Однажды утром он впервые за несколько месяцев поднялся с постели, вышел из комнаты своей и, шаркая ногами, пошёл куда-то по мраморному полу, согнув своё осунувшееся тело, хрипя сильнее с каждым шагом своим. Джон слышал все движения отца, однако не выходил из своего кабинета: не хотел получать отрицательных эмоций в самом начале дня. Вдруг по замку разлетелся глухой стук человеческого тела об пол; герцог мгновенно встал из-за стола, распахнул дверь и увидел судорожно бьющееся и бледное тело отца; он кряхтел, чмокал иссохшим ртом, широко раскрывал неподвижные янтарные глаза, измученным взором глядел кругом, не осознавая ни где он, ни что происходит вокруг. Когда Джон подбежал к нему и сел на колени рядом, Уолт Мортимер вдруг замер, сжал до боли руку сына и тихо срывающимся голосом сказал: «I am departing for my little witch…78», после чего потерял сознание. В такой леденящей душу конвульсии и ужасном стоне потерял сознание Уолт Мортимер, что Джон подумал даже, что тот умер, а ведьмочкой, герцог знал, отец называл его мать, а это лишь подтверждало его убеждение в смерти отца, но тот выжил и пролежал ещё около полугода в своих покоях, не реагируя на приходящих к нему людей и ни с кем не общаясь. Однако почти каждую ночь во сне он разговаривал и довольно громко, он просил прощения то у жены, то у сына, он, то плакал, то смеялся, будто бы стремительно сходил с ума.

Джон почувствовал себя ненужным ему, свободным и наконец-то поехал в Лондон, наконец-то узнал новости из первых уст и понял, что дела у России плохи. Пройдя тяжёлый путь, уставший герцог зашёл в кабинет, где сидело около семи разного возраста и вида мужчин: это были министры короля Георга. Все бурно отреагировали на появление Джона; вместо тоскливой тишины в кабинете организовалась суета, шум; каждый успел осведомиться у Джона о самочувствии его отца, о возможности его возвращения на пост и о прочих, нисколько не интересующих герцога вещах. Один жирноватый, практически всеми в комнате уважаемый министр сидел за массивным столом и просматривал какую-то бумагу. Небрежным жестом подозвав Джона, он показал ему, молча качая головой, жёлтый лист: это был очередной запрос на перевоз Романовых в Британскую империю, документ, который снова был подписан отказом.

– I suppose, that is why you are here, Jonathan, – сказал негромко министр, растопырив небрежно пальцы и указывая ими на бумагу, – In this case, there is no need for you to visit us again. Unfortunately, I assume, nothing is able to save them, – от пальцем провёл по фамилии монарха, – from a heavy executioner`s hand.79 – он посмотрел многозначительно на Джона и, подтверждая собственные слова, качнул головой.

Не возразив ни слова, Джон, разгневанный только услышанным, вышел из кабинета и, едва удерживаясь от бега, устремился вверх по ступеням. Он шёл к королю Георгу, чтобы попытаться поговорить с ним, напомнить ему, что там, в России его родственники! Однако поднимаясь по лестницам, он понял вдруг, что всё это бессмысленно и глупо, что именно король лучше всех понимает, что происходит вокруг, и что ему приходится ставить интересы государства выше своих личных. Тогда он резко затормозил, застыл на месте на мгновение и пошёл в обратном направлении, возвращаясь в кабинет министров, но тут он осознал, что и это бесполезно. Тогда Джон просто бросился к выходу и, хлопнув со злобою дворцовой дверью, выбежал в покрытый снегом двор и, как бы выпуская накопившийся в жилах гнев, побежал куда-то вдаль, быстро, даже не глядя вперёд, стараясь как бы убежать и отсюда, и от себя, но это, увы, невозможно. Он долго бежал, вдыхая прерывисто ледяной воздух полной грудью, задыхаясь, и вдруг остановился, застыл, глядя на холодный безжизненный снег, а после руками закрыв глаза обратился к небу и вновь замер, глядя в бесконечную вышину, руками охватив разгорячённую свою голову. И никому не понятно, сколько бы он простоял так, да только из дворца лёгким бегом выбежала одна прелестная придворная дама. Джон знал её; это была Адель. Дочь одного из министров короля Георга, она была девушкой, которую когда-то прочили герцогу в жёны; она была умна, красива и молчалива. Молчалива, потому что нема. Голова ей обрамлена была лёгкими густыми каштановыми волосами; большие зелёные глаза её поблёскивали мягким, добрым светом; черты лица были изящными и тонкими, словно их выточил искусный мастер из хрупкого хрусталя. Зелёное шёлковое платье её струилось, на ветру развеваясь и играя средь серебрящегося снега. Она подбежала быстро к Джону, накрыла его трясущиеся от гнева и холода плечи тяжёлой мантией и, увидев разбитое горем и болью лицо его, подхватила герцога за локоть и потянула в замок. Джон поддался ей.

Он не понимал, куда он шёл, не понимал, кто ведёт его и зачем, он только шёл за ней, отсутствующе взирая вокруг себя. Через какое время они оказался в небольшой комнатке; Адель взяла в руки смоченную в тёплой воде материю и стала омывать лоб Джона. Прикосновения её маленьких, тоненьких пальцев отдались в голове герцога трепещущим воспоминанием об Александре, и он отдёрнулся, в лихорадке взглянул на девушку, вышел нервно из комнаты и ушёл прочь.

В растерянности Джон вошёл в ближайшую комнату, аккуратно притворил дверь за собою. Сначала он подошёл к дубовому столу и в полусумраке кабинета долго не мог найти перо и пергамент, а когда нашёл, написал размашисто несколько строчек и стал мерно ходить по комнате, перечитывая им написанное. Вдруг он скомкал бумагу, со злостью бросил её в сторону.

«Зачем? Отчего до сих пор сижу я здесь? Чего ради паникую, словно ребёнок или старик какой? Ведь я имущий, ведь я могу, – подумал Джон, – могу ведь сам, сам!», и вдруг резко сорвался с места, пошарил на ходу в карманах своего жаккардового костюма, достав портмоне, и направился прямиком к выходу, предварительно попросив заказать автомобиль и как можно скорее.

Всю дорогу до вокзала Виктория Джона колотило в лихорадке. Но когда чёрный автомобиль герцога начал медленно тормозить, сердце Джона снова будто бы забилось, его кинуло в жар; он быстро, ещё на ходу распахнул дверцу и стремительно помчался внутрь вокзала.

Будучи на расстоянии всего метров в двадцать от желанной сейчас, спасительной возможно кассы, уже прокручивая внутри себя, заготавливая вежливую фразу, Джон увидел перед собою знакомые лица, которые довольно быстро загораживали ему проход. Останавливаясь и выискивая пути обхода, Джон растеряно смотрел то на одного человека, то на другого, но они или не желали, или не могли сказать ему, что в действительности здесь происходит.

– Вам нельзя, Ваша светлость, – услышал вдруг Джон от одного из одетых в чёрные атласные сюртуки высоких мужчин, это были люди из личной жандармерии Георга V, люди бесконечно преданные и исполняющие любые приказы британского монарха, – на Ваш выезд наложено вето.

– What? But … but you are unable to do it80, – вымолвил он в исступлении.

– You are right, sir, absolutely right, we are, but Their Majesty are able and, I am sorry, they did.81 – разъяснил стоящий впереди мужчина и немного наклонил голову, говоря как бы, что нужно уходить, но Джон не хотел, не мог так просто покинуть вокзал, отступить, и попытался пройти вперёд, протиснуться через сомкнутые тесно ряды жандармов, но всё было тщетно; четверо взрослых вооружённых людей не расходились и лишь холодным, непонимающим взглядом мерили герцога.

Осознавая всю бесперспективность ситуации, Джон кивнул безмолвно и пошёл было за стражниками, заложив руки за спину, но потом пугающая его самого, шальная мысль проскочила в больной голове его, отдалась судорогой во всём теле; Джон вдруг рванул с места и побежал к поездам и ведь почти добежал. В самый последний момент, когда двери поезда закрывались уже и сам он начинал движение, герцог сумел вздумать уж, что удалось ему убежать, и тонкая хитрая улыбка промелькнула на лице его, когда жандарм схватил его за подол кашемирового пальто и повалил на снег. Вспышка гнева ослепила Джона, он скинул с себя человека, который, по меньшей мере, весил вдвое больше, и побежал вновь, но вдруг снова оказался лежащим на снегу, а потом его сильно ударили по голове; Джон потерял сознание.

Очнувшись в своём особняке в Хэмпшире, Джон долго понять не мог, что с ним произошло, но, когда вспомнил, кровь запульсировала в нём; он резко встал, в глазах его потемнело, и герцог упал, закашлялся, вновь поднялся и хотел было пойти вниз, однако к нему зашёл доктор Джозеф Стоунберг, его врач, и посоветовал Джону выдержать постельный режим, чтобы избежать пагубных последствий сотрясения мозга. От него же герцог узнал, что возможности покинуть особняк теперь нет: с сего дня здесь дежурит жандармерия короля.


Глава одиннадцатая.

Ночь после травмы длилась для герцога бесконечно долго и мучительно: голова не переставала болеть, раскалываясь, Джона тошнило, звенело в ушах, в общем, сотрясение оказалось серьёзнее, чем предполагалось. К тому же мысли о России, Романовых, Масловых не переставали терзать Джона.

К утру боль слегка утихла, Джон задремал немного, погрузился в темноту и долгожданную тишину; ему снилось, что он снова бежит, однако он ни от кого не убегал, он просто веселился, смеялся, ему было так спокойно, точно тревогам всем пришёл конец, будто он теперь может, наконец, выпустить из головы все замыслы, планы спасения, побега, всё, что так долго тревожило его. Однако только первый вялый луч зимнего солнца расползся по подушке Джона и скользнул по лицу его, звон в ушах возобновился, и герцог нехотя открыл слезящиеся красные глаза и, тяжело дыша, сел на кровати своей. В этот момент, быстро потряхивая головой, в комнату вбежал взволнованный доктор Стоунберг и пролепетал, что, мол, Джону нельзя подниматься, вставать, что ему лучше было вовсе не открывать глаза свои. Герцог перевёл свой безжизненный взгляд на врача и долго, молча покачиваясь на кровати, смотрел на него, потом он грузно поднялся и, шатаясь из стороны в сторону, вышел из комнаты, не слушая даже, что Джозеф Стоунберг выговаривал ему.