– Нет, нет и нет! – звонко заявила спускающаяся по мраморным ступеням Ольга Валерьяновна, – Владимир, сие абсолютно безответственно, ты ещё не поправился основательно, а желаешь ехать бог весть куда! И зачем? Какой в сим резон? Твоя любезная Александра даже в ссылку не попала, живёт себе преспокойно с Ольгой Николаевной. А ты что же? Своё здоровье губить собираешься: трястись в холодной кибитке? Не позволю!

Владимир только беззвучно и мягко посмотрел на свою мать, поцеловал её широкий белый лоб и, взяв в руку чемодан, вышел прочь из особняка. Тёплое летнее солнышко тотчас приласкало бледное чело князя, а досель свежий, утренний ветерок потрепал легко светлые, мягкие волосы его. Сердце Владимира билось часто, дыхание прерывалось, но он быстро и неотступно шёл вперёд, впервые за последнее время он чувствовал моральный подъём, и позабыл он и о больной руке, и вновь приходили ему в голову стихотворные строчки, он вновь жил и чувствовал, дышал и наслаждался окружающей его природой. Владимир шёл и шёл вперёд, пока тройка, заказанная им, не показалась на горизонте. Три крупные чёрные лошади рвались вперёд, подвластные только поводьям ямщика, который, глотая свежий ветер, мерно постукивал ногой своей и покуривал турецкую трубочку. Владимир двигался навстречу кибитке до тех самых пор, пока она не остановилась. Извозчик хотел было слезть с козлов, но Владимир быстрым жестом остановил его и, широко улыбаясь, заскочил в открытый экипаж.

– Что же Вам, князь, не сидится-то на месте? Куда турне держать будем-с? – полюбопытствовал чернобородый крупный мужчина, сидящий на облучке, немного картавя, как бы под стать французам.

– На Петровский остров, пожалуйте, – распорядился Владимир, протягивая деньги, – Васильич, поезжай скорее.

– Что ж Вы, князь, за кого меня принимаете? Чтобы я, да с собственного хозяина деньги?! – изумился он, разворачиваясь и переводя на Владимира свои косоватые серые глаза.

– Я не твой хозяин, а деньги лучше возьми, возьми и довези скорее меня, Васильич, прошу тебя.

Лошади тронулись и понеслись, словно жеребята, по мощёной дороге Царского Села. Владимир закинул ногу на ногу, скрестил пальцы и устремил взор своих светлых глаз на проносящиеся мимо поля. Мерный стук копыт, успокаивающе действующий на людей, сейчас ужасно нервировал князя. Сначала он пытался не слушать, но у него решительно не получалось, потому Владимир достал большую тёмную сигару, долго переминал её своими длинными пальцами, нюхал и, наконец, поджог и сделал первую затяжку. Некая доза спокойствия разлилась по его жилам, и он запрокинул голову, медленно выпуская дым.

– Нервничаете, батюшка Владимир Павлович? – спросил, повернувшись ловко на козлах, Григорий Васильевич.

– Отчего мне не нервничать? Времена-то какие! – заговорил, вновь выпуская ароматный дым, князь, – к тому же мчусь, куда не звали, к человеку, которому не писал, которая должно быть сердится. Она так красива, а когда обижается, очи её пылают, обжигая яростно всех прямым взором своим. А глаза у неё чёрные и большие, как смотришь в ночное северное небо, и невозможно взгляд отвести и насмотреться невозможно. К ней подойдёшь, дотронешься кончиками пальцев до плеча её, а она отдёрнется, отвернётся и будет долго стоять одна, глядя в пустоту, а потом подойдёт и мягко положит голову тебе на грудь, глубоко так вздохнёт, и ты понимаешь: она простила тебя, и все мысли уходят из головы, и ты прижимаешь её к себе и долго не можешь отпустить. А теперь и не знаю, простит ли, а коли и не простит, надо помочь ей с больною матерью, и чёрт меня дери: расшибусь вусмерть, а мою princess вовек не покину. Слишком люблю её для этого…

– Вы это про княжну Александру Владимировну Маслову, не так ли, милостивый?

– Так, конечно про неё, о ком же… постой, Васильич, как ты…как ты догадался, о ком я говорю?

– А как? Чай, на Петровский остров путь держим, в Чёрные пруды, а оно есть имение Масловых, и нынче, чай, весь Петербург любуется романом вашим.

– То есть как – весь Петербург?

– Знать не знаю-с, батюшка, да только все говаривают об вас, да любуются, да радуются вами.

– Понятно; люди-сплетники.

– И не говорите, батюшка, да вот, подъезжаем, кажется.

И впрямь виднелся уж залитый солнцем огромный каменный особняк и маленький английский садик, окружающий его. «Ну вот, вот и всё» – пронеслось в мыслях у Владимира, и он вновь достал сигару, но закурить не успел, покрутил в руках только и убрал назад в увесистый серебряный портсигар. Как он выскочил из тройки, дошёл до крыльца и поднялся по крутым ступеням, Владимир помнил так, будто это происходило в замедленной съёмке. Три стука в дверь. Молчание. Ещё три стука. Тишина. Но после нескольких секунд неподвижности, закрытая на цепочку дверь приотворилась, и уставшие угольки глаз сверкнули изнутри. Несколько мгновений Александра смотрела на князя, щуря и потирая глаза, но после промолвила почти шёпотом:

– Боже правый! – и резко захлопнула дверь, которая уже через секунду с треском распахнулась. Александра, одетая в тёмно-синий шёлковых халат, с мертвенным выражением лица долго стояла на пороге, – Владимир, ты… Что с ними? – спросила она срывающимся голосом.

– О, princess, я… они в Тобольске. У них всё нормально… должно быть так. Но я просто узнал, что ты здесь и…

– Господи, Владимир, – прошептала она и медленно подошла к князю, – ты… ты! – у Александры перехватило дыхание, она вдохнула нервно прохладный воздух и рывком выдала, – ты жив! Ни одного письма за полгода! Ни одного! Я думала, ты умер, я думала, они убили тебя! – почти крикнула она гневно и, развернувшись резко, зашагала вглубь дома.

Владимир стоял на пороге до тех пор, пока не вышла с кухни Прасковья Дмитриевна с большой чашкой чёрного ароматного кофея и не вручила её князю.

– Владимир Павлович, – промолвила она, улыбаясь красивым, полным ртом, – голубчик, неужто Вы хотите заморозить насмерть наши старые кости?

– Нет, – пробормотал Владимир, не до конца понимая сложившихся обстоятельств, – нет, конечно.

– Тогда войдите уже, Бога ради, негоже это, на пороге-то стоять.

Владимир торопливо зашёл в просторную прихожую, откуда та же Прасковья Дмитриевна провела его в столовую, где сразу попыталась накормить, но Владимир не был голоден.

– Вот не едите ничего, оттого и болеете, голубчик, потому как еда – источник здравия, еда и сон крепкий, – сказала строго она, – может быть, Вы съедите хоть супчика? Знатный луковый суп Надюша сготовила сегодня.

– Прасковья Дмитриевна, любушка, ради всего святого, оставьте молодого человека в покое, – попросила, ведомая под руку по ступеням отцом Христофором Ольга Николаевна, сильно укутанная и совершенно исхудавшая, но всё такая же ласковая, светлая, – несите лучше чаю зелёного и сами отдохните, а то с утра самого Ваши только возгласы слышу, – княгиня постояла, опустив голову, пока священник крестил её, а после подошла к Владимиру и тяжело опустилась в кресло рядом с ним, – услышала твой голос, Владимир и не смогла отказать себе в возможности спуститься к тебе. Как ты исхудал, право, мальчик мой, Ольга писала мне, что ты болен, однако я не могла предположить, что всё настолько серьёзно, – она немного помолчала, вглядываясь в печальные глаза князя, – Александра волновалась за тебя, потому приём и был таков, однако она скоро отойдёт, не беспокойся. Ты расскажи лучше, как там они. Неужели их действительно отправили в Тобольск?

– Не хочу огорчать Вас, Ольга Николаевна, но боюсь, что они и вправду были увезены из Петрограда. Но, кто знает, возможно, так даже лучше. Ведь Вы знаете, что Милюков хочет вывезти их в Англию, не так ли? – Ольга Николаевна кивнула, и мягкий свет озарил её глаза, – Так что, чем дальше они, тем безопаснее для них же, я полагаю.

– Надеюсь, – прошептала она.

– Но что же я, как Вы себя чувствуете, я слышал, что Вы больны, однако встретили меня лично, и, по правде сказать, я весьма сим польщён.

– Да, болезнь меня сразила, конечно, но Александра уже с полмесяца так тщательно и усердно заботится обо мне, что у меня не было иного выбора, как быстро встать на ноги. И, Владимир, ты дорог всей семье нашей, и мы безгранично рады твоему приезду, – говорила Ольга Николаевна, когда наверху послышался крик Александры и быстрые шаги её.

– Мама пропала, Прасковья Дмитриевна! Прасковья Дмитриевна! Её нет в её покоях! – твердила она со страхом в голосе, но спустившись на первый этаж и узрев мать, она бегом подошла к ней, – Мама, слава Богу, за что ты меня так пугаешь? мама, я же всего на мгновение отлучилась, а тебя уже и след простыл! Тебе не следует вставать с постели, ты ведь знаешь, что доктор сказал.

– Дорогая, никого я не собиралась пугать, – отговорилась она, нежно охватывая тёплыми ладонями руку дочери, – отец Христофор зашёл ко мне, мы немного побеседовали, а потом я услышала, как ты кричишь на этого юношу и поспешила спуститься, однако скорость моя едва ли равна скорости улитки, потому и пришла я сюда значительно позже. К тому же, юная леди, чтобы я боле от Вас такой брани не слышала! – Александра потупила глаза, – Владимир, между прочим, сам болен, а приехал к нам, а ты столь невежественно приняла его. Стыдно, – сказала княгиня притворно строго, тепло глядя на Владимира, – а теперь я удаляюсь. Прасковья Дмитриевна, голубушка, проводите меня в спальню, будьте так добры. И чай не забудьте, жажда ужасно замучила старую душу, – Ольга Николаевна так же тяжело, как и села, поднялась и довольно проворно пошла к лестнице, где её и перехватила бойкая ключница.

В комнате долго царила тишина. Александра запахнула посильнее халат и безмолвно села рядом с Владимиром, несколько отвернувшись от него. Владимир, улыбаясь, глядел в спину княжне, постукивая концами пальцев по дереву стола. Вдруг Александра резко развернула голову и положила свою руку на ладонь князя.

– Можно попросить Вас, наконец, не стучать, Вы же не дятел, в самом-то деле!

«Ну, хоть не молчит, уже неплохо» – подумал Владимир.