— Я обещал матери, вдовствующей графине, садиться с ней за стол по крайней мере один раз в день. Ты не против того, чтобы поехать к нам в Баронсфорд и вместе пообедать?

— Я не могу.

Он заставлял ее надеяться, что им удастся преодолеть все трудности, какими бы они ни были. Они уже обсудили Эмму, но Гвинет пока не удалось найти повод рассказать ему о своем писательском труде, а главное — о шантажисте, который ее преследовал.

— Будет лучше, если я останусь здесь и буду выполнять предписания врача.

— Поедем. К тому же Гринбрей-Холл еще не привели в должный вид, да и Миллисент, как я знаю, настаивает на твоем присутствии.

Гвинет вежливо, но твердо отказалась.

— Здесь нам с Вайолет будет удобнее. Мне бы не хотелось оставлять ее одну, да и неизвестно, как она отнесется к поездке в Баронсфорд прямо сейчас.

Почувствовав, что Дэвид готов ей возразить, Гвинет понизила голос и взяла его за рукав.

— Знай, что тебя всегда здесь ждут. Пока моя тетя отсутствует, обстановка в Гринбрей-Холле благоприятствует тому, чтобы…

Дэвид обнял ее и крепко поцеловал в губы. Когда он наконец оторвался от нее, ей от слабости пришлось опереться на его руку.

— Я вернусь скорее, чем ты думаешь.

— А пока тебя не будет, я посмотрю кое-что из вещей Эммы — у меня появилась идея насчет возможной причины ее гибели. — Гвинет задумчиво покачала головой. — Было бы намного проще, если бы Эмма вела дневник.

Она взглянула на Дэвида и обнаружила, что он как-то странно смотрит на нее. Послышались шаги горничной, поднимавшейся по лестнице. Ей, похоже, не терпелось поговорить с Гвинет.

— Увидимся ночью, — шепнул Дэвид. Он сбежал вниз, напоследок обернулся, и Гвинет удивилась, как много интересного ей удалось открыть в самой себе.

* * *

Узнав о том, что произошло в Мелбери-Холле в ту ночь, когда она убила Неда Кранча, Вайолет удивилась почти так же сильно, как и Миллисент, когда услышала ее рассказ.

— Значит, Джаспер Хайд и его сообщник, оставшись без Неда, не оставили затею проникнуть в замок?

— Да, ты права, — кивнула Миллисент. — Но ущерб был не так велик, потому что с ними не было их предводителя, знакомого с планом замка и его распорядком. Твоя решительность, остановившая каменщика, не пошла им на пользу.

— Миледи, это была не решительность, — тихо призналась Вайолет. — Меня толкнули на это только злоба и отчаяние.

— Жаль, что тебе пришлось скрываться.

— У меня не было выбора. Я нарушила все заповеди, которым меня учили. Я была так же виновата, как и тот мертвец, что лежал у моих ног.

— Нет, не была! Ты не виновата! — страстно воскликнула Миллисент, беря Вайолет за руку. — Нед Кранч обманул тебя, он использовал тебя с самого начала, точно также, как использовал меня сквайр Вентворт в течение пяти лет нашего супружества. Сколько раз я хотела сделать с ним то же самое, что ты сделала с Недом Кранчем! Сколько раз я проклинала себя за малодушие, за то, что не положила конец своему жалкому существованию! Ты оказалась достаточно храброй, чтобы сделать то, что сделала. А я только теперь узнала, что такое быть сильной. Но у меня нет сомнений в том, что, если бы я попала в такую историю, в какую попала ты, если бы мне для этого пришлось убить какого-нибудь злодея, чтобы облегчить жизнь хорошим людям, которых я люблю, я сделала бы то же самое.

— Не знаю, миледи, согласится ли с вами закон.

— Значит, закон никогда не узнает, что произошло на самом деле! — решительно заявила Миллисент. — В Мелбери-Холле, в Кнебворте, в Сент-Олбансе говорили бы одно и то же. Горлопан и забулдыга каменщик нашел свою смерть в таверне, скорее всего от руки другого такого же пьяницы. Никто ничего не видел, Вай, никто не был заинтересован найти виновного.

Маленький огонек надежды затеплился в душе Вайолет. Нет, ее беспокоила не столько ее участь, сколько участь близких. Увидеть ее повешенной за убийство — это зрелище не для слабых нервов родных.

— Иногда я думаю о жене Неда и его детях, — проговорила Вайолет.

— Нет никакой жены, — поморщилась Миллисент. — Мы спрашивали о ней мистера Тримбла, настоятеля деревенской церкви, чтобы все ей рассказать. Но жены у него не оказалось. Это была очередная ложь. — Вайолет удивленно покачала головой. — Пришло время закрыть эту главу в твоей жизни, — объявила Миллисент. — То же самое происходило и со мной после смерти моего первого мужа. Ты должна забыть о Неде Кранче, тебя с ним уже больше ничто не связывает.

Вайолет взглянула на свои мозолистые руки, под ногтями все еще осталась земля с могилы ее дочурки.

— Однако мой ребенок умер. Почему она должна была расплачиваться за мои грехи?

— Нет, она не расплачивалась, — с горечью произнесла Миллисент. — И в хороших условиях, и при надлежащем уходе при родах умирают дети, а также и их матери. Это происходит каждый день. Смерть твоего младенца вовсе не связана с твоими грехами. Хорошо зная тебя, я уверена, что ты с любовью вынашивала своего ребенка. Кое-что рассказал Уолтер Траскотт — например, как ты, заботясь о душе своей девочки, часто навещаешь ее могилу.

Вайолет казалось, что у нее больше не осталось слез, но вдруг по ее щекам соскользнуло несколько слезинок. И тут раздался стук в дверь, и она быстро встала с дивана. Услышав голос Гвинет, она сразу открыла ей дверь. Вайолет уже поведала леди Эйтон, что Гвинет известно все о ее прошлом. Она даже успела поделиться с графиней, как между ней и Гвинет почти сразу завязалась дружба, когда они так неожиданно встретились у стен заброшенного монастыря.

— Прошу простить, что вмешиваюсь, причем в таком виде, но… — Гвинет с беспокойством перевела взгляд с графини на Вайолет. Она негромко спросила:

— Ты уже успокоилась?

Вайолет кивнула и отвела в сторону руки Гвинет.

— Леди Эйтон все знает. Она думает так же, как и ты, особенно про этого каменщика.

По тому, как Гвинет улыбнулась их гостье, нетрудно было догадаться, каким утешением оказалось для нее это известие. Она подошла к графине, и женщины крепко обнялись.

— Как раз перед тем, как вы вошли, мы с Вайолет говорили о ее младенце, — проговорила графиня.

— Да, все это очень грустно, особенно если учесть, где малютку похоронили. — Гвинет тяжело вздохнула.

— Значит, нам надо исправить эту ошибку и похоронить невинную душу рядом с домом и к тому же в пределах церковной ограды.

Миллисент протянула руку Вайолет, приглашая ее присоединиться к ним.

— Где это случится, в деревенской ли церкви, на церковном ли кладбище в Сент-Олбансе, или в церкви преподобного Тримбла в Кнебворте, мы все равно сидим, как это будет происходить. Мы втроем обязательно найдем место, где твой младенец сможет покоиться в мире, и ты, Вайолет, будешь об этом знать.

Вайолет кивнула, сдерживаясь изо всех сил, чтобы снова не расплакаться. Она считала этих женщин самыми близкими ей людьми.

— Это было мое заветное желание, я верила, что оно когда-нибудь сбудется.

— Оно сбудется обязательно! — Гвинет взяла ее за руку. — Мы обещаем тебе это.

* * *

Уолтер был хорошим управляющим, свои обязанности он знал досконально, кроме того, ему нравилась его работа. Он ценил людей, с которыми ему приходилось общаться, и за несколько лет заслужил их уважение. Благополучие фамилии Пеннингтон покоилось на его плечах. Его знаниям доверяли сами титулованные хозяева, а также арендаторы и фермеры, которые жили и трудились на землях Баронсфорда. Жизнь Уолтера протекала счастливо, это поместье он считал своим домом. Когда он размышлял о своем будущем, то всегда представлял себе, что останется жить здесь до конца своих дней. Однако несмотря на все выгоды его положения, впервые после того, как попал в это поместье ребенком, он начал серьезно подумывать о том, что стоит оставить эту должность и уехать отсюда навсегда.

Растущая неприязнь между Эммой и миссис Макалистер, домоправительницей, скоро переросла в открытую вражду.

Даже старый мистер Кэмпбелл, дворецкий, который работал здесь с незапамятных времен, часто становился мишенью для язвительных замечаний Эммы. Ну а слуги, повара, садовники, грумы, конюхи и арендаторы — одним словом, все, кто жил на землях Баронсфорда, — были постоянным предметом издевательств Эммы, которая впадала в ярость по любому поводу.

Ее высокомерие неоднократно выливалось в откровенную жестокость. Грумы на конюшне на своей шкуре убеждались в ее злобе, когда она стегала их хлыстом, если они седлали лошадь недостаточно быстро. На камеристках, одевавших Эмму, часто можно было заметить синяки — и вселишь оттого, что ей не нравилось новое платье. Она издевалась над людьми, которые всю свою жизнь посвятили служению этой семье, над теми, кого она знала еще ребенком. Эмма даже пробовала — правда, без особого успеха — возлагать вину за свои грубые выходки на Лайона, надеясь таким образом восстановить кое-кого из слуг против их хозяина. Она придерживалась правила «разделяй и властвуй», однако прислуга и жители Баронсфорда не поддавались на ее провокации.

Баронсфорд, пока в нем жила Эмма, превратился в настоящий ад. И наконец Лайон отказался вместе с ней жить в поместье. По окончании первого месяца брака своего сына вдовствующая графиня значительную часть времени проводила за пределами Баронсфорда, и люди поговаривали, что все это из-за ее скандалов с невесткой. Так что Лайону чуть ли не с самого начала супружеской жизни пришлось встать на защиту Баронсфорда, чтобы оградить его от чудовища, в которого превратилась Эмма.

В результате Лайону чуть ли не постоянно кто-нибудь нашептывал на ухо свои жалобы. Не проходило дня, чтобы он не выступал в роли миротворца.

Он то и дело умолял Эмму не обижать людей и быть с ними помягче.

А она заявляла, что единственный, кто ее понимает, — это Траскотт, хотя Уолтер и сам не понимал, что творится с Эммой. Как это ни странно, но чем больше Эмма прикладывала усилий, пытаясь подчинить себе людей, тем хуже у нее это получалось. И все чаще и чаще она оставалась одна, ненавидимая всеми.