Однажды вечером, когда мы с Хейли засиделись за работой, Трэвис заглянул на кухню и сказал, что завтра нам рано вставать и велел мне укладывать мою задницу в постель.

- Куда вы собрались? - спросила Хейли, прикрывая ладонью зевок и упаковывая свой ноутбук в сумку.

- Понятия не имею. Правда. – Она зевнула еще шире. Я нахмурился. - Слушай, если тебе трудно сюда приходить и ты устаешь…

Та лишь отмахнулась и покачала головой:

- Нет, меня убивает хождение на учебу. И еще холод. По крайней мере, хотя бы завтра снег не ожидается. – Встав, она чмокнула меня в макушку. – Осторожнее на дороге, ладно?

Хейли всегда целовала меня в макушку. Забавно, но мне это нравилось.

- Хорошо, - ответил я.

* * *

Я поднялся наверх, где меня поджидал Трэвис. Хейли не могла знать о значении промелькнувшего в его голосе легкого рыка, когда тот напомнил, что пора спать, но я-то все понял. Перво-наперво наведался в ванную у лестницы, сделал свои дела, произвел необходимые приготовления и только потом направился в спальню.

Как я и предполагал, Лавинг развалился на кровати в одних боксерах. В одежде он не кажется особенно волосатым, потому что всегда чисто выбрит и носит рубашки с длинным рукавом, но вот без нее – сущий медведь. На груди кучерявятся густые каштановые с проседью заросли, руки тоже волосатые. В тусклом свете ночника это особенно бросилось в глаза, и мне тут же захотелось запрыгнуть к нему на постель и зарыться в эту роскошь лицом. Правую ладонь он небрежно подсунул под подушку, но я еще больше загорелся, потому что догадывался, что там скрывается, что на ней надето. На прошлой неделе он понял мой не угасший интерес и теперь спрятал руку, чтобы немного потомить.

Трэвис не говорил раздеться, но я начал все с себя снимать - медленно и нарочито неловко, выдавая свою крайнюю нервозность и взбудораженность, потому что знал, как это его распаляет. А сам я уже до чертиков возбудился, едва завидев на прикроватной тумбочке жестяную банку в надписью «Криско» и расстеленное поверх матраса полотенце.

Полностью обнажившись, я подошел и лег на него. Подождал секунду, всматриваясь Лавингу прямо в глаза, потом поднял ноги, широко разведя их в стороны.

Он вытащил из-под подушки руку, затянутую в перчатку, и зачерпнул густого жира из банки.

Сильнее всего я завожусь, когда мы делаем все молча, без всяких вопросов, указаний - просто взгляды и звуки, но неимоверно волнительные. То, как он смазывал мою задницу кулинарным жиром, чтобы затем засунуть туда пальцы, только добавляло процессу непристойности. Когда Лавинг ввел в меня один палец, я по-прежнему лежал смирно, изучая его глаза. Несколько первых толчков он еще наблюдал за моим лицом, но вскоре не удержался и опустил взгляд вниз. Я сделал то же самое. Твою ж мать, как это было горячо! Он подложил мне под голову несколько подушек, но я все равно норовил согнуться в три погибели, лишь бы лучше видеть погружающиеся в меня скользкие пальцы — теперь уже два.

- Мы действительно рано утром уезжаем, – обронил Трэвис будто невзначай, не отвлекаясь от своего занятия, словно проталкивание пальцев ко мне в зад - самый заурядный вечерний ритуал. От этого кровь загудела как высоковольтная линия.

- Куда? – У меня не получилось так обыденно. Голос прозвучал глухо и скрипуче. Но ему тоже понравилось.

Он добавил третий палец, и я застонал.

- На восток. - Лавинг продвинулся глубже, сгибая пальцы. - Собираюсь кое-что проверить, а потом поглядим, стоит ли овчинка выделки.

Информировать дальше тот явно не намеревался.

Рядом с другими пальцами начал протискиваться мизинец; я сдался и, откинувшись назад, воспел.

Это еще не настоящий фистинг, но мысленно я уже его предвосхитил, потому что и телом, и разумом был к нему готов. Настолько готов, что мне стало совсем не до шуток. Сегодня ночью игра дойдёт до конца. Ох, что она со мной всегда вытворяла: я краснел, чуть не лопаясь от натуги; пытаясь посмотреть на Трэвиса, нечленораздельно умолял его поскорее засунуть руку и трахнуть меня, но его лицо расплывалось в тумане. Хотел сказать, как люблю эти снующие во мне пальцы. Описать свою прямую кишку в самых пошлых и дурацких выражениях, чтобы только угодить ему. С какого перепугу я решил, что его возбудит просьба погладить мой «бархатный канал», - право, не знаю, но я еще бы попросил Господа сделать так, чтобы Трэвис больно укусил меня за губу. И, позвольте сказать, реально хотел этого, что бы кто обо мне не подумал. Безумно хотел поглядеть вниз и просто увидеть его запястье или даже предплечье у себя внутри. Я хотел знать, что он во мне. Хотел чувствовать себя одновременно и уязвимым и в безопасности. Жаждал так, как никогда в жизни ничего не жаждал.

Можете мне не верить, но он каждый раз смазывал руку жиром, работая пальцами то по одному, то соединяя их вместе, словно дразнил. Два дня назад он точно так же растягивал меня, нагнув над диваном во время просмотра порно, где два парня допрашивали заключенного, который, по их предположению, контрабандой провозил в заднем проходе кассеты с фотопленками. Трэвис использовал хирургические перчатки, но в фильме перчатка была черная. Тем вечером он чуть не заставил меня на стены лезть, копошась в моей заднице, и шепча, покусывая за ухо: «Ты что-то там спрятал? Признавайся». А я отвечал: «Да. Давай, забери это». Но искомое все никак не находилось, и он говорил, что должен проверить поглубже; довольно скоро я уже задыхался, просил и умолял, чтобы он засунул кисть целиком, что уже можно. Напрасно.

Сегодня я тоже рисковал остаться ни с чем, раз он сказал, что завтра утром нам рано вставать и ехать «на восток». Однако по сценарию мне полагалось просить, вот я и просил.

- Чего ты хочешь, Ро? – Он сложил руку чашечкой, подогнув большой палец, а остальные четыре уже вошли до первых костяшек. Я был так хорошо умаслен, что, наверное, в моё отверстие и силосная башня поместилась бы.

- Я хочу вашу руку у себя заднице, - просипел я, пытаясь насадиться на его пальцы. - Хочу почувствовать, как ваши пальцы достанут мне до горла. Хочу, чтобы вы вогнали свою руку по локоть, сэр. Чтобы вы пощекотали меня изнутри. Трахнули меня кулаком, мистер Лавинг.

Эта речь далась мне не так-то легко. Слова могут сыграть злую шутку, особенно, когда остро осознаешь, насколько растянута дырка. Я бы испытал огромное облегчение, если бы он наконец задвинул эту чертову руку. Она бы заполнила меня до отказа, и боль бы ослабла. Но тогда забава Трэвиса с пыткой быстро бы завершилась. А в мою задачу входило принимать его условия, поэтому я рассказал ему о своих желаниях, хоть и заранее приготовился к отказу.

Однако он склонился надо мной и, лукаво сверкнув глазами, произнес:

- Запомни, мальчик, я никогда не откажу тебе в том, чего ты хочешь.

И рука преодолела последний барьер.

Девчонки в таких случаях орут. А как, по-вашему, должен реагировать мужик, которому другой мужик засунул в задницу руку? Звук зародился где-то в основании позвоночника и, пронзив мозг, вылетел на свободу, наверное, прямо сквозь череп, вместо рта. Не стану лгать. В какой-то момент было действительно очень больно. Хотя у меня ничего не порвалось. Только растянулось. Просто вход в мое тело поддался, чтобы впустить Трэвиса. И вот он там.

Во мне. Я чувствовал его. Это и пугало, и возбуждало. Как вторжение врага – грозного, но в то же время прекрасного. Внутренние органы словно зажили собственной жизнью. Как будто в них попало нечто чуждое, демон, которому оставалось лишь раскрыть когтистую лапу и начать драть кишки на части. Я ждал этого момента месяцы, теперь желая одного: узреть воочию, как выглядит во мне его рука. Но теперь, когда это случилось, я лишь беспомощно уставился на Трэвиса, пойманный в ловушку его взгляда.

А он все смотрел и смотрел. Затем повернул кисть.

Я исторг нечто среднее между криком и стоном. А когда Лавинг принялся толкаться, мне показалось, что я снова в Айове, в свинарнике, потому что только и мог, что низко ворчать и ворчать как боров, опять стонать и ворчать, пока тот поворачивал руку. Ох, с каким же удовольствием он крутил своей рукой.

Меня и восторгал, и страшил тот акт, что мы с ним совершили. С одной стороны - это самый глупый эксперимент, на какой я только подписывался в своей жизни. Опасный. Безумно опасный. В тот первый раз я накачался наркотой, но точно знал, что мне не понравилось, хотя, слава богу, помнил смутно. Сейчас это совсем не походило на забаву. Сейчас я отдавал очень много, невероятно много. Гораздо больше, чем несколько дюймов прямой кишки. Он находился во мне. Это требовало огромного доверия; таким количеством я, возможно, даже не обладал.

И тогда я осознал, почему не могу отвести взгляд: потому что по его глазам видел, что тот не хуже меня все понимает. Понимает, насколько это грандиозно. Он внушал уверенность, что бояться нечего – я в надежных руках.

Трэвис погрузился настолько глубоко, что у меня выступили слезы, я облизал губы и разомкнул их, точно призывая: Войди в меня и здесь.

И он услышал.

Мы целовались как одурелые, а Лавинг таранил меня туда-сюда кулаком. Отчасти это искажало картину — сначала всегда входили пальцы, но перед моим мысленным взором возникала целая рука. Рука, исчезающая в глубине. И мое собственное разверзнутое нутро, в которое после первых нескольких толчков, она уже просто проваливалась. Мы просмотрели столько видеофильмов о фистинге, что я сбился со счета. Особенно Трэвису нравился ролик, где затянутый в черную кожу с шипами парень долбил кулаком другого парня, нагнутого над скамьей; кулак двигался быстро и мощно, в какой-то момент парень в коже вытаскивал одну руку — вот здесь я всегда начинал дергаться в конвульсиях — и запихивал другую, затем поочерёдно менял. Мужик истратил уйму лубриканта, хотя, по правде говоря, даже если все и не так круто, смазки требуется до черта больше, чем показали в фильме.