– И безопаснее? – спросил вполголоса цесаревич.

– Да, – согласился Маслов. Мёртвая тишина повисла в плохо освещённой комнате. Андрей всё думал о том, как сейчас его сестра: идёт, бедная, одна сквозь сады, холодные, колючие леса.

– А ты почему не пошёл с ней? – Алексей повернул к князю своё исхудавшее лицо. Андрей серьёзно, но добродушно посмотрел на него, слегка улыбаясь.

– В шахматы? – предложил вдруг слишком взрослый для своих лет князь.

– Давай, – согласился юный цесаревич.


Глава третья.

Как много времени прошло, сколько ещё осталось пройти, Александра уже и не знала. Понимала она только, что шла долго, порвав платье и поцарапав о кустарники и оборванные ветви старых деревьев кожу ног. Что царило в душе девушки? Было ли ей страшно, волновалась ли она, или просто бессознательно шла навстречу судьбе? Сплошные вопросы, на которые и сама Александра не смогла бы дать тогда вразумительного ответа. Всё как-то смешалось внутри, отчего княжне сделалось даже дурно, но останавливаться было нельзя, и Александра слегка прибавила темп.

«Господи, да как могла я даже подумать о том, чтобы не поехать! Неужели мама не сделала бы всё ради меня? Моя мама … ох, мамочка, она же всё для нас делала, ни себя не жалела, ничего, лишь бы детям всё хорошо было. А когда надо, так строга была с нами, чтобы только научить чему. А на ночь … на сон грядущий такие песни пела, да так красиво, что и засыпать нам не хотелось. Боже мой, как же я могла медлить? Я никогда не прощу себя, если …» – но мысли Александры были прерваны. Вот где-то совсем недалеко послышалось ржание лошади и нетерпеливый перебой копыт. Александра оглянулась: действительно, она уже выходила с территории Царского Села. Осталось пройти лишь какие-то двести метров. Мороз охватил душу и тело девочки, она покрепче обмоталась платком, а потом повернулась лицом к дворцу, который давно уж скрылся из виду, как в последний раз взглянула на него и прошептала тихо: «Прощайте, родные. Берегите себя».

А рассвет неумолимо приближался, и Александра заставила себя выйти из состояния тихой тоски и побежать навстречу бричке. Достигнув дороги, Александра не сразу даже заметила свою серую повозку с впряжённой в неё красивой бархатно-чёрной лошадью. Завидев приближение княжны, кучер, молодой парень с ярко-рыжей головой, спрыгнул с козлов и бросился к княжне.

– Скорее! Скорее, Ваше Сиятельство мы уж и так слишком задержались! – говорил почтительно он, помогая Александре залезть в крохотную бричку. Потом он тихо стегнул коня, и повозка, покачиваясь, тронулась, быстро набирая скорость и отдаляясь от дорогих сердцу мест.

Лошадь, однако ж, попалась Александре резвая, без устали рвущаяся вперёд, легко поворачивая и преодолевая попадающиеся на тупи преграды. Княжна, сидя в открытой бричке, смотрела много по сторонам, от ветра кутаясь в шарф, постоянно спрашивая кучера, долго ли ещё ехать осталось, хоть и нужды в сим не было: дорогу до Царского Села Александра помнила наизусть. Однако усидеть на месте молодая княжна никак не могла. Когда оставалось совсем немного проехать, страшные мысли стали посещать уставшую голову Алекс, и она стала приговаривать: «Скорее! Скорее же!» – сначала тихо, потом громче и громче, хоть и знала, что лошадь идёт на предельной скорости, и что ни она, ни ямщик не могут ничего изменить. Вот уж показались вокруг широкие, залитые красно-золотистыми лучиками поднимающегося солнца поля, а теперь видны невооружённым взором вдали пруды, вода в которых черна и неподвижна, и всегда так свежа, что тянет к себе. Однако Александра целеустремлённо глядела вперёд, пытаясь разглядеть хоть силуэт родного дома или ухоженного садика, или старинной, каменной церкви. Но солнечные лучи слепили глаза княжны, и она щурилась, безрезультатно всматривалась в недоступную для неё даль.

Но вот она – усадьба – пестрит огнями и радует глаз проезжающих мимо. Сердце Алекс провалилось в пятки, она беспокойно заёрзала на сидении, беспрестанно постукивая ногой.

Вот уж кучер замедляет лошадь, и повозка спокойно теряет скорость. Не дав кибитке до конца остановиться, Александра поднялась на ноги, достала из кармашка два золотых империала и сунула быстро их в свободную от вожжей руку кучера.

– Спасибо, спасибо, сударь! Моя благодарность не знает границ! – крикнула она, выпрыгивая на ходу из повозки и бегом направляясь к высоким дверям великолепного дома.

Первой преградой, с которой столкнулась задыхающаяся от волнения и холодного утреннего ветра Александра, стала дверь. На самом деле огромная дубовая дверь особняка, которая никогда не запиралась, когда в доме кто-то находился, сейчас была закрыта. Сердце княжны провалилось в самые пятки.

«Не может быть! Неужели я опоздала?» – подумала она и с силой три раза стукнула в дверь. Лишь гулкая тишина прожужжала в ответ девочке; Александра прислонила голову к холодному дереву: внутри были слышны отдалённые голоса. Алекс всю передёрнуло: «Как же это? Голоса есть, а двери не отпирают!», и она принялась бить костяшками пальцев в дверь, неистово и даже зло. Ответа нет. Но голоса становятся ещё слышнее, и их уже можно узнать.

– Прасковья Дмитриевна, голубчик, откройте дверь! – довольно настойчиво проговорила княжна, разгадав голос их ключницы. Говор внутри притих, а после и вовсе умолк. Через зашторенные окна перед Александрой предстал силуэт низкой полной женщины, хромая, подходящей к двери.

– Сашенька, ты ли это? – осведомился её звонкий, испуганный голос, не отворяя двери, но, не дождавшись ответа, Прасковья Дмитриевна щёлкнула замком, раскрыла дверь и резким движением затянула княжну в дом, – Дитя моё, – простонала она, прижав Александру к своей пышной груди, – мой светик, прости ты нас, – и зарыдала. Но как бы ни любила Александра добрую ключницу, думать о сентиментальностях она сейчас была не в силах.

– Где мама? – спросила она тихо, освобождаясь из объятий. И все засуетились вокруг, забубнили, но один грозный взгляд Прасковьи Дмитриевны заставил всех снова образовать тишину в доме.

– Пойдём, пойдём, дитя, я отведу тебя. Ох, какая же ты доходяга, бедное моё дитя, – она закашлялась, утёрлась хлопковым носовым платком и быстро повела Александру на второй этаж по ступеням. – Она всё горела, бредила последние дни, а сегодня, вот, весь день спит, и жар немного спал, слава Господу. – вымолвила она шёпотом и, перекрестившись, остановившись рядом с комнатой Ольги Николаевны. Но Александра уже не слушала, она тихо открыла дверь и беззвучно зашла, стараясь никаким образом не нарушить покой матери. Когда княжна взглянула на исхудавшую, бледную княгиню, лежащую в белой ночной сорочке без чепца, но с мокрой повязкой на голове, на глазах у Алекс выступили слёзы, но она, всячески сдерживая рыдания, подошла к кровати, присела на колени и взяла в свои руки горячую, иссохшую ладонь матери. Ольга Николаевна застонала, повернула два раза голову с закрытыми глазами, потом раскрыла их и замерла, глядя ровно на Александру.

– Когда я была маленькой, мне maman58 совсем не разрешала есть …гм…– она два раза чмокнула языком, и Александра дала ей попить,– la chocolat 59, но когда она уходила, я всегда прорабиларась,– она облизала потрескавшиеся губы и сжала руку дочери,– пробиралась в столовую и крала оттуда шоколадки разные, j’ai les aimé beaucoup!60 Нельзя было красть, нельзя было, – закончила она, и слеза покатилась по её щеке.

– Мама, – прошептала Александра, приближаясь ближе к лицу своей матери, – мама, узнаёшь ли ты меня? – вопросила она, но Ольга Николаевна уже заснула, довольно громко посапывая. Александра поцеловала мать в лоб и бесшумно покинула комнату.

      Александра не плакала, но в горле слёзы встали комом, а на плечи будто надели свинцовые погоны. Спустившись на первый этаж, Александра застала в гостиной всего троих женщин: Прасковью Дмитриевну, Мию Хофбауэр – молодую и болезненную гувернантку Андрея и Надежду Ивановну Рудакову – местную кухарку, женщину набожную и тихую. Она стояла в углу, постоянно подтирая слёзы, текущие из глаз безостановочно. Вся её худая, высокая фигура тряслась в судорогах, а из распухших красных губ доносились слабые всхлипы. Когда Александра вошла, все повскакивали со своих мест и засуетились вокруг неё, но княжна остановила их, падая бессильно на диван.

– А где же все остальные? – грустно спросила она, – поздновато для утренней молитвы.

– Никого больше не есть, – слабым, высоким голосом сообщила Мия, присаживаясь рядом с Александрой и укрывая её мягким пледом, – все совсем ушли.

– То есть как – ушли? – переспросила девушка, открывая чёрные глаза свои.

– Все струсили, предатели! Тьфу на них, иродов! Всех их сразу бы придушить надо было, руками голыми! – закричала, выходя из угла и размахивая руками, госпожа Землёва.

– Прасковьюшка Дмитриевна, да как же это? А муж Ваш – Пётр Ильич? Он ведь писал нам.

– И он нас бросил, душа моя. В тот самый день, что написал вам с Андрюшенькой, письмецо-то отправил и умер, до церкви не дойдя. Сердце сорвалось. Ещё один человек здесь верный: отец Христофор остался с нами. Но он церкви-то не поставляет, всё там что-то возиться, Бога за Оленьку Николаевну просит. А ты, светик, – сказала она, меняя тон на более заботливый, глядя на измученное лицо Алекс, – устала, поди. Пойдём, я тебя и накупаю, и откушать тебе Надя приготовит, – она взглядом сделала распоряжение, и Надежда развалистой походкой поплелась на кухню, – и перинку я тебе в твоей комнатке накрою…

– Не надо, голубчик, спасибо Вам, я к маме пойду. Вы нам только водички принесите, у княгини во рту пересыхает часто, – Александра вздохнула тяжело и быстро зашагала наверх, в комнату больной. Присев на большое бархатное кресло отца рядом с кроватью, Александра подогнула ноги под себя и долго смотрела на силуэт спящей в темноте женщины, но после усталость одержала верх над телом княжны, и она моментально уснула, не меняя даже своего крайне неудобного и нелепого положения.