Владимир, как мне показалось, подобными сомнениями себя не обременял. Он поздоровался и предложил прогуляться в парке. Шел снег вперемешку с дождем. Стемнело. В пустом парке под остриженными тополями лежали горки срезанных веток.

«Только бы меня с ним никто из знакомых не встретил», – напряженно думала я. Мы обогнули пруд. Вода отливала неприветливым блеском. Владимир обстоятельно докладывал. Ему двадцать восемь. Живет с мамой на Охте. Все друзья обзавелись семьями, детьми, а он до сих пор один. Работает в автосервисе. Зарабатывает, конечно, но в кафе он на первом свидании не пойдет, потому что знает: многие девушки для того и знакомятся, чтобы в кафе покушать. На этих словах он сделал значительную паузу, видимо, для моей возмущенной ремарки. Но я промолчала. Я уже продрогла и в душе проклинала себя за дурацкую затею. Владимир хлюпал носом, но не сдавался. «Не знаю, что женщинам нужно, – бубнил он, – я вроде нормальный парень. Все при всем. Сколько встречался – никто потом не перезванивал. А я даже в театр ходил недавно. Первый раз пошел. Знаете, понравилось». Было искренне жаль потраченного впустую времени.

Надо ли говорить, что на встречи я больше не ходила. Ольга горячо защищала идею Интернет-знакомства: «Много ты понимаешь! Это же целая наука. Думала, все так просто? Кто же сразу на встречу идет? Сначала ж попереписываться надо. Потом созвониться. Узнала бы, где работает, есть ли машина? Без машины вообще не встречайся! А будешь так дома сидеть, никого до климакса не встретишь».

– Самое, Валентина Михайловна, представьте, узбеков украли, – шумел сосед Юра в прихожей, его голова протиснулась в дверь. – Горемыка спит? Не спит. Слыхала историю? Приезжаю на объект – узбеков нет. Я, это самое, к Виталичу, а тот: вечером, говорит, сманили конкуренты. Монетку больше предложили, погрузили в микроавтобус и привет. Я, прям, восхитился. Вот зашел рассказать. А мама говорит – ты заболела. То-то я гляжу, второй день твоя машина под моими окнами. Ну и паркуешься ты, это самое. Талант! Сразу видно, что баба парковалась. Давай ключи, я отгоню, что ли. Долбанут ведь. А Сам где?

– Папа на работе. Ключи на столике в прихожей, – с усилием ответила я.

– Лады. Отгоню и зайду потрещать. Если че надо, это самое, говори, я в магазин зайду. Не кисни, доходяга, еще поправишься!

Юрка отогнал машину и принес хлеба.

– Самое, подумай только, двенадцать узбеков скоммуниздили! Вот Расея – все воруют. Но чтобы узбеков – это в моей практике первый раз. Кто теперь работать будет? Директор мне башку снесет.

Юра работал в какой-то строительной конторе, а жил в соседнем подъезде с женой и сыном. Года два назад развелся. Жена с ребенком уехали к родителям. Развод Юркиного оптимизма не убавил, скорее наоборот. Я часто встречала его во дворе каждый раз с новой женщиной. Он не был красавцем – тучный, невысокий, с намечающейся лысиной и пышными усами, всегда веселый и говорливый. Он был из разряда мужчин, к которым невозможно относиться серьезно. Я не понимала Юрину жену: как его можно полюбить, выйти за него замуж и, уж тем более, поссориться с ним и в конце концов развестись. Кажется, он не умел ругаться и обижаться. Иногда по вечерам мы возились с машинами во дворе. На выходных он занимался танцами во Дворце культуры.

– Так, это самое, напашешься за неделю, придешь в группу. А там... – Ему не хватало слов. Юра мечтательно закатил глаза, беззвучно раскрывая рот, как рыба в аквариуме, словно заглатывал из воздуха самые важные и точные выражения своих чувств. – А там, ну, самое, музыка. Барышню обнимешь и закружишь. Совсем же другое настроение, – он мечтательно улыбался. – Я уже не могу без этого. А все почему? А потому, Маринка, что у человека должно быть увлечение!

Я только вздохнула. У меня увлечений не было. Разве что книги – читала все, что попадется под руки, читала до дурноты. В книги было легко спрятаться от жизни.

Папа пришел на обед. Юру уговорили остаться, чтобы отведать маминого супа. Наш сосед не ломался, а заявил громогласно, что поесть он любит и очень голоден. Из кухни доносилось:

– Это самое, а что это у вас Маринка все одна, да одна? Где муж, дети, понимаешь? Внуков, поди, хочется?

– Думаю, Юрий, – гудел папа, – это уже пройденный этап. Думаю, мужа не будет.

Родители тактично не обсуждали со мной подобные темы.

Они помолчали. Было слышно, как ложки звонко стучат о тарелки.

– В двадцать лет надо было думать. Сейчас она уже сама себе хозяйка. Какой там муж? – вздохнул отец. – А внуки что ж? Внуков хорошо бы. Внуков можно и без мужа. Мы с мамой устали ждать. Даже знаешь, Юрий, перед соседями неудобно. У всех детвора мельтешит под ногами, а мы пустоцветы какие-то. Надо мной Мишка Иванов смеется уже.

Мне стало жаль себя. Жалость к себе – самая искренняя. Папа как всегда прав – в двадцать лет надо было думать. Я закрыла глаза, стараясь уснуть. По щекам медленно позли горячие слезы.

Света позвонила вечером, как раз когда ничего не хотелось – немного упала температура, и я качалась на легких волнах слабости. Пик Светиной деловой активности приходился на ночь. Часов с восьми вечера, еще спросонок, она совершала легкие необременительные действия – пила чай, смотрела телевизор, звонила знакомым, готовясь к таким более сложным, как покупка продуктов в магазине на первом этаже ее дома, оплата мобильника, вынос мусора.

Когда-то, в другой жизни, мы учились в одном классе. Дружили после окончания школы. Теперь же я месяцами не видела ее. Балансируя между двух зыбких состояний – «только что проснулась и уже ложусь спать», она едва находила для меня время. «Я уже все увидела в этой жизни, – оборонялась Света, – мне ничего не интересно. Пока ты там на своей швейной фабрике вкалывала и с мамсиком на дачу ездила, я пожила – повидала. Это тебе хочется карьеры, мужика. А у меня все было».

Припоминаю, как я впервые попала в компанию ее друзей, как положено богеме, неопрятных, с грязными волосами и тревожно неясным родом занятий. Они свирепо и быстро напились. Бдительными соседями был вызван наряд милиции, участники шумной встречи жестоко избиты. Я спряталась в кладовке и слышала, как художник Станислав изрек торжественно: «На последнем заседании генерал Понеделко признал работу правоохранительных органов Санкт-Петербурга неудовлетворительной». И совершенно необоснованно признал, как выяснилось. Обиженные милиционеры вознегодовали и с воодушевлением погрузили компанию в свой «уазик». Утром всех отпустили – вмешался Светин отец.

Она никогда не работала.

«У каждого есть выбор! Зачем эти бессмысленные телодвижения? Кому это нужно?» – искренне удивлялась она. Частенько по утрам я, собираясь на службу, вспоминала ее «выбор» и горько усмехалась: у меня выбора не было – мой папа не являлся директором банка.

Всякий раз разговор со Светой, даже самый краткий, бодрил, как холодный душ. Мне претили ее тунеядство и категоричность взглядов, ее раздражал мой «обывательский мирок».

– Давай всем городом заляжем в постель, – нападала я. – Придешь в магазин, а продавщица спит.

И поставщики. Пусто на полках. Все уснули – киоскеры, водители автобусов и трамваев, дворники и сантехники, швеи и почтальоны – только дома от храпа трясутся. Что ты кушать по ночам будешь? Как к папе доберешься за деньгами?

– Ты все усложняешь – уклончиво отвечала она, – я никому не навязываю мой образ жизни. Тебе нравится вкалывать за копейки, потом на выходных их тратить, а меня тошнит от этого потреблядства! Даже ночью приду в магазин – у всех тележки полные. Все покупают, все жрут! Не наесться им. Раньше по выходным в музеи ходили – теперь, бля, шопинг! А я сплю, просто сплю. Ты бы знала, какие ко мне приходят сны!

У нее всегда, со школьных лет, был особый дар подводить основательный теоретический базис под надстройку сложившихся жизненных обстоятельств. Я была восхищена, и теперь вот получалось, что она спала сном праведного диссидента, а не просто по лени и распущенности разбалованного в детстве ребенка. Не сон получался, а ни много ни мало – вызов обществу потребителей.

Откуда мне знать, что очень скоро я так же лягу пластом на диване у окна, как путешественник, сбившийся с пути и обессилевший от безрезультатных поисков. Буду лежать несколько дней без мыслей и цели, под тяжестью одиночества. Неоднократно я буду вспоминать Свету.

Думаю, все изменил именно тот телефонный разговор в конце дня. Так всякий раз мы сходились в словесной перепалке, проверяя крепость наших убеждений, подспудно желая найти брешь не в чужих, а в своих доводах. Но в тот вечер мы были в разных весовых категориях: она – здоровая и выспавшаяся, я – сонная и больная. Я жаловалась, она утешала. Хотя уместней было бы утешать ее.

– Ты определись, что тебе надо, – говорила подруга. – Семью? Так папсик прав – раньше надо было думать.

– Ага, – бесцветно отвечала я.

– Мужика-то нет, повывелся весь мужик, – распалялась Света. – Спился, скурился, скололся, всю приличную хоботню тетки растащили. Приди в кафе, в любой клуб – девяносто процентов бабья.

Вступать в полемику я не собиралась. Света, сбитая с толку, смягчилась.

– Да брось ты, Маринк. Станешь матроной, с кичкой на голове и майонезом в хозяйственной сумке. С тобой же не о чем будет поговорить, как с Регинкой: «Игорек пописал, Ирочка кашляет, сливочное масло подорожало».

Я обреченно молчала. Светка окончательно сдалась.

– Ну ладно, ладно, если так хочешь семью, надо все продумать, как действовать, с чего начать? Посоветуйся с Ольгой, она наверняка знает. Как нам, так сказать, реорганизовать рабкрин? – захихикала Света.

«Бедные, мы бедные, – думала я. – Живем без маяков, без ориентиров, в безотчетном желании быть счастливыми, в неосознанной неудовлетворенности жизни, как пароходы в тумане, подаем друг другу печальные гудки, не зная, чем помочь. И думаем, что спасемся, бросив тяжелый семейный якорь. Действительно, с чего начинать?»