А потом я услышал лошадиное фырканье и приглушенный снегом топот копыт.

Я не оборачивался, не поднимался с колен, при том, что руки уже горели от мороза. На самом деле, мне даже стало вдруг теплее. Я испытал невольное облегчение, и одновременно меня сковал страх: Трэвис последовал за мной, но я по-прежнему не знал, что делать, поэтому просто ждал.

Он поставил меня на ноги, вздернув за петлю на поясе штанов, схватил за руки и резко развернул к себе лицом. Я испуганно уставился на него, опять чувствуя головокружение. На долю секунды я решил, что он сейчас меня поцелует, зло и крепко. Что-то мягкое переломилось во мне и устремилось ему навстречу в немой мольбе.

Но тот лишь выругался и, сорвав с себя пальто, закутал меня.

Потом натянул мне на руки свои перчатки и надел на голову шляпу. Когда я попытался возразить, что не нужно, он сам замерзнет, Трэвис, нехорошо сверкнув глазами, уже по-настоящему раздраженно прикрикнул, и я захлопнул рот.

- На лошадь, - прорычал он, подсаживая меня на Чосера. Затем вскочил позади сам.

Мы в молчании поехали назад к дому. Я старался как можно меньше шевелиться и не спускал глаз с луки седла. На поля опустилась синяя ночь, я чувствовал, как Трэвис дрожит, и сам тоже дрожал, но вел себя тихо как мышь. Даже боялся вздохнуть полной грудью, пока мы не вернулись на конюшню. Я вел себя тихо, пока он не помог мне пуститься на землю.

А потом этот хренов гад привязал меня к штырю в стене.

Он взял мои руки в свои - я ничего не заподозрил, потому что подумал, что тот просто хочет мне что-то сказать, но в следующий миг вокруг моих запястий обвилась веревка, а руки оказались подняты высоко над головой, когда он подтянул вверх подпругу.

- Эй! – закричал я, но тот кинул такой яростный взгляд, что что я умолк и опять замер.

Больше он не произнес ни слова, оставив меня висеть, а сам принялся расседлывать Чосера. Медленно так, не торопясь. Но я видел, что в нем кипит злость, потому что приблизившись вновь, он все отводил глаза в сторону. Отвязал веревку, оставив кисти стянутыми, взялся за конец и повел меня назад в дом точно телка.

У двери залаяли собаки, но Трэвис велел им лежать, и те послушались, сразу присмирев, что делали нечасто. Псы беспокойно глядели на меня, но я кивнул им, пытаясь показать, что со мной все хорошо.

Я надеялся, что хорошо.

* * *

Он привел меня в подвал.

Я однажды упоминал, что наткнулся на запертую комнату. Так вот, там я и оказался. За то время, что прошло между моим первым знакомством с домом и нынешним вечером, когда Трэвис нашел свои подарки, я уже не раз обшарил здесь все вдоль и поперек.

Мне нравилось думать об этом месте как о тайной сексуальной комнате. Не очень большая, но чистая и довольно уютная. Вполне подходящее местечко для запретных эротических игр. В ней стояла та самая чертова скамья и не только она. Здесь мы провели много странных ночей. Боже, а игрушки… Одна из моих самых любимых - кол. Вас насаживают на особое устройство, предварительно сковав цепью кисти и лодыжки. Благодаря фиксаторам вы не падаете. Но так как бедра разведены прямо над этой штукой, она начинает потихоньку входить глубже в задницу, вроде бы не причиняя особых неудобств. Однако устройство специально устанавливается немного высоко. Если стоять на цыпочках, все нормально, но если расслабить ноги, ощущения совсем другие. Нет, не болезненные, просто слишком давит. Трэвис насаживал меня на эту штуку, садился напротив и начинал беседовать о самых обыденных вещах. Об овцах, например, или о коровах, или о том, кого ему довелось повстречать на неделе в кафе, куда он заходил на ланч – Лавинг не изменял этой своей привычке, несмотря на мои увещевания, что лучше питаться дома. А я должен был притворяться, что никакого кола нет. Под конец он интересовался, как ощущения, и предполагалось, что я в подробностях опишу все, что чувствует моя задница. Потом он показывал всякие трахательные инструменты и спрашивал, какой я предпочту, чтобы мне вставили. И не освобождал до тех пор, пока я не соглашусь, по меньшей мере, на три из них. А выбирал он нарочно самое страшное дерьмо. Чаще всего бейсбольную биту, потому что видел, как у меня мозг вынесло, когда в одном из фильмов ее вогнали кому-то в дырку. Мы оба знали, что он никогда не испробует это на мне, но ему нравились такие игры. И мне тоже нравились. Они позволяли мне выпустить пар.

Но сегодняшний вечер был другим. Сегодня Трэвис сердился, а я все испортил. Поэтому спускался по лестнице уже связанным. У меня в голове бил набат нечета тем тревожным звоночкам, что раздались, когда Трэвис нарисовался в кухне с коробкой. Гораздо мощнее, из глубин, что при любых обстоятельствах оставались невозмутимыми. Только не в этот раз. В этот раз там поселилось сомнение, что, возможно, идея совсем не такая хорошая.

В игре нужно придерживаться правил. Одно из них – сильно не напиваться. Я его уже преступил, но быстро извлек урок и теперь соблюдаю относительную трезвость. Однако самое наипервейшее правило – не брать в руки орудия наказания, если вами руководит гнев. Думаю, когда у людей нормальные отношения, тоже далеко не все гладко, иногда случаются размолвки и другие недоразумения. Но мы-то ругались из-за отношений. Или что там между нами было, не знаю. В общем, мне представлялось, что сейчас крайне неподходящее время для пони-плей и прочих развлечений.

Я как раз собирался с духом, чтобы высказаться, когда Трэвис обернулся, разрезал карманным ножом мои путы, обрывки которых упали на пол. Я остался стоять на пороге комнаты. Он снова отвернулся, прошел внутрь, сел на свой стул и посмотрел на меня:

- Раздевайся и садись на скамью.

Он ждал.

Я тоже. Низкий голос в голове убеждал: Уходи. Беги отсюда. Бери машину и уезжай. Не медли. Очень здравая мысль. Только я почему-то не сдвинулся с места. А уставился на Трэвиса, откинувшегося на стуле с таким видом, точно его ни что на свете не заставит подняться. Даже мой побег. Если уйду - отпустит. Я видел, понимал без всяких слов. И уж точно, если отвечу «нет» и буду стоять там столбом, он не станет спорить, потому что это все еще мое стоп-слово. Но в нем даже не возникло необходимости. Он просто отдал приказ и ждал, приму я его или нет.

Мы не играли. Пока не играли. Трэвис, как всегда, спрашивал моего согласия.

Не могу объяснить, почему я тогда не развернулся и не ушел. Голос разума не умолкал, и я знал, знал, что не должен этого делать, но не мог ни отвести взгляд, ни уйти. Некая более глубокая часть меня - немая, но владеющая ключом к моему телу, - встрепенулась, взяла его под контроль, заставила снять одежду, усадила на скамейку, и я безропотно сидел, пока он не приблизился.

Я хотел, чтобы Трэвис расстегнул молнию и вынул свой член. Хотел, чтобы он занялся со мной сексом. Хотел, чтобы поцеловал, вылизал, трахнул, отсосал. Я хотел притвориться, что никакой ссоры не было. Хотел, чтобы он изгнал малейшие воспоминания о ней.

Но не получил ничего из желаемого. Он просто взял в руку паддл и спросил:

- Сколько?

Это прозвучало не как команда. А словно предложение отведать несколько кексов. Будто можно просто любезно ответить «спасибо, не надо».

Я с трудом сглотнул и произнес:

- Четыре.

Кивнув, он немного отступил назад и указал на скамью для порки. На подкашивающихся ногах я подошел и встал на колени лодыжками и запястьями у фиксаторов, но Трэвис не закрепил их. Подождал, пока я устроюсь, затем коснулся моей поясницы, чтобы я знал, где он.

- Готов?

Я кивнул.

Тут же обрушился первый удар.

Паддл – это всегда больно и резко. Создается впечатление, что ты сейчас вылетишь как пуля в противоположный конец помещения - вот зачем нужны ремни. Без них мне было ох, как трудно. Мало того, что все мое тело дергалось и вибрировало, а задница горела огнем, вдобавок я боялся свалиться в любой момент. Второй удар почти вышиб из меня весь дух, вынудив взмолиться:

- Пожалуйста, привяжи меня.

Он привязал, не затягивая узлов, просто, чтобы не дать упасть. Я понял сигнал. Мне предоставляли определенную свободу. Но петли все же помогли выдержать последние два шлепка. Задница пылала. Каждая мышца дрожала. Однако стоило ему опустить паддл, как меня охватила какая-то внутренняя пустота.

- Еще, пожалуйста, - прошептал я.

- Сколько? – В тоне слышались одновременно и беспристрастность и сочувствие. Это казалось странным.

- Четыре.

Трэвис с терпением и мастерством отмерил, а я сосчитал. Когда он закончил, все мое тело пульсировало. Ощущение пустоты исчезло, но легче все равно не стало:

- Еще, пожалуйста. - На сей раз он колебался. - Пожалуйста, - повторил я, - еще четыре и все.

Он не смягчил силу ударов, но в них уже не чувствовалось прежней злости, как в первых четырех. А с последующими его совсем покинула напряженность. Они предназначались уже лично мне. Перед тем как вновь взмахнуть паддлом, он касался моей поясницы, точно спрашивая, продолжать ли.

Или двенадцать оказалось правильным числом, или эти прикосновения подвели меня к черте. Но когда он закончил, я едва был способен вымолвить: «Спасибо, Трэвис».

Хотел сказать «сэр», но вырвалось его имя. Услышав это, он вновь поднес руку и любовно погладил меня. Положил паддл на стол, подошел, присел на корточки. Вид у него был усталый. Опечаленный.

- Ты никогда не задавал мне вопросов о Райли, - сказал он. – Кроме одного раза.

Сложно пожать плечами, если привязан к скамье для порки, но я постарался:

- Это не мое дело.

Думал, что проявляю вежливость, но это, казалось, наоборот, еще больше ранило его:

- Почему не твое?

Я чуял подвох, но не мог понять, где. И сомневался, угадаю ли с ответом: