— Пожалуйста, господин Клеман, расскажите, если это не тайна, — попросил я его, искренне желая узнать, что же это за история, упоминая о которой, он постоянно возвращается к одной и той же мысли о своем восхищении огнем. Это могла бы причуда выжившего из ума романтика, но могло быть и нечто совсем иное.

— Да, конечно, я могу вам рассказать ее, это случилось много лет назад. Я — немец, но моя семья уехала из Зальцбурга еще до моего рождения, отец получил наследство в Бретани, и там я прожил до двадцати трех лет. Началась война, мой брат погиб в первые пять месяцев, мои родители не хотели, потерять и меня и всячески удерживали меня, но я знал шесть языков и в конце концов меня взяли как военного переводчика. Я был личным переводчиком Антуана Сен-Мара, и я вспоминаю о том времени не без сожаления, поверьте мне, жизнь на пределе возможностей порою значительно больше дает человеку, чем годы, проведенные в тишине и покое. Он был моим кумиром, человеком железной воли и к тому же французом, мое происхождение тогда казалось мне величайшим несчастием. Он был убит, уже после того как я попал в плен. Вы меня слушаете, господин Марлоу?

— Да, да, — я поднял голову и взглянул на него, — очень внимательно.

— Когда выяснилось, что я — немец, ко мне отнеслись со всей строгостью, какой заслуживают отступники и предатели, меня отправили в лагерь. Я не стану удручать вас подробностями своего существования там, я познакомился там с одним молодым человеком, он признался мне в том, что ему удалось скрыть от нацистов. Впрочем, это и спасло его впоследствии, его интимная связь с одним из надзирателей давала ему возможность протянуть дольше, чем то могло бы быть, произойди все иначе. Он рассказал мне об этом так, как рассказывают только самые страшные тайны на смертном одре, готовясь предстать перед вечным Судией. Я слишком стар, чтобы стыдиться своей жизни, господин Марлоу, и скажу вам правду, я полюбил его, я никогда ни раньше, ни впоследствии не испытывавший подобных чувств к кому-либо, будь то мужчина или женщина, ребенок или Бог. Впрочем, с Богом мои отношения весьма запутаны. Он был болен, были воспалены суставы ног, и каждый осмотр, а нас отбирали, как рабочий скот, предназначенный для уничтожения или же для дальнейшего использования, мог стать для него решающим, если бы не его благодарный любовник, которому удавалось всякий раз сохранить ему жизнь, тем более он был итальянцем, а к представителям этой нации начальник лагеря питал едва ли не личную ненависть. Но нам приходилось скрывать наши отношения не только от всех остальных, но и от его опекуна, который не простил бы измены. Мы задумали бежать, когда стало ясно, что дольше он уже не протянет. Лоренцо, да, его звали так, господин Марлоу, предложил посвятить в наши планы еще одного заключенного, объединив наши усилия мы могли рассчитывать на какой-то успех. Но перед самым долгожданным днем, когда мы должны были осуществить задуманное, его забрали, больше я его не видел, его расстреляли, я узнал об этом позднее.

Он замолчал, молчал и я, чувствуя, во рту вкус крови, отвратительно резкий и густой. Он смотрел на меня, не ожидая, что стану говорить, да этого и не требовалось.

— Возьмите, — он указал рукой на стол, — там хорошая горная вода.

Я дотронулся до своих губ, они были липкими. Меня передернуло от омерзения. Я встал, налил себе стакан воды из кувшина и прополоскал рот, мне стало немного легче. Я вернулся назад к камину и ждал, когда он продолжит.

— Я запомнил, — начал он, все тем же размеренным спокойным голосом, таким, каким рассказываю сказки совсем маленьким детям, когда они не хотят засыпать под вечер, — только ту ночь, нашу последнюю ночь перед тем, как потерять его навсегда, когда он сказал мне «Я люблю твой огонь, служи ему, если все кончится». И я дал ему клятву, самую священную клятву, вам необходимо принять лекарство, господин Марлоу, — заметил он и, поднявшись, нажал на кнопку вызова портье. Пришел Питер и он велел ему принести ему настойку.

— Слишком резкая смена давления здесь иногда вызывает такие проблемы, — он протянул мне стакан с лекарством, — ничего, кроме успокоительного. Питер проводит вас сейчас наверх. Вам лучше немного отдохнуть.

Я выпил, но уходить я не собирался, я вдруг ощутил, что и при условии, что кровь хлынет у меня из горла, я не сдвинусь с места, пока он, этот человек, наконец не скажет мне, кто я и что хочет от меня Господь, если я еще оставался сыном Божьим, в противном же случае я хотел знать, сколь долго еще будет вести со мной свою игру Дьявол.

Я вздохнул и, продолжая сидеть, начал:

— Я хочу знать, что все это значит, господин Клеман, я знаю немало, но я ничего не понимаю. Я хочу знать, зачем и куда мы идем, и что мы должны сделать, чтобы понять это. Я не оставлю вас в покое, пока вы, так опрометчиво намекнувший мне о своем знании, не дадите мне наконец исчерпывающий ответ. Я молод, но моя молодость еще достойна того, чтобы вы поделились с ней тем, что мне положено по праву.

— Что вас интересует? — спросил он, нисколько не удивленный моей вспышкой, и снова сел на свое место и закурил трубку. — Я вас слушаю.

— Я знаю, что в этом отеле в 79 году весной жили два человека, их имена Мел Конрад и Гор Хауэр, они приехали из ***. Я даже могу описать вам их, один высокий, статный, светловолосый с голубыми глазами, другой…

— Я прекрасно помню обоих, господин Марлоу, что именно вы хотите узнать о них?

— Я хочу… — я задумался над тем, что я на самом деле хочу знать, — зачем они приезжали сюда.

— Отдыхать, как и все, — спокойно отозвался Клеман.

— А вы знали, что они состояли в связи друг с другом, что они были любовниками, что они занимались финансовыми махинациями таких масштабов, что и представить себе страшно, вы знаете, что они исчезли, не достроив какой-то сумасшедший абсурдный замок, зачем они его строили, скажите мне?

— Я никогда не был в вашем городе, господин Марлоу, — пояснил он, — я не знаю, о каком замке идет речь.

— О Замке Ангелов, так его окрестили, сейчас он так и стоит недостроенный, и мой… друг, он его мечтает купить.

— Ваш друг состоятельный человек, ему это вполне по карману, господин Марлоу, — возразил старик.

— Да, ему по карману, но я вас не об этом спрашиваю, я хочу, чтобы вы объяснили мне каким образом все эти вещи связаны с Chamber Ardante. И где теперь эти господа, Конрад и Хауэр, в аду или на небесах?

— Я не являюсь их куратором, господин Марлоу, и не могу дать вам ответ на ваш вопрос.

— Куратором? — я уже и раньше слыхал это слово при не менее необычных обстоятельствах, — что значит куратором?

— Куратор отвечает за сохранность пары, ему порученной, за их успешную инициацию, потерять пару, это величайшая трагедия, они составляются с такой тщательностью и путем настолько жесткого отбора, что каждый элемент имеет значение, каждый бесценен.

— А зачем нужны эти пары, как вы их называете?

На его лице появилась улыбка.

— Я не уполномочен давать такие сведения, да и сам я так и не узнал об этом, я потерял Лоренцо.

— И что это значило для вас?

— Я остался один, я был больше не нужен.

— И что же Конрад и Хауэр — это тоже была пара?

— Вы и сами это прекрасно понимаете, господин Марлоу. — ответил он.

— Да, это я кое-как понимаю, но почему бы вам не рассказать все остальное, не объяснить мне что делать, или вы не уполномочены?

— Вы и так делаете все, что можете, поверьте, больше сейчас не требуется, от проводника требуется только гибкость и преданность своему спутнику, не более того.

— А от второго, что от второго требуется?

— Идти к инициации, не отклоняясь и не сопротивляясь.

— Я хочу знать, что потом случается с проводником, что с ним происходит после, если инициация состоится?

— Не знаю, я не вошел в Пылающую комнату, господин Марлоу, если вам удастся этого сделать вы получите ответы на все ваши вопросы. Я думаю, вам пора вернуться к себе уже два часа ночи, а вы очень устали и нуждаетесь в отдыхе.

— В отдыхе? — переспросил я, — я ни в чем не нуждаюсь, я даже не знаю жив Крис или нет, если он погиб, что я буду делать, господин Клеман?

— Что бы вы не делали, вы доживете до самой глубокой старости, взгляните на меня.

Он позвонил Питеру, и тот недвусмысленно предложил мне последовать за ним. Я пошел как во сне. Вошел в номер и включил радио, имеративно-кокетливый женский голос вещал какую-то чушь в праздничной программе:

«…Агентство Lost Bridges поздравляет свою любимую модель Маргариту, самую сексуальную и восхитительную девушку в мире, особый привет передает Роджер Форест, да-да, здесь поясняется, кто же он, дизайн-менеджер, ах, как это романтично, мы надеемся, Марго, ты слушаешь сейчас нашу программу, и последнее сообщение, кому же оно, вот это да! Крису Харди, лидеру группы «Ацтеки» и его верному другу Стэну, проводящему сейчас одинокую ночь в швейцарском отеле «Фридрих Великий», ну надо же, кто бы мог подумать, что Крис Харди решил провести Новогодние праздники где-то в горах, катаясь на сноуборде, от кого же пришло это сообщение, да вот досада, нет подписи, ах, нет, я ошибаюсь, подпись G и M, вероятно, стеснительные поклонницы певца и его друга пожелали сохранить инкогнито, ну что же, мы передаем все их поздравления и приглашаем всех желающих послушать композицию «Ацтеков» — «Сердце девственницы» с такими замечательными словами, что совершенно неважно, кому же они все-таки адресованы — женщине или мужчине: «Я приношу себя в жертву ради того, чтоб ты вечно любил меня»».

Я выключил радио. Слушать его голос было невыносимо. Повалился на диван и, уже засыпая, продолжал повторять про себя только две буквы GM. «Привет с того света, от Гора и Мела, дорогой Стэн» — сказал я себе и закрыл глаза.