Алина Феоктистова - Радуга в твоих ладонях

И ей становилось хорошо. А потом пели еще другие, тогда популярные песни, и любимую отца, от которой становилось совсем легко на душе:

Все эти воспоминания быстро мелькнули и погасли привычной горечью — песни оказались неправдой, слова отца не сбудутся никогда.

— Маленьким детям нельзя брать спички, это не игрушка, может случиться пожар, — строго начала говорить Оля сестренке, чтобы выплеснуть горечь.

— А как же без спичек зажечь свечки? — удивленно, как взрослая на ребенка, уставилась на сестру малышка. — А в темноте не видно буквы, а я читаю моим детям сказку, чтобы им не было страшно.

Оля поняла, что Рите все-таки было страшно, но она, в отличие от старшей сестры, решила проблему. Как объяснила Рита, такая же ситуация была у них поздно вечером в детском саду, и многие дети, оказавшись в темноте, заревели. Тогда воспитательница зажгла свечу, посадила всех рядом и стала им читать.

Оля присела на кровать, посмотрела на игрушки. Они были старенькими, у медведя не было носа, кукла была лысой, у пластмассового раскрашенного Буратино облезла краска. Это не казалось странным — игрушки были еще Олиными, из ее детства, она помнила их новыми, красивыми, даже помнила, как нашла утром, после новогодней ночи, так и не дождавшись Деда Мороза, Буратино, которого он оставил ей в подарок.

— У него был целый мешок подарков, — рассказывал ей папа. — А он долго в нем копался, выбирал самый лучший подарок, говорил, что для самой лучшей девочки выбирает. — И Оля ему верила.

Рита перестала играть и смотрела на Олю. Оля чувствовала, что помешала, прервала игру, но уходить ей не хотелось. Нужно было что-то придумать, чем-то занять младшую сестру, которая смотрела на нее с немым вопросом. То ли под влиянием воспоминаний, то ли просто оттого, что Оля не знала, что ей еще делать с Ритой, она предложила ей посмотреть фотографии. Рита с радостью согласилась, внимание старшей сестры было ей в новинку. Оля принесла из гостиной альбом с фотографиями. Рита проявляла к ним живейший детский интерес. Детские вопросы: «А это кто? А это где?» — закончились удивленным: «А это я?» — когда Рита ткнула пальчиком в фотографию, где была снята пятилетняя Оля в нарядном платье с белым кружевным воротничком, в праздничных белых ажурных колготках, с огромным бантом на голове, смеющаяся, со связкой воздушных шаров в руке.

Сестры были похожи как две капли воды, и их фигурки на детских фотографиях были одинаковыми.

— Нет, это я! — рассмеялась Оля над ошибкой сестренки. — Это меня папа сфотографировал на первомайской демонстрации. Мы ходили тогда втроем — он, я и мама. А тебя еще на свете не было. А вот смотри, на следующей фотографии все мы, он попросил одного дядю нас щелкнуть.

Рита посмотрела на фотографию, где такую же девочку, которую она привыкла видеть в зеркале, обнимали двое счастливых молодых людей. Остальные фотографии она досматривала молча, без вопросов. А перед Ольгой представало ее детство, таким, каким она его помнила: они втроем на даче, которую потом продала мама, они в доме отдыха на Азовском море, они, живущие дикарями в палатке на побережье Черного моря, их семья с друзьями на пикнике, потом появилась малюсенькая Рига, их стало на одного человека больше. Оля и не заметила, что Рита молчит и больше ни о чем не спрашивает. Увлекшись, продолжала рассказывать. Вот папа учит ее кататься на велосипеде, вот катает в лодке… За последние три года фотографий почти не прибавилось. Две Олины, где они были сняты всем классом в прошлом году и в позапрошлом, и две Ритины, принесенные из детского сада, где детишек также снимали на каком-то празднике, всех по очереди. А потом была проблема, забирать ли Ритины фотокарточки: нужно было платить, а у них не было денег. Им опять кто-то помог. Новые фотографии не были вставлены в прорези альбома, никто об этом не позаботился, и они просто лежали между страницами. Прошлогодняя фотокарточка Риты, где ей было пять лет, привлекла Олино внимание.

— А ведь действительно похожи, не отличить, — сказала она, взяв снимок и вернувшись к странице альбома, где была фотокарточка, удивившая Риту.

Мерцающее пламя свечей хорошо освещало фотографии, сестры сидели рядом на кровати, той, где прежде спала Оля, а теперь спит Рита, и у Ольги дыхание перехватило от жалости, которую она вдруг впервые почувствовала к младшей сестре. У нее не было всего того, что делало счастливой маленькую Олю, а ведь она была так похожа на нее, значит, и испытывала такие же эмоции. Она была родная. Из жалости родилась щемящая любовь. Оля чувствовала себя виноватой, она совсем не уделяла внимания сестренке, а ведь оно нужно было ей так же, как до сих пор нужно ей самой. И Риту ведь тоже некому любить и защищать, как и ее саму, а ведь она еще такая маленькая! Оля тогда обняла ее за плечи, прижала к себе. Вдруг она заметила, что Рита долго молчит, и поняла почему. «Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке», — прозвучало у нее в ушах. Их двое, и она старшая, и она будет стараться сделать все, чтобы хоть как-то заменить Рите родителей. Рита подняла головку — в ее глазенках, где отражалось пламя свечей, было сначала удивление, но она не отстранилась, а улыбнулась в ответ на Олину попытку улыбнуться ей.

Конечно, не в Олиных силах было осуществить задуманное. Она не могла повезти сестренку в дом отдыха, организовать пикник. Но она могла поехать с ней в парк, сводить ее в кино, купить мороженое.

Она могла так мало, но в результате из трех разных миров, существующих автономно в одной квартире, два стали сближаться, а потом проникать друг в друга. Однажды Оля взяла Риту посмотреть репетицию в драмкружке, опасаясь, что ей будет скучно: репетиция — не спектакль, ребенку шести лет может надоесть быстро, но вышло даже лучше, чем думалось Оле. Не Рите понравилось, понравилась Рита. Репетировали «Маленькую бабу-ягу». Восьмилетняя девочка — самая младшая из всех и поэтому подходившая на главную роль — никак не могла понять, чего от нее хотел режиссер. Репетиция застопорилась. Вдруг на сцену из зала по ступенькам вскарабкалась Рита. Оля перепугалась, что режиссер, и так раздосадованный неудачной репетицией, рассердится появлению на сцене чужого ребенка. Но Рита, недовольно сказав девочке:

— Ну что тут непонятного? Вот как надо, — так удачно сделала то движение, которое требовалось, так выразительно произнесла слова, что режиссер заулыбался, подошел к ней, присел на корточки и спросил:

— А это что за чудо в решете?

— Я не чудо в решете, я Рита, — ответила ему, ничуть не смутившись, Рита и, спросив: — Ну что, ясно? — стала так же деловито спускаться обратно в зал.

— Подожди, подожди, откуда ты взялась?! — крикнул ей режиссер.

— Откуда, откуда? От верблюда. Такой взрослый и не знаете, откуда дети берутся? — хмыкнула шестилетняя всезнайка, насмешливо посмотрев на режиссера драмкружка, которого студийцы боготворили и боялись одновременно.

Оля схватилась руками за голову, покраснев до корней волос.

— Это Ольки Преображенской сестра, — предательски сообщила Вика.

— Извините, Геннадий Васильевич, мне ее не с кем было оставить, — начала извиняться Оля, ожидая взбучки.

— А ты сможешь ее приводить к нам на занятия? — спросил вдруг режиссер.

— Смогу, — подумав, кивнула Оля.

Так Рита ушла с пятидневки, стала вместе с Олей ходить в драмкружок, сразу же получила главную роль «Маленькой бабы-яги». Оле казалось даже, что Рита способнее ее, ей не приходилось преодолевать той неуверенности, что была у Оли, ей не нужна была поддержка, похвала, которая раскрепощала Олю, помогая ей отлично справляться с ролью. Но Рита, к Олиному удивлению, не загорелась занятиями так, как она сама.

— Здесь интереснее, чем в садике, — объясняла Рита свое желание посещать драмкружок. — Там мне уже надоело.

Все теснее сближаясь с сестренкой, Оля замечала, что при внешнем сходстве Рита была совсем другая. Так, например, выяснилось, что читать она научилась сама. По вывескам на магазинах. Оказалось, что в те дни, когда Оля вела ее домой из садика, в число детских вопросов, на которые Оля тогда отвечала механически, входило: «А что там написано? А какая это буква?»

— Там написано «гастроном», там «булочная», это буква «а», — говорила Оля, а Рита запоминала.

Олю учили читать родители, покупали ей кубики с буквами, магнитную азбуку, детские буквари с картинками, книжки. Рита все это, потрепанное и порванное Олей, нашла сама.

Семья жила в бедности. Хотя верные друзья отца и снабжали их деньгами, мама, не привыкшая к экономии, моментально и непонятно на что все тратила. Денег вечно не хватало. Девочкам — и старшей, и младшей — тоже доставались от них рублевые, пятирублевые бумажки либо мелочь на карманные расходы. Оля тратила деньги так же, как мама, сразу: на конфеты, пирожные для себя и Риты, на кино. А Риту, когда ей исполнилось семь, Оля спросила:

— Какой подарок ты хотела бы получить?

— Копилку, в киоске около клуба продается. Недорогая, деревянная.

Оля, которая хотела подарить ей новую куклу, поразилась, но выполнила просьбу. С тех пор Рита, которая складывала деньги в коробочку из-под конфет, стала класть их в прорезь копилки-свиньи и практично водрузила ее в гостиной на самом видном месте. Так что все взрослые, кто заходил к ним, волей-неволей обращали на нее внимание и, смеясь, пихали в нее мелочь. Оля потешалась над сестренкой, но потом, когда Рита через месяц после появления свиньи попросила Олю открыть ее — отклеив голову над паром чайника, как велела продавщица, — и, вытащив деньги, взяла в магазин Олю, потому что считала плохо, и купила ту самую куклу, что хотела подарить ей Оля, детскую сумочку, кошелек, фломастеры, набор ручек, — потешаться перестала, стала все сильнее удивляться сестре, в которой проявлялись все новые и новые качества характера. Так на очередное мамино: «Ах, что делать?» — когда не было денег, а у нее отвалился на туфлях каблук, восьмилетняя Рита спокойно достала, покопавшись в ящике с инструментами, оставшимися от отца, молоток и гвоздики и приколотила его на место. На восхищение и удивление матери и старшей сестры отреагировала спокойно и, пожав плечами, сказала: