Ирина Крицкая - Разлюбил – будешь наказан!

До нас дошло, что такое рядом. Рядом! Через полчаса придется рвать все по живому. Антон сгребает меня в охапку, чтоб никто не отнял. У него красные глаза, и губы прикусил, сейчас заплачет. И я сбешусь от этого жуткого коктейля из радости, нежности и микроинфаркта. Хочется орать всякие глупости: «Не уезжай! Давай убежим!» Я не ору. Я включаю радио в Машкином магнитофоне и небрежно заявляю:

– Ах! Не знаю, как мне жить теперь… Я даже не смогу и смотреть на других мальчишек…

Ой! Спасите! Он на меня набросился! В одну секунду. Всем телом. Руки сжимает у меня на шее. Мама! Он меня задушит!

– На каких мальчишек?! – Он зарычал.

А глазищи бешеные! Красота! Мужчина! Зверюга! Души меня, души! Еще!

Через секунду Антон опомнился и целует:

– Ты моя. И не думай ни про кого. Ты моя.

– Я знаю, – говорю, – знаю.

И тут какая-то сволочь на радио поставила грустную детскую песню. Что-то там про море… Ля-ля-ля… Про письма…

Не посылай мне писем напрасных,

Разве отправишь лето в конверте…

Антон услышал и заплакал. До сих пор такой: танк, а заплакать может над сущей ерундой. Я его гладила: «Не плачь. Не плачь… Что ты! Все будет хорошо… Никуда мы не денемся… Через год уже школу закончим». Глажу его по спине, глажу, а сама думаю: «Неужели забудет меня? Забудет. Вон какой эмоциональный. Сейчас начнет все усложнять. Запутается. Устанет. Да, и девки, конечно, набегут…»

– Я тебя люблю – это главное. – Он успокоился.

Подумал что-то там свое, пацановское – засиял. Спрятал презерватив в карман, застегнулся, волосы поправил.

– Ничего у меня причесочка?

– Отпад, – говорю и хлопаю его по заднице.

Зажралась я, сучка! Забыла, что такое сковородочка жареной картошки, один огурец на бутылку дешевой водки, драные колготки, комнатуха в хрущевке… Форель у меня на гриле! Зелень, перчик сладкий, вино и черное платье, бретелечки тонюсенькие.

Жду тигра. Хочу притвориться дурой, но дура я и есть. С порога раскололась.

– За тебя! – поднимаю бокал. – Как лихо ты спас наше семейное счастье!

– Божественно! – молодец, Антон пробует рыбку и не замечает провокации. – Ты мои вещички собрала? Ничего не забыла?

– Да. Собрала. Презервативы положила. А то ты стесняешься покупать.

– Крошка, какие презервативы? – Голодный он всегда начинает кричать. – Я весь в мыле! Работаю как лошадь! Хоть бы кто спасибо сказал! Мы вышли на новый уровень. И твой муж, между прочим, это все организовал. Вы совсем мой труд не уважаете!

– Спасибо. – Я понимаю, конечно, что сначала нужно покормить, но не могу остановиться. – Все тебя любят! Уважают тебя все! И сотрудница твоя рыдает принародно. Хочет работать с полной самоотдачей!

Тигр шевельнул правым ухом и мяукнул:

– Рыбка какая нежная…

– Нет, мне непонятно! – Я выжимаю лимон над его тарелкой. – Кто спас нашу семью? Ты или Олин муж?

Вилочка повисла в воздухе и отлетела в центр стола. Антон покраснел:

– Когда же я уволю эту хренову кладовщицу…

– А зачем увольнять нашу прекрасную кладовщицу? Можно просто снять бабу подальше от дома!

Он переключился на форель и сказал, понизив голос:

– Мне неприятна эта тема.

А надо было гаркнуть как следует. «Мне неприятна эта тема!!! Твою мать!» И кулаком по столу. Но он сказал, как на пресс-конференции, «без комментариев», и я продолжила метать в него дротики:

– Конечно, такой облом! И новая машина не помогла… И новый уровень…

– Я пришел домой отдохнуть. – Кусочки падали у него с вилки. – Спасибо! Успокоили!

– А зачем ты вообще мне тогда говорил про Олю? Не надо меня информировать! Я тебе про своих мужиков не рассказывала!

– А вот это вот правильно! Слишком долгий будет рассказ! – Он хохотнул, потом поглядел на бутылку вина, на рыбку, взял трагическую ноту и с чувством продолжил: – Мое сердце! Мои нервы, разбитые на работе! Вы думаете, деньги с неба валятся? Что ж мне так с семьей-то не повезло! Что ж я не геолог! Жил бы в палатке.

– И отдай мое вино. – Я поставила бутылку у своей тарелки.

– И вообще… – Он упустил бутылочку и развел руками. – Это не мой уровень. Не может запомнить элементарные вещи. Нет, пожалуй, я не смогу смириться с тем, что баба дура. Даже… если она красивая…

– И новая! – Я подлила себе еще, а его продинамила.

– Ты живешь со мной уже десять лет и до сих пор сомневаешься. Почему?

– Потому что я живу с тобой уже десять лет!

– Если бы я хотел с ней поехать, я отпустил бы ее на больничный, ты бы ничего и не узнала, – он снова посягнул на мое бордо.

– Ага! Продумал варианты! – Я его опередила и сцапала винчик.

– А сама! – Он наконец-то заорал на меня, как положено. – Где ты шлялась после обеда? Я знаю! Твоей машины не было на парковке. Ты сдала детей на площадку и шалавилась! Сын мне все рассказал!

– Смотри! – Я показываю ему свои ножки и ручки с ядреным красным лаком.

– Ты хочешь сказать, что такая ерунда занимает три часа? Говори правду! С кем встречалась?

– Ты что?! – Мне становится весело, чувствую, он затеял какую-то игру. – Хватит… Считай, что я посмеялась. Ха-ха-ха! Давай выпьем.

– Я знаю! – он зарычал абсолютно серьезно. – Ты встречалась с первым встречным и занималась сексом в извращенной форме. Говори! К каким армянам ты каталась?

– Все! – говорю. – Меня это уже утомляет!

– Да! – Антон выставил подбородок. – Так вот и меня это уже утомляет! Ты теперь понимаешь, как я себя чувствую?!

Я выскочила из-за стола. Тигр схватил меня за плечи и заорал:

– И нечего лезть ко мне! Со всякой фигней!

Я типичный невротик. Мой эгоцентризм переходит все границы. Кротость и смирение для меня так же недоступны, как тангенс и котангенс. Таких, как я, надо лупить вожжами. С нами нельзя дружить, с нами невозможно договориться, нам нельзя ничего объяснять. Своевольных баб нужно учить, как щенков, – на лакомство или носом в лужу.

Он природы мы прекрасно знаем: мужчина – царь. Мы сажаем его на трон и целуем ему ноги, но при первой же возможности свергаем с престола. И поэтому я завизжала и швырнула в Антона бокал.

– Ах, так! Ты меня решил воспитывать!

Он стоял в окровавленной рубашке. Секунду стоял – а потом схватил меня и потащил в спальню. Придавил и хрипит:

– Когда ты прекратишь пить мою кровь?!

– Иди и соблазняй! Иди! Только не надо уничтожать меня! Каждый день! Убивать своей кривой рожей!

– Я тебе последний раз говорю. Мне эта девка не нужна. Я с ней не спал и спать не буду. Тебе ясно?

– Мне плевать! – Я вцепилась новыми красными ногтями в его спину. – Я тебя ненавижу!

– Что ты от меня добиваешься? – Он придавил меня намертво. – Что тебе надо от меня?! Стерва!!!

– Ты меня не любишь!

– Это я тебя не люблю?! – Он схватил меня за горло. – Я убью тебя!

Все это время в доме было подозрительно тихо. Выглядываем – дети играют в отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Открыли шкафы – и все оттуда на пол. Максик развалился на диване, лениво махнул мне хвостом.

– Мам, смотри.

Сын поставил маленькую на ножки. Она отпустила руки и сделала шаг.

– Пошла! Сама пошла!

Максик оторвал голову от подушки. Зевнул, посмотрел на меня как философ. «В холодильнике, – он сказал, – лежат две маленькие сосисочки. Не дай бог, их кто-нибудь сожрет!»

Чудеса! По утрам, когда пуританка Марь Ляксевна на работе, Антон приходит в мою спальню, садится на мою кровать, играет моими волосами. На подносе появляются два кофе, сыр и конфеты. Это мама заходит поболтать.

– Не завидую я вам, не завидую, – говорит, – журналистика – такая мерзкая профессия. Брехня, беготня и нищета.

– Ничего, – отвечает Антон, а сам целует мои пальцы, – нам нравится.

– А уж сколько их перестреляли в последнее время… Да разве в нашей стране дадут варюшку раскрыть!

– Ну… к этому тоже нужно быть готовым, – Антон запивает сыр кофеечком и гладит мои спутанные волосы, – информационные войны в любой момент могут превратиться в настоящие…

Я валяюсь у него на коленках и думаю: «Куда бы нам сегодня прогульнуться?»

Нас вынесло на Государственную думу. Мы прошли парадный подъезд, свернули за угол, и за спиной послышался глухой тяжелый звук.

– Слышала? – Антон спросил.

– Что? – Я как раз в этот момент отвлеклась от дороги, я за ним наблюдала.

Он рассматривал припаркованные машины, в провинции тогда еще не ездили такие крутые депутатские тачки.

– Взрыв? Только что?

– Не может быть… – я улыбнулась. – Это покрышка лопнула.

– Ничего себе покрышка!

И правда, приезжаем домой, а в новостях репортаж: «Взрыв у Государственной думы». А я гуляла и ничего не замечала. Даже не знаю, что сейчас можно выпить, чтобы вернуть эту легкость? Чтобы рядом взрывалось, а мне хоть бы что.

Верните мне эти кадры! Может, пустят меня когда-нибудь в самую главную монтажную, к самым лучшим режиссерам? Так я попрошу тогда: из трехсот шестидесяти пяти дней 1992 года оставьте мне пять, тех самых, когда мы шлялись с Антоном по Москве, без денег и без паспорта. Да, скажу, и верните мне, пожалуйста, еще одну ночь, ту ночь перед отъездом, которую мне испортила добродетельная Марь Ляксевна.

Каждую минуту она зовет меня спать. А я в ночной рубашке, у Антона. Обнимаемся, да. А что? Он говорит: «ну все, иди», а сам держит за руку, не отпускает. Как сейчас отпустить? Почему? Потому что паспорта нет? Нет денег на гостиницу?

– Ну, сколько это может длиться? – орет наивная Машка. – Два часа ночи!

– Ладно, иди, – Антон целует меня в губы, – они нам все равно не дадут покоя.

В комнате темно. Только в окнах огни рекламы и полоска света под дверью. Машкин сервант поблескивает стеклами. Мне захотелось его разбить.