Рейнгольд мрачно смотрел перед собой.

— К чему было мучить тебя на чужбине еще и своими неприятностями? Тебе и без того нелегко жилось. Притом было время, когда меня действительно вполне удовлетворяла моя судьба, или по крайней мере мне так казалось, и я в тупом безразличии ко всему, касающемуся лично меня, подставил руки, чтобы на них наложили цепи. Да, я сделал так сам, добровольно, и теперь буду всю жизнь покорно влачить эти цепи.

Гуго подошел к брату и положил руку ему на плечо.

— Ты подразумеваешь свой брак с Эллой? При первом же известии о нем я сразу решил, что это дело дядюшкиных рук, и только.

Горькая усмешка появилась на губах Рейнгольда, и он резко ответил:

— Дядюшка всегда отличался большими математическими способностями и здесь только лишний раз доказал их. Бедный родственник, из жалости принятый в дом и пригретый, должен считать великим счастьем, что его сделали сыном и наследником, а ведь дочери нужно когда-нибудь выйти замуж; к тому же таким браком обеспечивалось родовое имя за преемником фирмы. Ни Элла, ни я не виноваты в том, что нас связали. Мы оба были молоды, слабовольны, не знали ни самих себя, ни жизни. Она, к счастью, и останется такой навсегда, мне же теперь очень нелегко.

Капитан склонился над братом, и взгляд его смелых карих глаз был неузнаваемо серьезным.

— Рейнгольд! — тихо произнес он. — В ту ночь, когда я бежал, чтобы избегнуть произвола, грозившего моей будущей свободной жизни, я все предвидел и обдумал, одного лишь я не предусмотрел, самого тяжелого для меня, а именно той минуты, когда я стоял над твоим изголовьем, чтобы проститься с тобой. Ты спокойно спал и не подозревал о близкой разлуке. А я… когда я увидел твое бледное личико на подушке и сказал себе, что пройдут, может быть, долгие годы, прежде чем я снова увижу тебя, то готов был оставить все свои свободолюбивые мечты и едва поборол в себе искушение разбудить тебя и взять с собой. Позже, лишенный родного угла, идя тернистым путем искателя приключений, в борьбе с опасностями и лишениями, я часто благодарил Бога за то, что противостоял тогда искушению… Ведь я знал, что ты спокойно живешь под мирной кровлей, а теперь… — Сильный голос Гуго дрогнул. — Теперь я жалею, что не увлек тебя с собой, в жизнь, полную лишений, бурь и опасностей, но зато свободную. Это было бы лучше.

— Было бы лучше! — беззвучно повторил Рейнгольд и вдруг вскочил со стула. — Прекратим этот разговор! К чему сетования, когда сделанного все равно не вернешь? Пойдем! Нас ждут там, наверху.

— Как я хотел бы, чтобы ты был со мной на моей «Эллиде». Повернуться бы спиной ко всей этой компании и распроститься с ней навсегда! — вздохнув, произнес моряк, собираясь последовать приглашению брата. — Я никак не думал, что дело так плохо…

Не успели братья войти в дом, как оказалось, что без Гуго там никак не могли обойтись. Его осадили со всех сторон: каждому нужны были его совет и помощь. Молодой капитан обладал завидной способностью мгновенно переходить от одного настроения к другому; едва замерли слова грустного объяснения с братом, как он уже снова был весел и беззаботен, внимателен ко всем и сыпал комплиментами, скрывавшими в себе беспощадную насмешку.

На сей раз, по выражению Ионы, капитана «поймал-таки» бухгалтер, чтобы поговорить с ним о делах своего клуба. Пока они обсуждали эти дела, Рейнгольд вошел в столовую, где его жена спешно приготовляла все к приему гостей. Сейчас Элла была одета по-праздничному, что, впрочем, мало изменило ее внешность: платье было только из более тонкой материи, но ничуть не наряднее. Огромный чепец, внушавший ужас Гуго, и сегодня скрыв ее лицо. Молодая женщина занималась своими хозяйственными хлопотами с таким рвением, что, по-видимому, вовсе не заметила прихода мужа, и обратила на него внимание только тогда, когда он с мрачной миной на лице подошел к ней вплотную и произнес:

— Я просил бы тебя, Элла, в будущем побольше считаться с моими желаниями и уделять моему брату то внимание, какого он вправе ожидать от своей невестки. Я думаю, что обращение с ним твоих родителей могло бы служить тебе отличным примером; однако ты, очевидно, находишь удовольствие в том, чтобы отказывать ему в каких бы то ни было родственных правах, и положительно выказываешь антипатию к нему.

На этот выговор, сделанный далеко не ласковым тоном, молодая женщина отвечала так же робко и беспомощно, как и тогда, когда мать требовала от нее принять меры против музыкальной «мании» мужа.

— Не сердись на меня, Рейнгольд, — тихо возразила она, — но я не могу… право, не могу иначе.

— Не можешь? — резко спросил Рейнгольд. — Ну да, это твоя постоянная отговорка, когда я прошу о чем-нибудь. Однако сейчас я решительно настаиваю на том, чтобы ты изменила свое отношение к Гуго. Смешно видеть, как ты избегаешь его и упорно молчишь, когда он обращается к тебе. Серьезно прошу тебя подумать о том, чтобы мой брат не находил меня достойным сострадания.

Элла, казалось, хотела ответить, но последняя беспощадная фраза мужа лишила ее дара речи. Она опустила голову и не сделала ни малейшей попытки защищаться. Это движение, полное кроткой покорности, обезоружило бы всякого, но Рейнгольд не обратил на него никакого внимания. Из соседней комнаты донесся голос прощающегося старого бухгалтера:

— Значит, мы можем рассчитывать, что вы вступите в наш клуб, господин капитан, а теперь, когда предстоят выборы нашего президента, вы даете мне слово встать в ряды оппозиции?

— К вашим услугам, — прозвучал ответ Гуго, — само собой разумеется, я примкну к оппозиции. Я считаю своим правилом всегда быть на стороне оппозиции… Это единственная партия, к которой интересно принадлежать. Верьте, вы оказываете мне большую честь.

Бухгалтер ушел, и капитан появился в столовой. Казалось, он намеревался исполнить свое обещание убедить молодую невестку в своих совершенствах и, приблизившись к ней со свойственными ему развязностью и веселостью, хотя и не без доли рыцарской вежливости, произнес:

— Итак, только случаю я обязан удовольствием лицезреть свою любезную невестку, и волей-неволей она должна подарить мне несколько минут. Сами вы, конечно, не предоставите их мне. Сегодня утром я уже жаловался Рейнгольду на ваше пренебрежение, которого, по-моему, я никоим образом не заслужил.

Он хотел было взять руку Элеоноры, чтобы поцеловать, но она решительно отдернула ее:

— Господин капитан!

— Господин капитан? — возмущенно повторил Гуго. — Нет, Элла, это уж слишком! В качестве вашего деверя я имею полное право требовать дружеского «ты», в котором вы не отказывали когда-то своему кузену и другу детства, но так как вы с первой минуты моего пребывания здесь решительно подчеркиваете официальное обращение на «вы», то и я невольно принял ваш тон. Однако я не могу вынести «господина капитана», это оскорбление, и я призываю на помощь Рейнгольда. Пусть он скажет, должен ли я в самом деле спокойно выслушивать обращение «господин капитан» из ваших уст.

— Ни в коем случае! — отозвался Рейнгольд, поворачиваясь к двери. — Элла оставит это обращение и вообще отчужденный тон по отношению к тебе. Я только что настоятельно просил ее об этом.

Он вышел, решительным взглядом приказав молодой женщине остаться, что не укрылось от Гуго.

— Ради Бога, только оставь в стороне свою супружескую власть! Неужели можно приказать быть ласковым? — крикнул он вслед брату, а затем обернулся к Элле и любезно продолжал: — Это было бы вернейшим средством навсегда лишить меня милости в глазах моей прелестной невестки. Однако, не правда ли, мы в этом не сходимся? Позвольте мне, наконец, сложить к вашим ногам должную дань уважения, описать свое радостное настроение, когда я получил известие о…

Тут Гуго вдруг запнулся, как бы потеряв нить своей мысли. Элла подняла глаза и взглянула на него. В ее взоре ясно отразился горький упрек, он прозвучал и в ее голосе, когда она ответила:

— Оставьте по крайней мере меня в покое, господин капитан; я полагаю, что сегодня у вас и так было немало развлечений в этом роде.

— Что вы хотите сказать, Элла? — удивленно спросил Гуго. — Не думаете же вы…

Молодая женщина не дала ему договорить.

— Что мы сделали вам? — продолжала она, и ее дрожавший вначале голос с каждым словом становился заметно тверже. — Что мы сделали вам, что вы с самого дня возвращения сюда поднимаете всех на смех? Разыграв сцену раскаяния перед моими родителями, вы, вероятно, потом немало потешались над ними и с той минуты до сего дня продолжаете издеваться над всеми, сделали весь дом мишенью своих дерзких шуток… Рейнгольд, конечно, терпеливо сносит, что вы изо дня в день унижаете нас, он, наверно, считает это в порядке вещей. Но я, господин капитан, — голос Эллы звучал уже совершенно уверенно, — я нахожу, что вы не вправе осыпать насмешками дом, в котором, несмотря на все прошлое, вас приняли с прежней любовью. Если этот дом и его обитатели кажутся вам смешными и мелочными, то ведь никто и не звал вас сюда. Вам следовало оставаться в тех странах, о которых вы рассказываете так много чудес. Мои родители заслуживают больше снисходительности и уважения даже к своим слабостям, и наш дом, хотя и очень прост, но все же слишком хорош для того, чтобы быть предметом насмешек… искателя приключений.

Не ожидая его возражений, Элла повернулась и вышла из комнаты. Гуго стоял и смотрел ей вслед с таким озадаченным видом, как будто перед ним только что разыграли одну из невероятных сцен его «индийских сказок». Возможно, первый раз в жизни молодой моряк лишился присутствия духа и вместе с тем дара речи.

— Здорово сказано! — пробормотал он наконец, беспомощно опускаясь на стул, но тотчас же вскочил, как от удара электрического тока, и воскликнул: — Ну конечно… у нее те же голубые глаза, что и у ее ребенка! И это я заметил только сегодня, только сейчас! Разумеется, кто бы стал искать их взгляда под безобразным чепцом? «Наш дом слишком хорош для того, чтобы быть предметом насмешек искателя приключений»! Не лестно, но вполне заслуженно, хотя я менее всего ожидал услышать нечто подобное из этих уст. Итак, значит, чтобы увидеть Эллу такой, нужно ее рассердить? Хорошо, попробуем это!