До нас с Никитой доходили обрывки разговоров, из которых было ясно — дедушка в свое время «сидел». И «сидел» ни за что. Кажется, за какое-то происхождение. Я не все понимала. Спрашивала у Никиты. Никита, который и понимал больше меня, и, видимо, был лучше осведомлен о некоторых событиях дедушкиной жизни, тем не менее со мной не откровенничал. Говорил холодно и сухо:

— Маленькая еще. Не поймешь. Да и не положено тебе это знать.

Не положено — значит, не положено. А только очень меня любопытство разбирало. И потом, дедушка у нас был такой добрый, мягкий — мухи не обидит. А сколько всего знал, умел! Какие занимательные истории рассказывал. За что же он «сидел»? Уж скорее должна «сидеть» бабушка. Она была бойкой женщиной. Хорошо воспитанной, но бойкой. Командовала дедушкой, да и всеми нами. Кроме папы. С папой она вела себя, как ни с кем другим. Была предельно любезна, но вежливо говорила такие вещи, что мама только ахала. Нас с Никитой бабушка учила совсем другому.

Да, папу она не любила. За что? Это-то я понимала не хуже других. Папа бабушку с дедушкой презирал, часто высказывал вслух обидные для них слова. Помощью же их пользовался без зазрения совести. Как будто они обязаны были ему помогать. Иногда он говорил, мол, время таких, как его тесть и теща, давно прошло.

— Интеллигенция! Дворянского, видите ли, рода! Такие, как они, давно все в лагерях сгнили. А если их жизнь и советское государство пощадили, то радоваться должны, благодарить и молчать в тряпочку. Своего мнения не высказывать.

Говорил отец тихо, спокойно, но с такой брезгливостью, с такой неприязнью… Я не понимала, о каких лагерях идет речь, о каком дворянском роде, о какой пощаде, но мне становилось обидно за бабушку с дедушкой. Они хотели нам только хорошего и помогали, чем могли.

— Алеша! — пугалась мама. — Молчи! Молчи! Тише! Вдруг соседи услышат?

— Да что им будет, твоим-то? — усмехался отец. — Не те сейчас времена.

— Те — не те, никто не знает.

— У нас просто так не сажают. Если твой отец сидел, значит, было за что. Если снова посадят, значит, заслужил. Значит, враг народа.

Мама терялась, замолкала. Испуганно отступала. И старалась не заговаривать на подобные темы. Нет, хорошо, что папа не взял отгул. Да он и не особенно любил праздники. В этот вечер, вернувшись с работы, недовольно рассуждал за ужином, возмущался: весь дом пьяный!

— Встретил сейчас трех своих рабочих. От всех троих самогонкой разит за версту. Еще и драки будут, как пить дать. Ну, скажи мне, что за праздник такой великий — первое сентября?!

— Ну, Леша, — мягко проронила мама, — у многих сегодня дети в школу пошли первый раз. Конечно, это праздник.

— Праздник, праздник, — проворчал отец. — А напиваться-то зачем?

— Напиваться, разумеется, незачем, — согласилась мама. — Да ведь они иначе не умеют…

Папа, наверное, был прав. Только говорил он как-то нехорошо. Мы все уткнулись в тарелки. Никита молча кривился, стараясь, чтобы отец этого не заметил. Я же делала попытки отвлечься, не обращать внимания на тишину, наступившую за столом. Вспоминала веселый обед. И песенку на французском языке, которую бабушка с дедушкой пели, а Никита изображал в лицах. Весело было. Очень весело. Не то, что за ужином.

СЕЙЧАС

— Нет, это бог знает, что такое! — Никита отодвинул тарелку с недоеденным борщом. Был недоволен. Или возмущен? Трудно понять. Слишком непроницаемым казалось его лицо. Лишь интонации голоса позволяли до некоторой степени судить о настроении моего брата.

— Что? Борщ плохой? — заволновалась я. Есть от чего волноваться. Супы у меня всегда получались отменно, но каждый раз мне мерещилось, будто ничего хорошего не вышло.

— При чем тут борщ?! — изумился Никита. — Борщ очень вкусный. Очень. Я не о борще сказал. Я — о твоем поведении.

— О моем поведении?

Я застыла со сковородкой в руках. Мое поведение? Ничего не понимаю. Веду себя, как и всегда. С Димкой ношусь, — курица с яйцом так не носится. Мужиков в дом не вожу. Я их вообще не замечаю. Праздники справляю с такими же одинокими приятельницами. Все, как обычно. И раньше этот стиль жизни нареканий у Никиты не вызывал. Чего же он вдруг ополчился? Может, вот только нервничаю в последнее время немного, на сына покрикиваю. А больше ничего. Неужели из-за подобных мелочей Никита примчался меня воспитывать?

— И не делай вид, что не понимаешь, о чем речь!

— Но я действительно не понимаю!

Никита откинулся на стуле и с любопытством меня разглядывал. Можно подумать, в первый раз видит.

Я не спешила узнать, чего он хочет, несмотря на разъедавшее изнутри любопытство. Надо знать Никиту. Уж если он начал говорить, то выложит все до конца. Главное, не торопить его, не подталкивать. Димка в этом очень похож на своего дядю. И я сейчас частенько пользуюсь слабостью сына, как когда-то пользовалась слабостью брата. Зря некоторые думают, что прожитые годы сильно меняют людей. Ничего подобного. Мы просто приучаемся лучше скрывать свои недостатки. И только.

— Потрясающе! — наконец проговорил Никита, вдоволь налюбовавшись моим искренним непониманием. — Все вокруг все знают и обо всем догадываются. Только не моя сестра. Которой, кстати, это больше всех касается.

Тут до меня дошло-таки, о чем он толкует. Я неторопливо вернула сковородку на плиту. Сняла фартук. Села напротив Никиты. Приготовилась к нелегкому объяснению.

— Ты про Ивана? — уточнила для себя на всякий случай.

— А про кого еще? — театрально изумился брат. Как бы в недоумении, потряс головой. И занялся своим свитером. Изучал его так, словно это был неизвестный науке объект. Между прочим, весьма славненький объектик: бежевый; очень аккуратной ручной вязки; с абстрактным черно-белым рисунком. Наташка вязала. Она у Никиты на всякое рукоделье мастерица.

— Чем же мое поведение тебя так возмущает?

Никита соизволил оторваться от созерцания свитера. Вскинул голову и произнес с расстановкой:

— Тем, что ты, как страус, сунула голову в песок. Спряталась от проблем.

— О каких проблемах… — начала я, потихоньку заводясь. Но Никита не дал мне закончить, безжалостно перебил:

— Мне Иван звонил. Насчет тебя. Два раза.

Вот уж не знала, что Иван продолжает поддерживать отношения с моим братом. Когда-то давно, еще в школе, кажется, в шестом классе, Никита увлекся физикой. Интересы Никиты и Ивана стали постепенно расходиться. Процесс этот шел очень медленно, но все-таки шел. Годам к двадцати их дружба замерла. Потом был новый всплеск отношений. Оба увлеклись запрещенной литературой. Иван, по слухам, познакомился и активно общался с диссидентами. Никита, хоть и свел друга с этими людьми, по-настоящему политикой не увлекался. Ему было некогда. Он по уши погряз в науке. От Ивана с его идеями и лозунгами вежливо отбрыкивался. Иван понял и отстал. Они сохраняли хорошие отношения. Изредка пересекались где-нибудь в компаниях. Но и только.

Мне казалось, Иван и Никита давно стали не интересны друг другу. Выходит, ошибалась? Выходит, они общаются? Ну, раз Иван пытается воздействовать на меня через моего брата?

Я молчала, обдумывая ситуацию. Никиту необходимо перетянуть на свою сторону. Надо только ему сказать… А что тут можно сказать? И впрямь, как страус, спряталась от проблем. Только так мне удобней и спокойней. Не в пример Никите.

— Что молчишь?

Никита прикурил и теперь смотрел в окно, а не на меня. И на том спасибо. В этой ситуации я не могла взглянуть ему в глаза прямо и открыто. Знала, виновата: перед Димкой, перед Иваном, перед собой. Знала, но не желала знать. За свою вину тяжко платила бог знает сколько лет. И мне не хотелось новых испытаний.

Никита, видимо, прекрасно все понимал. Заговорил тихо, спокойно, по-прежнему глядя в окно. Но слова его были для меня чужими, страшными:

— Катя! Пойми! Если ты не решишь с Иваном эти вопросы, будет хуже всем. Прежде всего тебе. Иван пока ждет. Что весьма удивительно. Но, как ты думаешь, долго он продержится? Посуди сама. Он ждет, значит, хочет решить все лучшим образом, мирным путем. И не забывай — Димка не взрослый, он не сумеет вникнуть в ваши сложности.

Никита думает, что если мы с Иваном сами не сумели разобраться в своих отношениях, то где уж это сделать Димке. Не хотелось бы говорить правду Никите, но, скорее всего, придется. Ведь именно из-за Димки такая паника у меня в душе. Именно поэтому и не хочу встречаться с Иваном. И все еще надеюсь, что обойдется как-нибудь, пронесет… Ведь один раз уже пронесло.

— Хотелось бы знать, кого станет винить Димка, когда узнает правду? — горько заметил Никита. — Думаю, — тебя.

Доешь борщ, — буркнула я. Тоскливо смотрела на брата. Такой красивый, загорелый… До чего же он стал похож на маму. Каштановые волосы выгорели на солнце и отливали рыжинкой. Это они с Наташкой летом ездили в Крым. Они вообще все время где-нибудь далеко отдыхают. То по Чусовой на плотах спускались, то по Казахстану на лошадях путешествовали, то еще где-то. Дочку пока с собой не брали, оставляли у Наташкиной мамы. А вот мы с Димкой — домоседы. Нигде не были. Конечно, из-за отсутствия денег. Мысли мои убегали все дальше и дальше. Хорошо, наверное, провести отпуск в Крыму… Я Крым только по телевизору видела.

— Чего ты боишься, Катюха? — неожиданно мягко спросил Никита, возвращая меня к суровой действительности. И эта его мягкость оказалась непереносимой.

— Димку потерять! — честно созналась я, чувствуя, что еще немного и слезы прямо-таки хлынут из глаз. — Ведь он же отберет у меня Димку!

— Вот и поговори с ним. Думаю, договориться можно.