– Сказочница, – припечатала Варвара. – Мы с тобой будто в разных странах в разное время жили. То, что тебе свобода, большинству – смерть.

Даша усмехнулась. Страна была одна и время одно. А вот люди…

* * *

Дома она вошла в скайп и обнаружила, что мать давно пытается с ней связаться. Включила видео, сказала:

– Привет, вот и я.

– Что с тобой? – испугалась Ася. – Под глазами синяки на полщеки. И сипишь ужасно.

– Перевожу многочасовые лекции, профессиональная реакция связок.

– Профессионалы как раз умеют их беречь. Так, надо принимать экстренные меры. Коньяк с лимоном исключается. Не вздумай, сопьешься, как рокеры, которые этим горло бодрят. Молоко есть? Грей быстро, клади в него мед и масло и наслаждайся. А все, что мы имеем сказать друг другу, напишем. Я помолчу в знак солидарности.

– Переписываться? – уныло спросила дочь. – Я, когда разговариваю, успеваю чувствовать, а когда пишу – нет.

– Значит, тебе нужны визуальные впечатления для эмоционального напряжения. Дитя научно-технического прогресса, жертва экрана и дисплея. И ведь ты телевизор почти не смотришь, а за компьютером по большей части работаешь. Что же с остальными творится? Вообще на печатное слово не реагируют? Но мужайся. Или ты пьешь молоко на моих глазах, пока не остыло, и стучишь по клавишам, или я отключаюсь.

– Бегу готовить лечебное зелье, – прохрипела Даша и ушла в кухню.

Через пять минут, демонстративно хлебнув из большой керамической чашки и вздрогнув от отвращения, она торопливо начала писать: «Молчу, мамочка, стучу, мамочка».

«Как жизнь, любимая? – ответила Ася. – Жак увез Софи на вечеринку к подруге, так что я в твоем распоряжении».

«Привет им. А дела как сажа бела».

«Вот оно! Разве в устной речи сейчас возможна эта фраза? А на письме отлично смотрится и даже звучит где-то в крови. Излагай по порядку. И, будь добра, начни со своего мучителя Эдварда».

«О, когда появилась Варвара, наши научили его приветствию: «Здорово, нова Варья». И он говорит ей это по десять раз на дню, возвращаясь с перекура на улице. Народ в холле так веселится».

«А она знает английский?»

«Представления не имею. Но в Москве сейчас все его немного знают».

«И ты еще удивляешься проблемам с голосом?! Тебе сигареты противопоказаны!!!» – вскинулась знаками препинания беспомощная в отдалении мать.

«Да я не курю ни активно, ни пассивно, не хожу с ним, сам справляется, – успокоила дочь. – Кстати, о Варваре. Сегодня она заявила мне, что высший и даже средний класс жирует за ее счет».

«Ого! Ей бы быть скромнее. Надо брать ноги в руки и удирать от зависти и жажды чуда к трудам по силам и удовольствиям по средствам. А то не заметит, как жизнь пройдет».

«Да, мамочка. Люди так бугристо живут, но ничего не пытаются сгладить. Будто чем им хуже, тем лучше. Мир переделывать все готовы, а чашку вымыть и обои сменить – единицы».

«Доченька, все это – общие места, да еще и отхожие».

«Вот не общее: в пятницу мы с Варварой будем у меня отмечать праздник ее зарплаты. В кафе ей дорого, к себе не приглашает – стесняется».

«Не заговаривай мне зубы. Как Эдвард с тобой обращается?»

То ли способ общения поколебал твердыню скрытного характера Даши, то ли грядущий отъезд англичанина расшатал ее устойчивую психику, но она написала обо всем. Ему удалось искоренить свою любовь к ней: он не бросает на нее дворняжьи взгляды в офисе, не звонит по ночам, не приглашает в ресторан, отказывается гулять по Москве.

«Бог есть!!! – возликовала Ася. – Вот-вот и с тебя наваждение спадет. Надеюсь, ты не опустишься до выяснения причин его холодности?»

«Опускаться не хочется, мамочка, а выяснить – очень. В конце концов, я из-за него забыла, когда спала больше трех часов в сутки».

«Ты из-за себя не спала. Его дело было предложить ночные бдения, твое – отказаться. Терпи. Разозлись и начинай приглядываться к другим мужчинам».

«Жестко. Но правда. А меня неделю подкарауливал возле цветочного некто Влад. И дарил сначала пять роз, потом три, потом одну в знак постепенного убывания грусти на моем лице».

«Дожили! И в России перевелись мужчины, которые начали бы с двадцати семи роз».

«Почему с двадцати семи?»

«Цифра твоего возраста. Можно со ста двадцати семи. Шучу. Мальчику надо было вложить цветы тебе в руку почти насильно, а для этого пять штук – оптимальное количество. Кто он?»

«Сейчас, погоди, тут где-то его визитка… Ага, Гордиенко Владимир Семенович, гендиректор ЗАО «Оборудование». На вид лет тридцать… Мам! Мама! Мамочка, о чем ты задумалась?»

«О температуре твоего молока. Не подогреть ли? А тебе имя ни о чем не говорит?»

«Владимир теперь тоже Влад? Но это логично. Фамилии раньше не слышала. Корни украинские?»

«Пусть будут корни. А в Воронеже люди с такими фамилиями считают себя малороссами и не любят хохлов».

«При чем тут Воронеж?»

«К слову. Делюсь информацией, которая даже мне, владелице, не нужна. Тебе легче?»

«Да, спасибо. Могу голос подать».

«Не надо. Твоя машина на ходу?»

«Разумеется, я за ней слежу. Приедешь кататься?»

– Не исключено. Оживай, – сказала Ася. – Кажется, тебе все труднее преодолевать искушение заговорить. Посему – до свидания. Люблю.

– Я тоже, – пискнула Даша и обалдела от метаморфоз тембра.

Но народное средство ликвидировало неприятные ощущения в горле, и больная двинула за новой порцией.

Ася же вновь убедилась в том, что она – баба русская. Жак учил: когда обстоятельства изменяются, француженка советуется с мужем, листает ежедневник и только потом действует. А она сначала зашла на сайт «Эр-Франс» и заказала билеты на ближайший рейс в Москву и обратно через три дня. Затем параллельно объяснялась с Жаком по телефону и утрясала дела по электронной почте.

Назавтра она открыла дверь в квартиру дочери своим ключом, огляделась и позвала:

– Мотька! Где ты? Встречай, бездельница! Надеюсь, у вас чистенько?

Когда Даша вернулась из агентства, ее ноздри легко и торжественно поприветствовал аромат жареного мяса, а взгляд ублажила бутылка вина. Ася, устав ждать, заснула на диване в кофейного цвета брючном костюме. С ним приятно гармонировала сиамская кошка, блаженно забывшаяся на ее животе. Девушка сделала все, чтобы повизжать от радости, но не смогла издать ни звука. Мама поняла, как ее старшей одиноко и мерзко. Сказала Жаку и начальству, будто ей позарез надо увидеть хохломскую роспись или еще что-нибудь колоритное для вдохновения, и бросилась поддерживать свое дитя. Теперь все будет хорошо. Даша на цыпочках ушла в другую комнату и там начала тихонько откашливаться – предварять французский ужин горячим молоком было невыносимо.

Утром, как только Даша неохотно утащилась в офис, Ася побросала в сумку фотоаппарат, видеокамеру и диктофон – обычный набор для путешествий художественно одаренной натуры, занятой прикладным искусством. Взяла ключи от машины, доверенность, но отправилась не на стоянку, а на первый этаж к тете Кате. Эта тучная старуха некогда работала в ЖЭКе и, казалось, помнила всех, кто хоть раз за ее жизнь мелькал во дворе.

– Прилетела, стрекоза? – обрадовалась она.

– Да, ненадолго. Спасибо, что за квартирой приглядываете. Так, вот ваш гонорар за полгода. А вот дополнительный заработок. – Ася положила на тумбочку конверт и отдельно пятитысячную купюру. – Мне нужны кое-какие «преданья старины глубокой». И немного гарантированно точных современных сведений. Один адрес явно не по нашему району, другой – не по нашему городу. Добудете?

– Асенька, у меня дочке год до пенсии остался, и она бессменно работает по моей линии, – туманно согласилась заслуженная паспортистка. – Говори, что интересует, и загляни… – Она посмотрела на деньги и твердо, будто уже растолковала дочке, что важнее всего в жизни, назначила: – Загляни после обеда.


Даша понимала, что в ее отсутствие мать не сидит дома – ртутный шарик, а не женщина. Но она в два дня не уложилась и сорвалась в четверг в десять вечера к какой-то приятельнице. Вернулась, правда, быстро, не разберешь, веселая или в истерике.

– Не перенести ли мне Варвару с ее тортом на субботу? – засомневалась Даша. – Я лучше с тобой побуду.

– Так нельзя, доченька. Вы условились, она строила определенные планы на этот вечер, может, отказалась от чего-нибудь. Я свалилась как снег на голову, так почему человек должен терпеть неудобства? Еще решит, что ты сознательно ее унижаешь. Знаешь, гордые люди, получив помощь, иногда норовят возненавидеть благодетеля. У меня есть дела, но под занавес ваших посиделок я успею. Посмотрю хоть на нее, – возразила Ася. – Она в курсе, что я тут?

– Нет. Запретила спрашивать, как поживает ее мама, с чего мне о своей докладывать. А если честно, я боялась, что она сразу запросится к тебе, начнет жаловаться. Мы с тобой сами почти не видимся.

– Вот и не говори, явлюсь сюрпризом, быстрее разойдемся. Действительно, у самих только одна ночь и останется. Знаешь, я соберу вещи завтра, чтобы потом не отвлекаться.

Вещи она собрала за несколько минут и снова колесила по городу весь день пятницы.


– Что у тебя там? Угощение на сто человек? И все в стеклянной таре? – вопрошала Даша, в растерянности стоя над туго набитым баулом в холле агентства.

– Не надейся, для нас только вино и конфеты, – с непривычной беззаботностью отвечала Варвара. – В сумке книги, мне надо сегодня после тебя зайти к одному человеку и вернуть их. Он недалеко живет, удобно получилось.

Этого Даша не терпела. Ее друзья могли нагрянуть в любое время на самый короткий срок по дороге в аэропорт, заскочить перед броском в торговую точку поблизости, в кино, театр, да мало ли. Но когда люди загодя договаривались пообщаться, отменялись все визиты. Элементарная вежливость – не давать понять хозяину, что его дом – перевалочная база. Забегаловка, в которой гудящие ноги вытянул, чайку попил, отдохнул столько, сколько тебе требуется, и ринулся дальше по своим делам, более насущным, чем какой-то разговор с бесполезным хозяином. «Мне не нужны ее сладости, ее вино, ее капризная благодарность на моей территории, – зло размышляла переводчица. – Но Варвара из большинства, которому необходим символический жест, чтобы не чувствовать себя обязанным. А мама не велела переиграть все на субботу: «Вы условились, она строила планы…» Да у нее одна цель была – использовать меня в качестве носильщика. У таких все заодно с чем-то, а сами они всегда против всех».