– Александра, извини меня, ну не мог я тебе писать, не мог. Не злись, – вымолвил тяжело Владимир.

– А я не злюсь, не злюсь я, Владимир. Я в бешенстве. Ненавижу это проклятое Временное правительство, эту революцию, – просипела она сквозь зубы и стукнула кулаком по столу, – и ты! как ты? – обратилась она к нему абсолютно другим тоном, аккуратно дотрагиваясь до руки Владимира, – о господи, прости меня. Я просто…

– Эй, что ты, – он нежно поднял её подбородок, – и не так меня в армии обругивали. Я рад, что ты меня хотя бы не ударила, а то, говорят, никто после этого не выживал, – заметил он, смеясь. Александра пыталась ещё делать вид, что она обижена и безразлична, но было видно – она безумно рада приезду её князя и едва держится, чтобы не броситься ему на шею.

– Андрей сказал, чтобы я, знаешь ли, не боялась использовать силу, – проговорила она, сидя всё так же отвернувшись, – Да… Андрей, лишь бы у него всё было нормально. Как у меня болит сердце за них всех. И связаться с ними нет возможности. Раздражает, ужасно действует на нервы, – Владимир молча сидел, слегка покачивая ногой. – мама сказала, ты болен. Это так?

– Когда я рядом с Вами, princess, я не чувствую ни боли, ни усталости, а значит, я здоров, когда Вы со мною.

– Владимир! – воскликнула она, закатывая глаза, развернула корпус к юноше и легко и игриво ударила рукой по плечу князя, который в этот же момент скорчился от боли и шумно вдохнул через нос, – что такое? Тебе больно? – Владимир только качнул головой и прокашлялся, – прости, пожалуйста, я не знала. Расскажи мне, что с тобою.

– А что рассказывать: бывало и хуже. Руку не ампутировали, и то хорошо. Премилый халатик, кстати, просто прелестный.

– Это Ольгин, – немного смутившись промолвила княжна и ещё сильнее запахнулась, – Тебе хотели ампутировать руку?

– Боже, Александра, неужели ты хочешь говорить про мою руку? такая тоска! Расскажи мне лучше, как ты попала сюда. Я думал, Александровский дворец был оцеплен.

– Был, но в каждой преграде можно найти брешь. Владимир, я так боялась, что ты умер, что начала злиться на тебя, а теперь мне так…так совестно. Ты так мучился, а я так злилась на тебя, что не хотела ничего о тебе слышать, – Александра перевела взгляд на лицо Владимира, сложила руки, прислонив к губам, и прошептала, – ты сможешь простить меня?

– Не за что, princess, вовсе не за что мне тебя прощать, – сказал он, нежно глядя на Александру, – с кем не бывает.

– Да со многими не бывает, Владимир, – она подавлено смотрела на него из-под русых бровей, покусывая нижнюю губу, и выглядела при этом премило. Владимир немного наклонился к лицу княжны, но она отдёрнулась назад, – Что же я, пойдём скорее, я напою тебя прелестным малиновым чаем! Пойдём, боец, а то больно уж несчастным ты выглядишь.

«Подвижная же особа», – подумал Владимир, качнув головою, но подчинился воле княжны: поднялся с кресла и последовал на кухню

– А где все люди? – спросил князь, не заметив не души во всём особняке, – Сбежали? – Александра огорчённо кивнула.

– У нас тут всего четверо остались. Точнее пятеро, но Пётр Ильич, царствие ему небесное, не дождался моего приезда. Сердце, – грустно проговорила девушка, не глядя на Владимира.

– Нынче у кого хочешь сердце остановится. Ужасно, куда только смотрит народ?!

– А никуда-то он и не смотрит, – начала Алекс, заходя в светлую кухню, где уже стоял горячий, только заваренный, ароматный чай. В углу комнатки стояла, сгорбившись, Надежда Ивановна. Увидев вошедших, она попыталась сделать поклон, но Александра покачала головой и жестом пригласила её присесть. Женщина так и сделала, – Большинство боится толпы, не осознавая, что он и есть составляющий компонент её. А другие просто поддались на искушение, поняли, что смогут сделать блага для себя из чужого страха и неведения. Так и живём, князь, так и живём!

– Давно ли ты, princess, в философию подалась? Одолжишь литературу почитать?

– Не надо быть философом, чтобы охарактеризовать внутреннюю обстановку в нашей стране. Я надеюсь, ты не завтра уезжаешь, Владимир?

– Нет, я ещё долго буду мозолить твои прелестные глаза, милочка. На фронт нельзя, а дома оставаться невозможно боле, к тому же «damsel in distress»63, сама понимаешь, – сказал он, приподнимая светлые брови.

– Ох, ты тошнотворно мил, Владимир, просто кошмар! И вовсе я никакая не «дама в беде».

– Что уж поделаешь, не вполне, но, всё же, что-то…

– Ещё и фразы чужие крадёшь, разбойник!

– И вовсе не краду, фразу эту у Алексея я одолжил, как тебе это?

– Не вполне, но, всё же, что-то, – молодые люди засмеялись. Надежда Ивановна разлила душистый малиновый чай, потому какое-то время в кухне слышны были только звуки чаепития, – Вот я не помню даже, как нас с Алексеем познакомили, знаю, что он всегда был с нами и всё. С самого начала мы всегда втроём ходили: Андрей, Алексей и я, и попадало нам втроём, каждому поровну, но главным в банде, конечно, был Андрей, он и самым серьёзным был. Помню, постоянно убежим куда-то с Алексеем, нагуляемся вдоволь, воздухом надышимся, возвращаемся домой довольные, розовощёкие, а там мой братец нас ждёт и как начнёт ругаться, отчитывать нас. Ну, скажем, в Алексее Андрей души не чает, потому ему не сильно попадало, а я, на правах старшей сестры, могла его вовсе не слушать, да вот только Романов за меня вступался постоянно. А потом время прошло, я стала значительно старше, и мальчишки меня слушаться стали, и как-то немного отдалилась я от них. А потом они в Англию уехали и вовсе большими и самостоятельными вернулись, да ещё и иностранца с собой притащили, безумные. Кстати, ты случайно не получал известий от Джона? А то я с самого начала этого кошмара не получала ни писем, ни телеграмм, я даже волнуюсь за него, ведь и война не окончена теперь.

– Получал, конечно, до того момента, как умудрился слечь. Он говорил, что не получает ответа от тебя. Должно быть, его письма перехватывали.

– Должно быть.

– Ты можешь написать ему, – проговорил через силу Владимир, шумно выдыхая, – у меня и адрес имеется.

– Правда? – Александра чуть подскочила с места, – Замечательно! – воскликнула она, обнимая и целуя Владимира.

Глава шестая.

«17 августа 1917 года, Чёрные пруды, Санкт-Петербург,

Дорогой Джон,

Как я счастлива, что возможность имею писать к тебе. Прошу извинить, что послание всё написано на русском языке, но по-иному, боюсь, не было бы оно доставлено, хоть и теперь нет мне гарантий, что не изымут его где-нибудь. Всё, что происходит в волнующейся стране моей немыслимо и ужасно, хуже всего то отношение к Романовым, которое воцарилось теперь, и, пожалуй, это есть самое пугающее. Я знаю, Джонатан, что отец твой важный человек в государстве, потому не могу не спросить тебя, что тебе известно, друг мой, о намерениях Милюкова? Открыто сказать о сим я, конечно, не могу, но, если тебе хоть что-то известно, ты разгадаешь, поймёшь. Я бы и не писала вовсе, но оно мне важно очень, вся душа моя в этом. Так же, друг мой, прошу прощения за безответно посланные тобою письма: не доходили они до Александровского дворца, не пропускали их. Я волновалась за тебя, что было сил, потому как война, а ты, я знаю, ты на фронте был и, может быть, есть и теперь, а Россия уж и не та, и, возможно, мы скоро станем противниками вашими.

Однако это бред, вздор и пустословие. Скажи мне, Джон, что жив ты, спокоен и мне сего достаточно будет, потому что времена уж не для веселья и празднества настали, по крайней мере, у нас. Люди запуганы, озлоблены и потеряны. Я думаю, будет что-то ещё, не удержит Временное правительство власть в руках своих, потому как сие понятно, потому как оно и есть временное. Но вот я снова отвлеклась. Не суди меня строго, так много волнений, так много слов не сказанных. Я совсем недавно видела тебя во сне; с четверга на пятницу, говорят, вещие сны, стало быть, скоро свидимся. Знал бы ты, дорогой Джон, как возможность писать к тебе меня оживила, все сказали о сим, с самого утра толкуют, даже Володя заметил, а он скептик в отношении этом. Владимир, кстати, так же просит прощения за оборванную переписку вашу. Он сильно болел, потому писать было вовсе не в его силах. Теперь он у нас, в Чёрных прудах, пошёл на поправку совсем. Тихо, мирно живём теперь тут, в то время как всю семью Николая Александровича, отца моего и Андрея сослали в Тобольск, я же случаем ссылки избежала и обязана сим, в большей степени, брату своему.

Надеюсь, ты найдёшь письмо это в полном здравии и напишешь мне ответ, хоть краткий, хоть пустой лист пошлёшь, а спокойнее, всё-таки, будет мне. Однако я не советую так поступать, потому как мы когда-нибудь да свидимся с тобою, и тогда герцог Хэмпшира познает масловский гнев, и он ему не понравится, упреждаю заранее. Что же, до скорого письма, дорогой мой. Прими привет любезный от всего дома нашего: от матери моей, от Владимира и от меня, конечно.

С надеждой на всё лучшее и огромной тоской,

Алекс»

Распечатанное и прочитанное не раз письмо из России лежало теперь на стеклянном столе в замке герцогов Мортимер, который располагался в самом центре Уинчестера рядом со старинным уинчестерским кафедральным собором. Джон был необыкновенно взволнован и просто не мог усидеть в своём высоком кожаном кресле. Вдруг послышался бой колоколов собора: било два часа пополудни, и Джон выскочил из своей огромной круглой комнаты, в которой с лёгкостью могла бы поместиться какая-нибудь миниатюрная танцевальная или парадная зала. Выбежав и нервно оглядевшись по сторонам, Джон поспешил вниз; его отец должен был прибыть вскоре от короля Георга, а это значило, что он мог знать что-то новое по делу Романовых, безгранично важное в этот момент. Пробегая по коридору, Джонатан встретил молодого лакея, который взволнованно взглянул на герцога, поклонился и сказал тихо:

– Your Grace, whether I can help you?64– но Джон быстро махнул головой и пробежал мимо.