Ах, да! Речь не обо мне. Шеф предложил ему взять нашу звезду, Олю.

– Конечно, я не пойму, – я не смогла сказать это легко и небрежно, – вдвоем с чужой озабоченной бабой в машине, в самолете, в гостинице…

Я сразу представила ее коленки рядом с его рукой, на моем законном переднем сиденье. Будет ему вместо меня кофеек из термоса наливать. Потом напьется с ним в Домодедове, потом в аргентинских полях будет кушать с ним гигантскую порцию асадо, вытирать ему губы салфеткой, сучка. Потом все потащатся смотреть танго… И с кучей совместно полученных свежих впечатлений, абсолютно бесплатных, от чего им будет особенно приятно, они еще восемнадцать часов будут пить в самолете.


– Ну! Я же знаю! – усмехнулся мой ангел. – Я все шефу объяснил. Я молодец?

Он быстро жует и ждет моей реакции.

– А что такое? – Я завела свою писклявую пластинку. – Почему мы такие взволнованные из-за этой ерунды?

– Стервоза ты все-таки. Я тебе по-честному спешил рассказать. Эх, Танюшка, – он улыбнулся дочке, – водки бы нам сейчас, да?

Она соглашается, кивает.

– Граммов сто пятьдесят… Все, я побежал. У меня дел еще…


Вовремя ушел. Еще чуть-чуть – и я начну мелочиться. У меня вопрос: зачем, скажите мне, однажды воскресным утром я своими собственными ручками перекидала на КамАЗ две тонны железа? Где моя почетная грамота? Где мой пистолет? Я больше никогда ни за что не зайду в его дурацкий офис!


Да, я сказала «не зайду в офис». Офис сам зашел ко мне. Сначала в розовых кустах подкрался Рома.

– Соньчик, как дела? Как дела, малыш? – набросился он на нас с Танькой.

Схватил ребенка и стал тренировать его вестибулярный аппарат.

– Ух! Полетели! Полетели! Полете-е-е-ели.

– Ты что, сегодня домой не едешь? – Я ему намекнула, чтобы оставил нас в покое.

– Еду, Соньчик, – Рома вздохнул. – Еду. Конечно. Собираюсь. Куда я денусь? Поеду домой. Правда, Танюшка? К детям, к жене. Потому что я должен. Я должен! А хочется лететь на крыльях!

– Нет у нас больше крыльев. Будем тянуть лямку.

– Ты думаешь? А жаль. Так хочется иногда снова испытать это легкое чувство влюбленности…

И эту ересь он капает на мозги моему мужу! Почти силой я забрала у него дочку, позвала Макса и пошла на парковку. У машины меня поджидала наша добрая кладовщица.

– Ты в город? Я с тобой.

Она прижала к груди ридикюль, сняла широкополую пляжную шляпу и погрузилась на заднее сиденье. На переднее влез мой ньюф. Машина осела.

Мы выезжаем, кладовщица подмигивает охраннику и кивает на такси, стоящее у наших ворот. За рулем сидит кто-то серенький, костлявенький и недовольный.

– За Олей муж приехал. Контролирует же ж. Утром-то что было! – закачалась толстуха.

– Что?

– А ты не знаешь? – Она изображает удивление и начинает спектакль.

– Откуда же мне…

– Я ж думала, тебе Антон рассказал…


Да, утром позвонил шеф и сказал: «Нужна девушка на выставку». Это слышали все, потому что директор взял трубку с Олиного телефона. Он спросил ее: «Ты сможешь поехать?» Она обрадовалась: «Как здорово! Но надо дома отпроситься». «Определись в течение часа», – сказал ей мой муж, и она набрала своего.

Разгон она получила сразу.

– От как же ж орал! Так орал! Мы и то ж все слышали, – накручивает кладовщица. – «С директором? Чи с ума сошла, чи нет? Домой не возвращайся!» А она-то ж так просила его, так просила. Говорит: «Я хочу развеяться, сменить обстановку. Новая страна. И все бесплатно!» Не разрешил. Так она ж и зарыдала вся. Говорит: «Дом – работа, дом – работа, как все надоело». Ото ж вся красная и побежала к твоему, в кабинет, а потом курить пошла.

– Странно, – говорю я, – что это у нее муж такой подозрительный…

– А ты бы своему разрешила? – В голосе нашей актрисы послышалось разочарование.

– Да… А что такого? Это работа…

– Ну, знаешь, девка-то она еще та… А мужики – это ж такие… – нужное слово она так и не подобрала. – Вон мой-то ж, пятьдесят стукнуло, а в гараже торчит аж до самой ночи. Чего ж ему там, в гараже? «То ж пиво», – говорит. А я нюхнула – какое ж там пиво? Там же ж водка и духи!

– Ну и что?

– Ох! Ты ж как спокойно относишься ко многим вещам. Я ж тебе просто завидую. – Кладовщица покачала головой и с обидой глянула в окно.

Да, спокойно… Спокойно! Сейчас припаркуемся, выйдем, пройдемся. Мы теперь тоже, как белые люди, на каблуках. На каблучищах!

Носок у меня соскочил с педальки, а тут и штырь в заборчике. Раз – и пулевое ранение. Ничего, буду ездить с простреленным крылом.

– Да ты ж не волнуйся так, Соня. Антону ничего не говори, а то ж он меня уволит, – заволновалась толстушка.

Она выпрыгнула из машины и поскакала в гаражи, шпионить.

Фу, Максик, фу! Как все это мелко. Мелко и скучно. Сейчас, Максик, мы сядем с тобой на скамеечку и опять будем думать о вечном. Я тебе расскажу, как мой Антон упал в обморок.

31. Сцена с удушением

Антон упал в обморок от страсти. Я вам говорю! Точно. От меня он рухнул.

Вечером, в метро, в час пик мы едем домой. Антон держится за поручни, обнимает меня свободной рукой. Моя ладонь у него под рубашкой, нос прижат ко второй пуговице. Иногда он меня целует. Нет, не так, как озабоченные тинейджеры. Терпеть не могу, когда они принародно обсасывают своих девок. Господа, у нас все красиво! Невзначай, просто так, потому что вдруг подумалось. Если Антон опустит лицо, его губы как раз попадают на мой лоб. В эти секунды он думает обо мне. Обо мне, точно вам говорю. Мой организм реагирует безошибочно. Стою рядом с ним, как под теплым душем. Взлетаю, как только он трогает губами мое лицо.

И вдруг его рука соскочила вниз. Он съехал на пол. Я не удержала – тяжелый. Упал и лежит с закрытыми глазами. Зову – не реагирует. Пробую поднять – бесполезно. Открылись двери. Какой-то мужчина вытащил его из вагона и посадил на скамью.

– Все нормально, парень? – спросил он с насмешкой.

Что смешного, сэр?

– Да… – Антон открыл глаза, щеки у него опять порозовели.

– Спасибо, – сказала я дядечке.

– Ну, гуляйте, дети, не падайте, – подмигнул он на прощанье.

– Спасибо, – улыбнулся Антон.

Когда он говорит «спасибо», кажется, сейчас из рубашки выпрыгнет. После такого спасибо его, наверное, во всех забегаловках бесплатно кормят.

Мы дошли последнюю остановку пешком. Он притворялся, что опять падает.

– Испугалась? – и сам меня подхватил.

– Да, испугалась. А что с тобой было?

– Проголодался, наверное…

Ничего он не проголодался! И когда тетки наконец-то собрались прошвырнуться, я думала только об одном: «уходите скорее, уходите, и не вздумайте меня тянуть за собой».

Мне надо! Ничего в жизни не понимаю, второй закон Ньютона не помню, но знаю точно – мне нужен этот мальчик, сегодня, сейчас же, именно он.

А Машка все начес себе лаком заливает:

– Ой, я на рынке сто лет не была. Схожу хоть на экскурсию…

Туфли свои напялила. Дверь закрылась. Лифт загудел.

– Часа на три, не меньше, – говорю.

Как посмотрел! Антон умеет превращаться: из ребенка в зверюгу, из зверя назад в ребенка.

– Иди ко мне.

Он подхватил меня на руки – и в спальню.


Ну что вы! Это был не секс. Вы еще скажите, что автографы наших солдат на Рейхстаге – наружная реклама. Это был не секс – это была победа. Время и расстояние лежат у наших ног. Мы – чудом уцелевшие солдаты, мы добровольцами ушли воевать. За любовь! Мы вырезаем на своем сердце: «Дошли!», «Антон и Соня 1992», «Мы победили!».

До сих пор не понимаю, как простые, земные и даже тяжелые вещи превращаются в волшебство. Как вода превращается в вино? Что особенного происходило на Машкином диване? Я стала расстегивать его рубашку, Антон сам ее быстро стащил через голову. Остановился, рассматривал меня и гладил пальцами осторожно. Застрял на лифчике, я помогла расстегнуть. Я оказалась мягкой и белой в контрасте с его смуглой кожей. Он меня изучал, лично меня, не наглядное пособие по женскому телу. Мне нравится, как он смотрит. Смотри на меня еще! Смотри, какая я! Смотри и трогай…

Ни в какие обмороки не падаю, ни на какое седьмое небо не поднимаюсь – я с Антоном, на земле, в его руках, как в норковом манто.

Это уже потом, когда мы отказались друг от друга, он насочинял, будто бы ухитрился куда-то всунуть мне какой-то передатчик или микрочип. И поэтому он всегда может узнать, где я, и угадывает, если я звоню или думаю о нем. И якобы где-то он раздобыл целую партию этих штучек, и после меня стал их вживлять всем своим девкам.

Врет он! Фокусник! На мне никакого микрочипа нет. Хоть и вздыхала про себя «Неужели! Неужели! Ах! Все как мне надо!», но я была в здравом уме и ясной памяти. Я прекрасно помнила, что в кармане джинсов у меня лежат презервативы. Бросаю пачку на постель, как гранату. Упаковка у него в руках не рвется.

– Ты знаешь, что с ним делать? – Он спросил, и глаза у него на секунду потемнели, любит, чтобы у него все сразу получалось.

Я откусила уголок зубами. Я не спешу. Мне надо все запомнить. И я запомнила. Могу собрать и разобрать с закрытыми глазами. Не понимаю только, как я могла забыть родинку на подбородке?

Что он там врет про свои микрочипы?! Я помню, как он смотрел на меня в последний момент, перед тем как наброситься и съесть, когда вдохнул, когда попробовал на вкус, дикими глазами, мужскими, звериными, пьяными… Его дыхание сорвалось в один глубокий выдох, из крика в стон. Ах! Как услышала – сразу поняла, что такое страсть. Моя страсть помещается в одно короткое слово: «Еще!». Хотя… может быть, тут он как раз и пришел в себя и подсунул мне этот микрочип? Да, был момент… Я лежала у него в руках, он все целовал, целовал… А потом кольнуло что-то резко, в районе сердца. Да нет… Не может быть… Не знаю…

Но я-то тоже, не будь дурой, успела застолбить – вонзила ему свой флаг, аккуратненько, между лопаток: «Я первая! Я одна!»