На другом конце стола разгоралась ссора между Зотовым и одним из гостей.
Зотов требовал к себе почтения, а тот, напившись, дерзил ему:
– Какой ты есть папа? Ты не князь-папа, а бездонная дыра! Лей в тебя, что на каменку, – говорил ему непочтительный гость.
– Грустно сие, ах как грустно! – заговорил, заливаясь слезами, Апраксин. – Выпито много, а веселье уходит, и тоска гложет сердце.
Рядом кто-то клялся в дружбе, уверяя соседа, что давно уже любит его.
Царь смеялся, прислушиваясь ко всему этому шуму, и любовался Марьей Даниловной, у которой под влиянием вина появился румянец и глаза слегка заблестели.
Никогда еще она не казалась такой обаятельной и соблазнительной.
Но железная воля царя влекла его к задуманной им цели.
Стали подавать сладости, а вместе с ними и крепкие заморские вина.
Марья Даниловна решительно отстранила свой кубок от лакея, который по знаку царя не переставал наполнять его, как только кубок оказывался пустым. Иногда и сам царь наливал его до краев и упрашивал Марью Даниловну выпить.
И теперь, несмотря на ее решительный отказ, он взял из рук лакея братину, наполнил ее кубок и сказал ей:
– Выпей же за мое здоровье.
– Не могу, государь… голова кружится, и ты напоишь меня до потери сознания.
Но именно этого-то он и добивался.
– Выпей, – настойчиво сказал он. – Ну, не хочешь за мое здоровье, выпей за князь-папу и за его торжественную помолвку.
Она отрицательно покачала головой.
Тогда Петр своим громовым голосом крикнул через стол:
– Аникита! Будет тебе перекоряться с непокорным. Приговариваю его за его велии продерзости и строптивый нрав к осушению кубка большого орла. Пусть он приготовится. А ты слушай: Марья Даниловна пьет за твое здравие и за здравие твоей будущей супруги Стремоуховой.
Зотов похлопал осоловевшими глазами, вряд ли поняв то, что говорил ему царь, попробовал поднять свое тело, а вместе с тем и отяжелевшую руку с кубком, наполненным до краев, и пролил содержимое на лысину своего непокорного соседа.
Поднялся хохот. Марья Даниловна должна была в конце концов выпить свою долю. Она тотчас же почувствовала, как рассудок ее мутится и как какой-то туман заволакивает ее сознание. Зеленые круги пошли перед ее глазами, гости закачались, дрогнул зал, язык начинал плохо слушаться.
– Государь, – с трудом проговорила она, – ты меня напоишь…
– Тем лучше. Разве ты хуже других? Посмотри – все хороши! Все должны напиться – веселее будет, чем нежели сидеть тверезому среди пьяных. Будем смеяться или плакать – вон как Апраксин… За твое здоровье, Машенька.
Он снова налил ей кубок.
У нее не было уже сил сопротивляться ему. Она покорно поднесла кубок к губам.
Сознание еще не покидало ее, но тело уже обессилело.
Смутно чувствовала она в этой настойчивости царя что-то недоброе и опасное; но теперь она уже не могла ясно отдать себе отчета в этом и не могла понять, что приближается к западне, расставленной царем.
XIV
Мало-помалу она утеряла представление о времени и о месте. Думала она одно, уста произносили другое. Она с изумлением прислушивалась к тому, что лепетал ее язык.
– Зачем они здесь? – говорила она.
– Кто? – спросил царь, наклонившись к ней.
– Они… эти… Телепневы…
– А что?
– Убери их… я не хочу… Им не место здесь. Не хочу, не хочу, пусть уезжают… Они все ведь знают… все.
– Все? – спросил ее царь.
– Все.
– Но что же знают они?
Она вдруг лукаво засмеялась.
– Ишь какой! Ты думаешь, я пьяна? Нет, гос… государь… Я, брат, ничего… и даже еще могу выпить… Лей…
– Да ну? Пей, Машенька, пей!
Он налил ей в кубок самого крепкого вина и подсел к ней ближе.
Телепневы не могли прийти в себя от изумления. Борис Романович, собравшийся по приезде в Петербург открыть царю глаза на истинную историю Марьи Даниловны, которую он больше чем когда-нибудь ненавидел, несмотря на то, что она послужила косвенным образом его счастью, не знал теперь, что делать, и был очень смущен.
Среди гула возгласов, под звуки неистового смеха и песен, царь вполголоса разговаривал с Марьей Даниловной:
– Не выпить ли нам за здоровье Орлова? – тихо сказал он ей, и в его глазах загорелся суровый огонек.
– Орлова? Почему именно Орлова? Ах… да! Налей, выпьем!
– Он тебе нравится?
– Орлов? Я люблю… его.
– А! Ну так выпьем…
Петр вдруг, наклонившись к самому уху Марьи Даниловны, шепнул ей.
– Правда ли, Машенька, что ты убила Стрешнева?
Марья Даниловна вздрогнула, отшатнулась от царя, широко раскрыла свои испуганные глаза. Но это был лишь мгновенный и кратковременный проблеск сознания.
Тотчас же впала она в прежнее состояние и, захохотав, ответила:
– А, конечно, убила…
Она закрыла глаза. Инстинкт самосохранения боролся в ней еще с опьянением. Но смех, непрошенный смех, редкий, отрывистый, странный, овладел ею.
– Разве ты не знал этого? – говорила она. – Разве не ты помогал мне в этом? Или кто другой? Нет, ты, конечно, ты… так что же ты спрашиваешь? Да ты кто, цыган?
– Цыган.
– Ну, вот видишь. А еще спрашиваешь.
– И детей своих ты тоже убила?
– Ах… их тоже! Ты все знаешь… Что ж ты пристаешь ко мне? Ты ведь цыган?
– Цыган.
– Ну так ты еще, пожалуй, царю скажешь.
– А ты боишься царя?
– Я не люблю его.
– Вот как! А кого же ты любишь?
– Того… как его?.. Молоденького… Орлова.
Она не могла окончить своей отрывистой речи. Тяжелая рука царя опустилась на ее рот.
– Молчи, – сказал он ей сурово, и его черные глаза загорелись. – Люди! – закричал он громовым голосом, обращаясь к прислуге. – Взять тотчас эту женщину и отнести ее на кровать в ее комнату… пока не отведут ее на плаху.
Марью Даниловну подхватили под обе руки и вынесли из-за стола. Царь тотчас же уехал.
Часть гостей ничего не заметила и продолжала пировать, как ни в чем не бывало, но Телепнев и Наталья Глебовна сидели бледные от ужаса. Они слышали слова царя, и теперь глядели на опустелое перед ними место.
Телепнев крепко сжал руку жены.
– Итак, кара Божия наступила для сей преступной женщины, – прошептал он.
Несколько времени спустя, пришедший наконец в себя, благодаря оттираниям свояченицы, Меншиков бегал уже беспокойно по палате и спрашивал у всех, где царь.
Но никто не мог ему ответить в точности.
Тогда он сильно обеспокоился.
Он смутно помнил, что здесь что-то готовилось, чтото должно было совершиться, но что именно, не мог тотчас припомнить.
И вдруг мысль осенила его.
– Да где же Марья Даниловна Гамонтова? – спросил он одного из слуг, и тот сказал ему, что произошло.
Меншиков подошел к столу, наполнил до краев пустой кубок, попавшийся ему под руку, и залпом выпил его.
На лице его блуждала улыбка довольства и удовлетворения.
Жажда вина и жажда мести были насыщены для него в этот памятный вечер.
XV
Марья Даниловна лежала на кровати.
Чуть брезжил рассвет осеннего мутного петербургского утра. Мелкий дождь барабанил в окна, и небо, казалось, плакало беспомощными, больными слезами, такими, какими бы заплакала она сама, если бы могла плакать.
Но она не могла плакать.
Что-то мрачное и тяжелое, давящее ползло по ее уставшей душе и сжимало ее сердце.
Она чувствовала себя больной и разбитой. Голова ее горела, как в огне, и сильно болела.
Как ни напрягала она усилия своих воспоминаний, ничего точного, ничего определенного она не могла вспомнить.
Что произошло вчера вечером? Помнила она, что приехала к Зотову, что ей нездоровилось, что она сидела за столом и много пила. Но почему она много пила, кто ее побуждал к этому, что было потом – она ничего не знала.
Порой перед ее умственным взором вставал образ царя. Понемногу вспоминала она, как они сидели рядом, как они пили, как он что-то шептал ей.
Но затем все заволакивалось туманом, и сознание отказывалось ей служить далее.
Она хлопнула в ладоши, и в комнате появилась Акулина.
– Поздно ли я вернулась вчера домой? – спросила она.
Акулина смешалась, потупила взоры и, видимо, не решалась ответить.
– Что с тобой? – спросила ее Марья Даниловна. – Говори же!
Но Акулина вдруг заплакала.
Марья Даниловна вздрогнула.
– Что случилось? Говори скорее! – спросила она испуганно.
Акулина тогда рассказала ей:
– Тебя привели под руки два лакея. Несчастье, сударыня, у нас в доме, ой, какое несчастье!
– Какое?
– У дверей твоих апартаментов поставлена стража.
– Стража! Зачем?
– Не ведаю про то. А только никого к тебе допускать не велено. И говорят, сие – по указу царскому.
И вдруг, точно молния, сознание прорезало воспоминания Марьи Даниловны.
Разом точно выплыли из тумана все подробности вчерашнего происшествия. Она вспомнила и царские речи, и свои ответы.
Ей стало холодно, и она закуталась в пушистое покрывало.
Дрожь била ее тело.
– Так вот что! – промолвила она. – Я проговорилась. Царь нарочно напоил меня!
Она чувствовала, что настали ее последние дни. Черное прошлое вставало перед ней грозным, тяжелым призраком.
Всю жизнь она боролась с этим прошлым, всю жизнь старалась заглушить в себе мрачные воспоминания о своих преступлениях, и, когда, казалось, она достигла и высокого положения, и почета – все всплыло наружу, и вот она, как прежде, низвергнута в прах и поставлена лицом к лицу со своим прошлым.
Кара близится. Жертвы ее требуют отмщения. Возмездие вопиет к небу!
Душа ее устала бороться. Что делать? Уступить? Сдаться, покориться?
Но нет, не таков нрав у нее! Она будет еще бороться, будет бороться до последнего издыхания, до последней капли жизни. И пусть это ни к чему не приведет, но она не сдастся без борьбы, не положит своей головы под плаху.
"Рабыня порока" отзывы
Отзывы читателей о книге "Рабыня порока". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Рабыня порока" друзьям в соцсетях.