— Ты что-то сказал про негритянскую кровь. — Джорджи почувствовала, что от этих слов у нее кровь застыла в жилах. Должно быть, она не могла скрыть своего потрясения и была рада, что Пирс отвернулся и не смотрит на нее.

Он тупо уставился на стену, как будто ждал, что она сдвинется с места.

— Жена моего отца постаралась на славу и все узнали, что в моих жилах тоже течет негритянская кровь, пусть даже самая малая доля. Никого не интересовало мое прекрасное образование и безупречные манеры, всем было наплевать, что я учился с юношами из лучших семей из восточных штатов. Я стал пэрией. Мне пришлось зарабатывать на жизнь игрой в карты в том же борделе, где была моя мать.

Пирс громко усмехнулся. В нем не осталось и следа от былой веселости.

— Вот так все рушится в одночасье.

Наконец, он посмотрел на Джорджи, а она изо всех сил старалась скрыть свое потрясение.

— Я хотел забрать свою мать из публичного дома, позаботиться о ней. Но она наотрез отказалась. Она сказала, что больше это не имеет никакого значения… Никакого значения.

Пирс замолчал. Его лицо было искажено горем и стало пепельно-серым. У Джорджи сердце разрывалось от жалости. Ей так хотелось утешить любимого, чтобы он навсегда забыл о выпавших на его долю страданиях.

Пирс вздохнул и снова отвел взгляд.

— Когда у меня не стало сил смотреть на унижения матери, я уехал и стал зарабатывать игрой в карты на пароходах. Поначалу все шло хорошо. Люди, с которыми мне приходилось встречаться, не смотрели на меня, как будто я дерьмо у них под ногами. Но шпионы Симоны Лэйндж выследили меня и постарались, чтобы всем стало известно о моем происхождении. В общем сделали все, чтобы я вдруг не зарвался и не забыл свое место. Если какая-нибудь девушка из хорошей семьи начинала проявлять ко мне интерес, ей сразу же запрещали смотреть в мою сторону. Я уехал далеко на север, но все было бесполезно. Ее агенты находили меня везде и старались уберечь «невинные души» от моего тлетворного влияния. Еще вчера я ощущал себя нормальным человеком. А теперь меня втоптали в грязь… Меня можно стряхнуть, как пыль с ботинок. Но несмотря на происки Симоны Лэйндж, несколько деловых людей решили, что я надежный партнер. Они рискнули и позволили мне вступить в дело. Видишь ли, я до мелочей изучил все тонкости бизнеса в восточных штатах, когда жил в Филадельфии. Мои знания оказались очень ценными. Когда я скопил достаточно денег, чтобы скрыться от мстительных и злобных происков Симоны Лэйндж, я поклялся никогда не возвращаться на Юг.

Наконец он повернулся к Джорджи. Горькие морщины, исказившие его красивое лицо, понемногу разгладились.

— А теперь, когда на карту поставлено будущее моего ребенка, ничто не сможет изменить моего решения. Единственное, о чем я жалею, что не сумел уговорить мать уехать со мной. — Пирс тяжело вздохнул. — Ну вот, теперь ты все знаешь. Когда родится ребенок, можешь возвращаться в Луизиану и жить, как захочешь. Я не стану тебя задерживать. Но я не позволю тебе забрать ребенка. Никогда не допущу, чтобы он стал жертвой жестоких предрассудков.

Итак, Джорджи стала женой сына рабыни, получившей вольную. Человека, в жилах которого текла негритянская кровь. Джорджи хорошо знала, что как истинная дочь Юга, она должна прийти в ужас. Но разве Пирс чем-то отличался от мужчины, который целовал ее пять минут назад? Он был все тем же Пирсом, в которого она влюбилась с первого взгляда, тем же ослепительным широкоплечим красавцем, при виде которого ее бедное сердце готово было выскочить из груди. Ее по-прежнему влекла бесшабашная дерзость Пирса и его несносный упрямый нрав. А при воспоминании о проведенных вместе ночах любви остатки благоразумия разбивались вдребезги.

Должно быть, такие же чувства испытывала ее мать, девушка из почтенной пресвитерианской семьи и непоколебимыми устоями, когда она сбежала из дома с французом-католиком, не имевшим ни кола, ни двора, с бродягой, чья жизнь проходила на пароходах. Дедушка Уинстон так никогда ее и не простил, не смирился с ее замужеством и не признал мужа-язычника, на которого он до конца своих дней смотрел, как на грязь под ногами у добропорядочных людей. Но разве мама любила отца меньше только потому, что он был французом и католиком, а не шотландцем-протестантом? Мама не могла любить его сильнее, даже несмотря на все его грехи. А отец… он просто боготворил маму, хотя иногда она бывала резкой и прямолинейной. Их любовь продолжалась до самой смерти мамы, в их жизни не было места для взаимных упреков и сожалений.

Вековые предрассудки оказались бессильными перед любовью.

Джорджи, наконец, собралась с силами и взглянула на Пирса, который с отсутствующим видом теребил пуговицу у себя на рубашке. Черты его лица вдруг как-то обмякли…

Казалось, он полностью смирился с поражением и ждал окончательного приговора. Он был уверен, что Джорджи его отвергнет. А она не могла перенести страданий этого красивого и сильного мужчины, который всегда предупреждал ее малейшее желание и спешил к ней на помощь в самые тяжелые моменты жизни. Ведь они столько пережили вместе. Неужели Пирс думает, что она отвергнет его из-за каких-то глупых предрассудков и считает ее любовь минутным капризом, легкомысленной забавой.

Нет, надо с этим покончить навсегда. И немедленно.

— Да, поторопись же ты наконец. Раздевайся. Служитель дал нам всего один час. Разве ты забыл?

Джорджи сняла сорочку, а потом быстро сбросила с себя оставшуюся одежду. Пирс, не отрываясь, молча смотрел на нее.

— И это все, что ты можешь мне сказать? — спросил Пирс. — Побыстрее раздевайся. После того, что я тебе рассказал?

— Если бы ты все рассказал вчера, а еще лучше на прошлой неделе, мы бы уже весело плескались в ванной. Да сними же наконец свои дурацкие ботинки, — Джорджи протянула руку, вырвала у него рубашку и швырнула ее на скамейку.

Пирс тупо уставился на валявшуюся на скамейке груду одежды. Джорджи взобралась на табуретку, которая стояла рядом с громкой лоханью, и нырнула в чудесную прохладную воду, которая так давно ее привлекала. Живительная влага сразу же уменьшила усталость, изнуряющая жара куда-то исчезла, так же как и грызущие душу сомнения, когда Джорджи вспомнила о том, как добр был ее Пирс с маленьким негром-жокеем. Теперь-то она знала, почему он так хотел выкупить «девственницу в Сан-Франциско».

Сердце Джорджи переполняло сострадание к возлюбленному. Всем своим существом она разделяла его страдания. Теперь она поняла, почему Пирс не хотел возвращаться в Луизиану. Он просто не мог этого сделать. Да и самой Джорджи совсем не хотелось, чтобы ее ребенок стал жертвой страшных предрассудков, царивших в высшем свете Юга. Разве можно это сравнить со свободой, которая ждет их на Западе? Там Пирса оценят по достоинству и не станут копаться в его происхождении. Джорджи ни минуты не сомневалась, что мужественное самопожертвование матери Пирса значит для нее во сто крат больше, чем трусливое предательство его отца. Да, с этой минуты она постарается своей любовью искупить все страдания и незаслуженный позор, выпавший на долю Пирса.

При этой мысли Джорджи улыбнулась, подплыла к краю ванны и украдкой посмотрела на Пирса, который уже успел снять ботинки и носки. Он быстро сбросил с себя оставшуюся одежду и стал во весь рост. Джорджи отчетливо видела каждый мускул на его стройном теле.

— Послушай, я когда-нибудь говорила, что без одежды ты выглядишь еще красивее? — игриво сказала Джорджи, пытаясь отвлечь его от мрачных мыслей.

Пирс не ответил на ее улыбку, но было видно, что он польщен словами девушки. Он подошел и наклонился к ней.

— Нет. Кажется, мы никогда не обсуждали мою внешность.

Джорджи встала на ноги, с ее тела ручьями струилась вода.

— Какое досадное упущение. Ну, давай, ныряй в ванну, и мы поговорим на эту тему.

На лице Пирса не появилось и тени улыбки, когда он наконец залез в ванну. С застывшим выражением он смотрел на Джорджи, которая была явно разочарована такой реакцией.

— Сначала мне хотелось бы кое-что узнать. Ты можешь остаться моей женой и любить незаконнорожденного сына бесчестного двоеженца и… моей матери?

Джорджи подплыла к нему совсем близко и нежно погладила по горячей щеке.

— Конечно. Навсегда. Пока нас не разлучит смерть. Тебе так досталось за чужие грехи. В том, что ты мне рассказал совсем нет твоей вины. Ну, да ничего, ведь у тебя есть славный и смышленый сынок Луи Пэкинга, на которого всегда можно положиться в трудную минуту. Ну, а теперь, если тебя устраивает такая компания, то поцелуй меня, глупенький. Целуй меня, пока я не лишусь чувств.

Джорджи не пришлось повторять снова просьбу. Грусть Пирса исчезла без следа, он прижался к ней всем телом и их губы слились в бесконечно долгом поцелуе. Руки Пирса гладили каждый плавный изгиб ее тела. Он все еще не мог поверить своему счастью и боялся, что Джорджи выскользнет из рук и куда-нибудь исчезнет. При этой мысли он так сильно прижал девушку к себе, что едва и вправду не лишилась чувств.

Тяжело и прерывисто дыша, Джорджи отстранилась от Пирса и вытянула вперед руку.

— Мне кажется … может нам лучше … не так быстро.

— Прости меня. Я был слишком грубым. Но мне так хорошо. Понимаешь, я счастлив. — Он протянул к ней руки. — Иди ко мне, мы просто немного поплаваем и остынем.

Джорджи подплыла к нему, а он лег на спину и положил ее сверху. Они медленно поплыли по огромной ванне.

— Да, просто чудесно, — пробормотал Пирс, чувствуя, как щека Джорджи прижалась к его груди.

Джорджи возбуждала его близость, сердце снова забилось сильнее, а глаза застелил туман. Она знала, что и Пирс чувствует то же самое. Нет, нужно немного успокоиться и подумать о чем-нибудь другом. Сейчас ей меньше всего хотелось потерять сознание… Надо представить себе, что они плавают как корабли. Да, надо думать о пароходах. О, Боже! Опять эти пароходы. Ну, конечно же, пароходы!

Джорджи протянула руку и ухватилась за край ванны, а потом стала на ноги.