Вспомнив, с какой горячностью Хейли защищала права геев, хотя никто ее об этом не просил, я особенно остро почувствовал собственную ничтожность:

- Если понадобится, мы поедем в Канаду.

Она крепко обняла меня и устало отстранилась:

- Я не знаю, чего хочу. Ну, то есть, многие хорошие люди мечтают о детях, а младенцев трудно найти. Например, твой брат. Ты только не подумай, я не имею в виду ничего незаконного. И никогда не отдам своего ребенка человеку, который всерьез считает, что тебя надо лечить от твоей ориентации. Я вообще не смогла бы его отдать… Не знаю… Я знаю одно: мне действительно надо над этим подумать. - Ее глаза снова наполнились слезами. - Просто… как бы я не поступила, все бесполезно. Даже если сделать аборт, я уже не смогу об этом забыть и нормально жить дальше. Вот это и бесит меня больше всего. Они что, думают, я какая-то тупая сучка, для которой аборт как маникюр? Даже если и есть на свете такие бессердечные твари, почему я должна из-за них страдать? Спорим, и десяти минут не пройдет, как те же самые «добрые христиане», которые назовут меня детоубийцей, с превеликим удовольствием развернутся в твою сторону и начнут возмущенно клеймить тебя за то, что ты гей. Медом не корми – дай поорать. Ставлю весь свой студенческий кредит. Такова их натура. Они всегда заботятся только о себе. Если я протяну им свое дитя и попрошу помощи, они быстро отыщут во мне какой-нибудь изъян. В том числе и те, кого я люблю. Проклятые поборники рождаемости! Да пропади они все пропадом! – Прервав свою пламенную тираду, она замолкла и уставилась в стену. - Если оставлю этого ребенка, то уж постараюсь убедиться в том, что его воспитают так, чтобы он плевал на мнение этих фанатичных, брызжущих ненавистью ублюдков и посылал их ко всем чертям.

Где-то на середине я начал терять нить рассуждений — то есть, я слышал Хейли и странным образом понял смысл. Просто уже начал думать о своем, потому что все, что она говорила, было созвучно моим собственным переживаниям и выводам. С одной стороны, мне хотелось сказать Хейли, что она слишком резка; что, очевидно, есть люди, которые не станут осуждать ее и помогут - не все же кругом такие злые, нельзя вешать на всех одинаковые ярлыки, как они на нее, если она так считает. Однако другая часть моего сознания, не то чтобы темная, а неустойчивая, словно вода, чей уровень сейчас поднимался и затапливал мой разум, побуждал ответить «да». Да, это так. Все верно. Ты должна взращивать в себе ненависть к ним, обезвредить их, прежде чем они причинят тебе боль. Нельзя позволить им причинить тебе больше страданий, чем они уже причинили, потому что все и так очень плохо. И, что бы ты ни предприняла, ты не можешь допустить, чтобы стало еще хуже. Закройся от них до того, как они успеют сделать что-нибудь непоправимое.

Ну и оставалась еще третья сторона меня, которая слушала все эти разговоры и находилась в замешательстве, понимая, что здесь что-то очень неправильно. Но вода прибывала, а Хейли снова плакала, и я просто поплыл на волнах, отчаянно надеясь, что все как-нибудь наладится.

- Хейли, что бы ты ни решила, - произнес я спокойно, но твердо, - что бы ты ни решила, если ты захочешь, я тебе помогу. Я ни черта не знаю о младенцах, но все равно помогу, если ты вдруг решишь сохранить его. Просто постараюсь… - Часть уверенности покинула меня, и я начал запинаться, спеша закончить. - Ты была мне хорошим другом. Самым лучшим — ближе, чем кто-либо другой. Этот Кэл, он – член вонючий и идиот, раз бросил такую девчонку как ты. Будь я натуралом, я бы на коленках перед тобой ползал. Ни за что не оставил бы ни тебя, ни ребенка. Даже если он не мой.

Хейли заревела в голос, и я почувствовал за собой вину из-за того, что все только испортил. Мне стало еще паршивее. В груди образовался болезненный ком, мешающий нормально вздохнуть, и я уже начал собираться с силами, чтобы попросить прощения, когда она закинула руки на мою шею, сжала, и сказала:

- Я люблю тебя, Монро Дэвис.

Тут во мне будто что-то раскрылось; когда я выпустил из легких воздух, внутри все задрожало. Впервые за это время захотелось бежать, бежать со всех ног.

А затем я ощутил на шее влагу от ее слез. И огонь - должно быть, он и прятался где-то там, но только сейчас вырвался наружу. В груди по-прежнему ныло; я осторожно обнял Хейли, привлекая ее голову к своему плечу, и ответил ей. Мой голос прозвучал мягко как дуновение ветра:

- Я тоже люблю тебя, Хейли.

Тем рождественским утром, в моей квартире, когда я держал в объятиях плачущую Хейли, а рядом поскуливали собаки, я снова вспомнил о доме.

5 января

Дорогой Билл,

прежде всего, хочу сообщить, что у меня все в порядке. Я работаю старшим пастухом в местечке под названием «Ранчо «Неизвестность». Оно расположено на очень хорошей земле, площадью приблизительно в три тысячи акров, в основном, поросших травой. Это западная Небраска, так что поля там не возделываются. Хозяйство больше любительское, чем коммерческое. Владелец держит крупный рогатый скот и овец, примерно по пятьсот голов, хотя численность каждый день меняется, но Трэвис Лавинг по-настоящему грамотно ведет учет. Он раньше преподавал математику в колледже в Омахе. На ранчо возникли кое-какие затруднения со стадом, и случилось так, что я успешно их решил. Работник, который столько лет имел дело с овцами на старой ферме, всегда пригодится, и тут это быстро поняли. Мы даже завели собак. С ними пока довольно трудно, но ты же помнишь, что к псам я всегда находил подход. Думаю, скоро они совсем освоятся.

Теперь, что касается школы. Сейчас я усердно готовлюсь к сдаче экзаменов, чтобы получить аттестат. Буду сдавать онлайн по интернету. Мне помогает подруга. Ты даже представить не можешь, какая она умная. Собирается стать великим учителем. Пока тренируется на мне. Но ей не нужна практика. Она уже хороша. Жаль, что у меня раньше не было такой учительницы. Думаю, тогда бы я учился куда лучше.

Должен сказать еще об одном. Я не могу вернуться на ферму. Наверное, это покажется тебе жестоким, но извини. Я очень расстроился, когда узнал о папе с мамой, и печально, что у тебя не будет детей. Я действительно хотел бы помочь и сожалею, что все это, как обычно, взвалилось на твои плечи.

Но загвоздка в том, что, судя по твоему письму, на самом деле ты не хочешь, чтобы я возвращался. Во всяком случае, ждешь не такого меня, коим я являюсь. Знаю, на твой взгляд, это прозвучит мерзко, но прошу, выслушай. Наверное, это началось, когда мне было еще лет десять. Думаю, что уже тогда понял, что я не тот Ро, каким меня все вокруг считают или хотят видеть. Я пытался, изо всех сил пытался быть другим, но ничего не получалось, как ни старайся. Возможно, и есть такие люди, которые могут пойти против своей природы, но я к ним не отношусь. Я знаю, что мои слова только огорчат тебя или даже рассердят. Знаю, потому что мне самому горько об этом говорить. Но, тем не менее, скажу, что ни сожаления, ни гнев ничего не изменят. Поверь. Я испробовал все.

Я не могу вернуться домой, потому что по-прежнему гей, а из ваших с Кайлой писем стало понятно, что вы все еще не можете с этим смириться. Значит, не смиритесь и со мной. Значит, будет лучше, если я не вернусь.

Наверное, прочитав эти строки, ты решишь, что я просто ублюдок, раз не забочусь о своей семье. По-моему, если я ублюдок, то ни к чему мне, такому ублюдку, возвращаться и отравлять вам жизнь, лишний раз напоминая, что не оправдал ваших ожиданий. Да и, по правде, приятного мало, когда все кругом только и делают, что попрекают тебя твоей неправильностью.

Суть в том, что ни ты, ни Кайла даже не поинтересовались, как я живу. Вы ведете себя так, будто я вообще не способен выбраться из сточной канавы дальше, чем на один шаг. Вот почему я решил сначала рассказать о том, чего успел достичь. Может, это и не бог весть что, но я доволен. И не думаю, что нуждаюсь в «излечении». Полагаю, если со мной действительно что-то не так, это не имеет отношения к тому, что я гей. Но абсолютно уверен в одном – только здесь, на ранчо, я осознал, что многие вещи вовсе не так неправильны, какими я их привык считать.

Больше всего на свете мне хочется вернуться домой и увидеть тебя, родителей, познакомиться с твоей женой. Если вдруг я ошибаюсь, и тебе не важно, изменился я или нет, пожалуйста, только скажи, я тут же приеду, извинюсь перед тобой и окажу любую посильную помощь. Если же нет, то лучше не пишите мне больше. Наверное, последнее, что тебе сейчас нужно - это ругаться со мной из-за того, с кем я сплю.

Пожалуйста, передай маме, что я люблю ее. Хоть я не очень-то религиозен, я не переставая молился за нее, сразу, как получил твое письмо, и за папу тоже. Я бы попросил тебя сказать ему об этом, но смотри сам. Не хочу его расстраивать.

Билл, тебя я тоже очень люблю. И скучаю. Что бы ты обо мне ни думал, я всегда старался ровняться на вас с отцом, и пытался стать таким, чтобы вы могли мной гордиться. Ну, за исключением одного.

На всякий случай пишу свой адрес. Захочешь ли ты связаться со мной или предпочтешь избежать неприятных вопросов – решать только тебе.

С любовью, Ро.


Глава 10


За всю мою жизнь я повидал не одну мерзкую зиму, в том числе и в Дакоте. А уж в Дакоте, скажу я вам, зимы так зимы – нигде таких поганых нет, разве что в Канаде. Однако хуже той, что выдалась в мой первый год на ранчо, я еще никогда не видел.

Из-за холода мы потеряли несколько голов скота. У нас были укрытия, но от проклятого мороза они не спасали, и любое слабое животное околевало. В том числе и беременные овцы, так что потери удвоились. Я все время торчал на улице. И, если не таскал нагреватели к корытам с водой — эти чертовы нагреватели то ломались, то перегревались, — значит, пытался утеплить сараи и нагрести в них побольше сена. Снег сыпал почти не переставая, а когда не валил, дул ветер. Два раза отключалось электричество, и тогда в довесок к сену с нагревателями мы тягали еще и генераторы. В доме у Тори генератора не было, и нам пришлось запитать его от наших. К нам перебрались двое работников, потому что у них тоже отключилось отопление - трубы замерзли. Мы все и сгрудились в одну чертову кучу в полупустом доме Трэвиса. Вместе с собаками. Так что нас стала целая толпа.