«5 октября 1914 года, Северо-Западный фронт, г. Владиславов.

Дорогая Александра,

Узнал, что ты сильно заболела, но времени писать к тебе совсем не находилось, потому прошу у тебя прощения. Как твоё здоровье, княжна? Готова слушать о фронтовой нашей жизни? Надеюсь, что да, потому как не могу не рассказать тебе о нашей стратегической победе над Германией в битве при Танненберге. Это чудо, что, несмотря на признанное тактическое поражение русской армии, Германия отступила, и планы её были полностью разрушены. В основном всё у нас неплохо, рутинная жизнь солдат и офицеров повергнет любого дворянина в глубочайшую тоску, но только не меня. Ты же знаешь, как я обожаю армию нашу и русский народ, который, глядя боли и смерти в глаза, несгибаемо стоит под градом пуль и штыков или неостановимо рвётся вперёд, на врага. Если уж что, то не волнуйся за меня, Александра, потому что ранен я ещё не был, полон сил и желания закончить все эти ужасы военного времени и вернуться домой. Однако здесь я понял, что война – это не только смерть. Это такая жизнь, какой никто из нас прежде не видел, и не знал никто и не задумывался даже, насколько она ценна, эта жизнь.

Недавно услышал, что сестра твоя Ольга оправилась в Америку, где её и застала война. Не могу ли я осведомиться хотя бы у вас, как она поживает, и как идут её дела? Что до Германии, могу сказать, что они простые мошенники, развязавшие войну тогда, когда им было угодно сие. Прошу прощения, княжна, но не имею времени и сил писать тебе боле. Надеюсь, ты поправилась и в состоянии будешь написать мне в ответ. Передавай мои поклоны всей семье.

Искренне твой,

Олег»

– У него всё хорошо, – судорожно выдохнула княжна, чувствуя напряжённый взгляд друзей на себе. «Слава Богу» – подумала она про себя.

Александра быстро встала со скамейки, на которой они сидели, отчего у неё закружилась голова, и скоро, как могла, зашагала в кабинет, чтобы написать ответ Олегу и, конечно, прочесть остальные письма, присланные ей. Все живы, все здоровы – вот самое главное для Александры. От волнения у княжны помутнело в глазах, и она рывком села на стоящий рядом стул, часто моргая, пытаясь восстановить сознание.

После обеда все письма, написанные в Александровском дворце, были отправлены на фронт. Оставалось теперь лишь молиться и ждать ответа.

Десятого октября впервые за долгие месяцы позвонил телефон, находившийся не в политическом крыле здания. Трубку сняла Александра Феодоровна, которая долго тихо слушала, что ей говорили, потом побледнела сильно в лице, ответила что-то непонятное и прервала звонок. После она немного постояла возле телефона, осмысливая то, что ей только что было сказано, и пошла прямо в кабинет мужа, тихо попросив Анюшу пригласить туда Ольгу Николаевну. Никто из детей не видел этого и никто не знал, что разговаривали взрослые люди долго, совершая тяжёлые звонки, утирая глаза и судорожно вздрагивая от новых неутешительных, трагических известий. Эти аудиенции проходили часто, ежедневно, а вечером двенадцатого числа в кабинете прозвучал роковой звонок. Трубку снял Владимир Львович. Воцарилась мёртвая тишина. С другой стороны послышались всхлипы и стоны, женский плач.

– Мы должны сказать об этом детям, – не поднимая глаз, проговорил князь Маслов, – Завтра придёт его почта. Они должны узнать об этом до того, – Ольга Николаевна громко всхлипнула.

– Это убьёт их. Как нам сказать?

– Мы скажем своим, – проговорила Александра Феодоровна, держа подругу нежно за плечо, – вы главное сообщите Александре.

– Моя девочка, – всхлипнула княгиня Маслова своему мужу, закрывая покрытое слезами лицо руками, когда они выходили из кабинета императора и направлялись к юной княжне, – Она будет так горевать, – выговорила она и зарыдала безутешно и горько.

– Александра, – нежно вымолвил князь Владимир Львович, заходя в кабинет к дочери, где княжна писала что-то в красивом кожаном дневнике, – можешь, пожалуйста, выйти в гостиную, нам нужно кое-что сказать вам с Андреем.

Сердце княжны неприятно перевернулось, предчувствуя что-то, и ушло в пятки. Где-то в глубине души вырвалась наружу та тревога, которая подавлялась девочкой долгие годы. Александра отложила письмо в сторону и медленно встала. Ей, почему-то вовсе не хотелось выходить и слушать ту новость, которую родители хотели им сообщить. Покинув комнату, она увидела на диване свою мать, лицо которой выглядело очень несчастным, несмотря на то, что она пыталась принять наиболее спокойный вид. Рядом с княгиней сидел Андрей, скулы которого были напряжены. Мальчик тоже был расстроен, однако хорошо скрывал это и, всячески поддерживая мать, сидел спокойно, поглаживая ладонь Ольги Николаевны. Увидев сестру, Андрей немного дёрнулся и головой пригласил Александру сесть рядом с ним. Когда девочка села, воцарилась тишина, которая вскоре была нарушена князем Масловым.

– Позавчера нам позвонили из военного госпиталя, – начал отец, – и сказали, что, – он резко остановился, прерывисто вдохнул и посмотрел на Александру перед тем, как произнести имя, – Олег, вырываясь вперёд на врага и ведя людей за собою, был тяжело ранен. После того звонка мы осведомлялись о самочувствии князя ежечасно, однако ситуация его оказалась довольно плачевной. Олег находился в сознании и сказал, что он очень счастлив, что это то, что нужно, чтобы поднять патриотический дух войска, – он посмотрел на Александру: она тихо сидела, скрестив пальцы, нервно и внимательно глядя на отца, – но врачи не смогли ничего сделать. Ранение оказалось слишком серьёзным, – он вновь взглянул на Александру, пытаясь понять, нужно ли продолжение, – Сегодня нам позвонила Елизавета Маврикиевна. На руках своего собственного отца, отдав жизнь за Родину свою, Олег скончался, – когда Владимир Львович закончил, все взоры аккуратно устремились на Александру. Все ждали чего-то.

– Это всё, что вы хотели мне сказать? – осипшим голосом спросила княжна и, не дождавшись ответа, встала и побрела в свою комнату, пошатываясь, ступая неуверенно и слабо. Она не могла ни плакать, ни кричать. Она просто упала на перину, держась рукою за ноющую грудь. Так она и пролежала всю ночь без сна, глядя на белый потолок, слушая звенящую тишину и периодические всхлипы княжон Романовых.

Наутро принесли прощальные письма князя Олега. Одно из них было адресовано, конечно, княжне Александре Масловой, которая лежала в своей постели ещё, не в силах подняться. Письмо Андрей принёс ей прямо в комнату и хотел задержаться, чтобы поддержать сестру, но та взглядом дала понять ему, что хочет остаться одна. Рассмотрев со всех сторон конверт, Александра аккуратно развернула его и сразу заметила, что писал не сам Олег, а кто-то за него.

«11 октября 1914 года, Вильно.

Дорогая моя Александра,

Прости меня, что не могу написать тебе сам, но, понимаешь, моё бренное тело перестало слушаться меня. Чувствую, что скоро отдам жизнь свою за Россию, чем ничуть не расстроен и, может быть, даже обрадован. Александра, ты мне очень дорога, поэтому я не хочу, чтобы ты страдала, плакала или же винила кого бы то ни было в моей гибели. Это было моё решение, которого я бы никогда не изменил. Возможно, ты злишься на меня, у тебя на это есть полное право. Только я хочу, чтобы ты знала, что я никогда не оставлю тебя, я всегда буду стоять ровно за твоим плечом, чтобы беречь тебя и охранять.

Ты сильная, Алекс, только не дай твоей силе задушить тебя изнутри. Передай своей сестрёнке, что я таки пронёс свою любовь к ней до гроба, а теперь я искренне рад, что она не связала свою жизнь со мною. Хотя, нет, не стоит, не говори. Она знает, слова – вздор. Прощай, княжна, надеюсь, мы встретимся с тобой очень и очень нескоро».

На этом письмо обрывалось. «А если нужно будет – погибнем за свою страну», «ранен я ещё не был, полон сил и желания вернуться домой», «всё обойдётся, я обещаю», – вспомнились ей разные слова Олега.

– Как ты мог не сдержать обещание?! Как ты мог бросить меня?! – закричала Александра, глядя куда-то в небо, и горько зарыдала.

Глава двадцать шестая.

После известия о смерти князя Олега Александровский дворец притих ещё боле, посерел и будто бы уменьшился. Не слышался теперь тут даже мимолётный смех, музыка или стихи. Никто уже не мог плакать, но и прийти в себя жильцы были не в силах. Хуже всех выражала свою боль Александра, для которой Олег был словно старший брат. Она не просто больше не плакала, княжна не проявляла никаких эмоций по отношению ко всему происходящему в принципе, бродя по замку холодно и апатично, она будто сливалась с серыми стенами замка, превращаясь в призрак, чья бессмертная душа навеки прикована к холодному камню дворца. Хотя она редко выходила из комнаты, которую ей выделили по её собственной просьбе, чтобы находиться больше одной, без княжон, брата, родителей, без кого бы то ни было. Живя затворницей, Александра целую неделю не покидала второго этажа особняка, отказывалась от еды и не делала ничего, кроме отправки писем, которые она писала каждый день, боясь опоздать пообщаться и потерять ещё одного дорогого ей человека, даже не попрощавшись. В своих письмах к Владимиру девочка изливала свою душу: на письме она выражала страшные рыдания, гнев и страх, оставаясь абсолютно бесстрастной наяву. Однако в какой-то момент письма от Владимира перестали приходить в Царское Село, и сердце юной княжны заныло сильнее и яростнее. Каждый шум или шорох извне заставлял Александру нервно вскакивать с перин и подбегать к двери, отворять её и разочаровано видеть, что это лишь Анюша принесла ей еды, или мать пришла, чтобы попробовать поговорить, или отец подошёл, чтобы немного тихо постоять у дубовой преграды, а потом так же тихо, безмолвно уйти. Так прошло дня четыре или, может быть, пять, и Александра начала замечать у себя признаки паранойи: слышать и видеть то, чего не существует. Но двадцатого ноября послышался негромкий, но довольно настойчивый стук. Александра немедленно вскочила с кровати, чтобы скорее открыть дверь; за дверью она нашла Андрея, стоящего слегка улыбаясь. Князь был одет просто: в солдатский китель, какой часто носил Олег и в кожаные сапоги, надетые поверх простых чёрных штанов. Александра, увидев своего брата, ухватила его за запястье и резким движением затянула в свою тёмную комнату.