Мередит внезапно смертельно испугалась безумной ярости, сверкавшей в этих голубых глазах, и невольно сделала шаг назад.

— Я… я передумала. Поговорю с Мэттом в другой раз.

Она поспешно повернулась к выходу, но тут же в ужасе охнула. Патрик, схватив ее за руку, развернул к себе, и приблизил к ее лицу свое, мрачное как туча.

— Держись подальше от Мэтта, слышишь? Ты едва не прикончила его раньше и не смеешь вновь появляться в его жизни как ни в чем не бывало, чтобы снова терзать моего парня!

Мередит попыталась вырвать руку, но не смогла, и слепящее бешенство затмило все — страх, опасения, осторожность.

— Мне не нужен ваш сын! — презрительно бросила она. — Я хочу получить развод, но он не желает ничего слушать!

— Не знаю, почему ему с самого начала понадобилось жениться на тебе, и не понимаю, к чему он настаивает на этом браке сейчас! — рявкнул Патрик, с омерзением отбрасывая ее руку. — Такая дрянь, как ты, конечно, предпочла убить его ребенка, чем носить в своем гнусном чреве какого-то ничтожного Фаррела!

Боль и гнев едва не разорвали сердце Мередит, впиваясь в него словно тысячью кинжалов.

— Как вы смеете говорить мне подобные вещи?! У меня был выкидыш!

— Аборт! — завопил Патрик. — Не постыдилась сделать аборт на шестом месяце и послать Мэтту телеграмму! После всего, что натворила, еще и эта проклятая телеграмма!

Мередит невольно сцепила зубы, пытаясь не показать мук, терзающих ее в это мгновение, но сдержаться все равно не смогла. Все, что так долго копилось в душе, сейчас вырвалось наружу при виде отца человека заставившего ее так страдать.

— Действительно послала, послала телеграмму о том, что у меня выкидыш, и ваш драгоценный сын даже не позаботился повидать меня!

И, к собственному изумлению и ужасу, почувствовала, как горячая влага прихлынула к глазам.

— Предупреждаю тебя, девчонка, — зловеще процедил Патрик, — не затевай со мной никаких игр. Я знаю, Мэтт сразу же вылетел в Чикаго, чтобы поговорить с тобой, и знаю также, о чем говорилось в телеграмме, потому что читал ее собственными глазами.

Мередит не сразу поняла, о какой телеграмме он говорит.

— Он… он вернулся, чтобы увидеть меня?

Что-то давно забытое, сладостно-нежное расцвело в сердце и так же быстро увяло.

— Это ложь, — устало ответила она. — Не знаю, почему он вернулся, но только не ради меня, во всяком случае, я так и не увидела его!

— Нет, конечно, не увидела! — разъяренно прошипел Патрик. — И знаешь почему? Потому что лежала в бенкрофтском крыле госпиталя и велела не пускать его туда!

И, словно истощив запасы ярости, беспомощно сгорбился, глядя на нее со злым отчаянием.

— Клянусь Богом, никогда не мог понять, как ты оказалась способной на такое! После того как ты убила своего малыша, Мэтт едва не сошел с ума от скорби, но когда не позволила даже приблизиться к себе… это чуть не убило его! Он приехал на ферму и так и остался там. Не захотел возвращаться в Южную Америку! Несколько месяцев подряд мне пришлось наблюдать, как он топит горе в бутылке! Я видел, что он делает то же, что сам проделывал с собой все эти годы. Поэтому постарался протрезвить его и отослать назад, в Южную Америку, чтобы он хоть там немного забыл о тебе!

Но Мередит почти не слушала его; в мозгу звучали колокола тревоги, почти оглушая ее, с каждой секундой настораживая все больше. Бенкрофтское крыло было названо так в честь ее отца, пожертвовавшего деньги на его строительство… Сиделку нанял отец… Доктор — прихвостень отца… Все, кого она видела и с кем говорила, были так или иначе обязаны отцу, а отец ненавидел Мэтта. Следовательно, он мог… мог…

Исступленная радость пронзила ее, вдребезги разбив ледяной панцирь, сковывавший ее сердце долгие одиннадцать лет. Боясь поверить отцу Мэтта, опасаясь не поверить ему, Мередит подняла залитые слезами глаза, — Мистер Фаррел, — прошептала она дрожащим голосом, — Мэтт действительно приезжал ко мне?

— Черт возьми, ты не хуже меня знаешь это, — начал Патрик, но при виде ее потрясенного лица, отражавшего не коварство, а лишь безграничное смущение, осекся, впервые за это время испытав мучительное предчувствие смертельной ошибки. Неужели все было совсем не так? Она… она, кажется, ничего не знает… совсем ничего…

— И вы видели эту телеграмму, которую, как считаете, послала я? Насчет аборта? Что же в ней было написано?

— Там… — Патрик, разрываясь между сомнениями и угрызениями совести, на мгновение заколебался. — Там говорилось, что ты сделала аборт и подаешь на развод.

Кровь отлила от лица Мередит, комната бешено завертелась, и она вцепилась в спинку дивана, чтобы не упасть. Ярость на отца пламенем охватила мозг, ноги подкашивались от потрясения, и сожаление едва не лишало сознания, сожаление о тех мучительных одиноких месяцах после потери ребенка, тех холодных, мертвых годах без любви, годах, полных боли и ненависти к предательству Мэтта, покинувшего ее. Но глубже всего была печаль, вновь родившаяся, горькая, безмерная печаль, скорбь о погибшей дочери, о ней самой и Мэтте, ставших жертвами коварства отца. Эта горечь острыми когтями впилась в сердце, и из глаз невольно хлынул соленый поток, заливая щеки.

— Я не делала аборта и не посылала этой телеграммы, — рыдая, пробормотала она, но больше ничего не смогла сказать. Голос ее оборвался, и она сквозь пелену слез попыталась умоляюще взглянуть на Патрика. — Клянусь, я не виновата ни в чем!

— Но кто же послал ее?

— Отец! — вскрикнула она. — Это, должно быть, отец!

Голова Мередит безвольно упала на грудь, а плечи затряслись от нового приступа плача.

— Отец… отец это сделал!

Патрик смотрел на плачущую девушку, которую его сын когда-то любил до безумия. Во всем облике, в каждом изгибе ее тела было написано страдание. Страдание, скорбь и мука. Он поколебался, ошеломленный услышанным, и тут же с ужасным проклятием рванулся вперед и крепко обнял невестку.

— Только последний осел может поверить тебе, — яростно пробормотал он, — но я верю.

И вместо того чтобы, как ожидал Патрик, высокомерно отстраниться, невестка обвила руками его шею и прильнула к нему, словно боясь отпустить, сотрясаемая прерывистыми всхлипами.

— Мне так жаль… — бормотала она, заикаясь. — Так жаль…

— Тише, тише, — снова и снова повторял шепотом Патрик, прижимая ее к себе, беспомощно гладя по спине и чувствуя, как у него самого влажнеют глаза. Мельком он заметил, как Джо О'Хара встает и уходит на кухню, и еще крепче сжал руки.

— Ну ладно, поплачь. Поплачь, легче будет, — утешал он, едва сдерживая бешеный гнев на отца девушки. — Нужно как следует выплакаться.

Держа в объятиях рыдающую девушку, Патрик слепо уставился в пространство поверх ее головы, пытаясь думать связно. Наконец она немного успокоилась, и к этому времени он уже знал, как поступить. Правда, был не совсем уверен, каким образом добьется своего.

— Ну как, получше немного? — спросил он, приподнимая подбородок Мередит, чтобы взглянуть ей в глаза, и когда она, покорно кивнув, взяла у него платок, сказал:

— Вот и хорошо. Теперь вытирай глаза, и я принесу тебе что-нибудь выпить. Ну а потом поговорим, что тебе дальше делать.

— Я и сама прекрасно знаю, что собираюсь сделать! — взорвалась Мередит, энергично промокая глаза и нос. — Задушить своего папочку!

— Не удастся, раньше я до него доберусь! — мрачно пообещал Патрик и, подведя Мередит к дивану, легонько подтолкнул ее и исчез на кухне, чтобы вернуться через несколько минут с чашкой горячего дымящегося шоколада.

Мередит с благодарностью взяла чашку, улыбнувшись Патрику.

— Ну а теперь, — объявил он, когда она допила шоколад, — давай поговорим о том, что ты должна сказать Мэтту.

— Я скажу ему правду.

Безуспешно пытаясь скрыть восторг, Патрик усердно закивал:

— Именно так ты и должна поступить. В конце концов ты по-прежнему его жена, и он имеет право знать, что случилось. А поскольку он — твой муж, обязан выслушать и поверить. Кроме того, у вас обоих есть и другие обязательства — простить и забыть, утешить и ободрить. Чтить свои брачные обеты.

Мередит поняла, куда он клонит, и слегка нахмурилась. Патрик Фаррел, сын ирландских эмигрантов, очевидно, по-прежнему был глубоко убежден в нерушимости брачных уз, а теперь, услышав правду о том, что случилось с его внучкой, шел напролом.

— Мистер Фаррел, я…

— Называй меня папой.

Мередит поколебалась, и тепло в его глазах растаяло.

— Не важно, не стоило ожидать, что такая, как ты, захочет…

— Дело не в этом! — перебила Мередит, вспыхнув от стыда при воспоминании о том презрении, которое испытывала к нему раньше. — Просто вы не должны возлагать слишком большие надежды на меня и Мэтта.

Она стремилась заставить его понять, что спасать их брак слишком поздно, но после боли, которую причинила ему, не могла заставить себя ранить Патрика еще больше, сказав прямо, что больше не любит его сына.

Но на самом деле она мечтала о возможности рассказать Мэтту правду о выкидыше и о том, что было потом, стремилась к его пониманию и прощению. И хотела ответить тем же. Хотела страстно, безумно, отчаянно.

— Мистер Фаррел… папа… — поправилась она, видя, как он насупился. — Я понимаю, чего вы пытаетесь добиться, но этому не бывать. Мэтт и я знали друг друга всего несколько дней, прежде чем разлучиться навеки, но этого недостаточно, чтобы…

— Чтобы знать, любишь ли ты кого-то? — докончил за нее Патрик, и Мередит беспомощно замолчала. Его мохнатые белые брови изумленно приподнялись. — Мне стоило только посмотреть на свою жену, чтобы понять: она для меня единственная женщина на земле.

— Ну я не настолько импульсивна, — заметила Мередит и тут же пожалела, что не может провалиться сквозь землю при виде многозначительно-веселых искорок в глазах Патрика.

— Но одиннадцать лет назад ты, видать, была чертовски импульсивна! Мэтт провел с тобой всего один вечер, и ты забеременела. Он говорил, что ты до него не знала мужчин. Так что, похоже, ты в два счета решила, что он для тебя — единственный.