В последний раз он пришел и сказал, что, наконец, решился, и с этих пор все изменится.

– Мы будем вместе ездить на гастроли. Ты ничего не будешь делать, только ходить со мной на концерты и накрывать в номере стол к ужину. Через месяц я приеду из Штатов, и мы полетим с тобой на Урал, в город Пермь.

Он обещал мне римские каникулы, не римские, так пермские – не важно. Как ты уже догадалась, ни в какую Пермь мы не полетели. И вообще весь тот 91-й год, который начался для меня так многообещающе, потом стремительно поехал под откос. Вместе с обреченным Советским Союзом…

Ах, как хотелось мне пройтись по Ленинграду,

Да вдоль по Невскому, пешочком, до упаду,

И чтобы снег скрипел и цокала лошадка,

И голова кружилась весело и сладко.

Но я в гостинице сижу в холодном номере

И набираю цифры памятного номера,

И отвечает голос женщины знакомый

Одно и то же: «Нету дома! Нету дома!»

Ах, сколько лет мне снился каждый камень Невского!

За все спасибо господину Достоевскому!

Озноб и жар, как у Настасии Филипповны,

Я заглушала коньяком и чаем липовым.

И вот в гостинице у площади Восстания

Я жду какого-то безу-у-умного свидания,

А настроение – как в «Братьях Карамазовых»,

И между нами ничего еще не сказано.

Ах, как же долго я жила литературою

И оставалась наяву последней дурою!

Но пролетело это розовое времечко —

И жизнь ударила без промаху по темечку!

И вот приходит долгожданный мой Раскольников,

И мы друг к другу прикасаемся, как школьники,

И в запоздалые бросаемся признания

По «Преступлению (почти) и наказанию»!

Ах, почему мы расставались в дни кромешные,

Когда за окнами носились вихри снежные?

Зачем, оставив душу ветру ленинградскому,

Я все равно вернулась в жизнь свою дурацкую?

Ах, эта милая холодная гостиница,

Я в ней жила неделю, словно именинница,

Он приносил с собой морозный воздух Невского,

И было все, как в трех романах Достоевского…

Эпизод 9

Однажды я заглянула в Питер на один денек. Вообще-то я должна была выйти из поезда в Витебске, поскольку направлялась на фестиваль «Славянский базар». Но соблазн лишний раз увидеться с Лешей оказался сильнее возражений зануды-рассудка. Мы встретились и поехали в азербайджанский ресторан. В ожидании заказа Леша со скептическим интересом рассматривал мои руки.

– Почему у тебя такие зеленые ногти? – нежно спросил Серый Волкофф.

– Потому что у меня сейчас такой период, – не менее нежно ответила позеленевшая Красная Шапочка. – У Пикассо был голубой, а у меня – зеленый.

– И глаза у тебя сегодня особенно зеленые. Оцени, Александрин, как я подобрал интерьерчик, – и Леша указал на буйно зеленеющую растительность вокруг нашего столика.

Мы расхохотались и контакт был установлен. Леша повез меня на могилу своего любимого бультерьера Лаки. Там была назначена фотосъемка. В темно-синем лесу, где трепещут осины, мы вышли из машины. Из следовавшего за нами автомобиля показался полностью вооруженный фотограф Кочегаров. Призрак Лаврентия Палыча пока не появлялся и, пребывая в хорошем настроении, Леша познакомил нас, представив меня гениальной поэтессой, а Кочегарова – гениальным фотохудожником. Мелочь, а было чертовски приятно…

А потом мы поехали на дачу, где Леша собирался увидеться с родителями перед отъездом во Францию. Это был период, когда он совсем не пил и категорически возражал, если я просила налить мне рюмку коньяку.

– Красиво говоришь: коньяку-у-у. Но не дам даже пива. Мало ли, вдруг тебе опять захочется выпрыгнуть из машины.

– Если и захочется, то коньяк, а тем более пиво здесь совершенно ни при чем.

На этом дискуссия, как правило, завершалась.

На веранде сидели Лешины родственники и отмечали чей-то день рождения. Нас усадили за стол и, естественно, предложили налить. Оглянувшись на Лешу, я наткнулась на взгляд Лаврентия Палыча. Этого взгляда оказалось достаточно. Попив чаек, мы чинно вышли из-за стола. Один из родственников, видимо, хозяин дачи, на посошок показал нам кусты смородины.

– Видите, это черная, а это красная и белая. Угощайтесь!

– У нас в Украине красную и белую называют поречкой. А это что за смородина?

– Это не смородина, это хрен.

– Ну, с хреном у нас все в полном порядке, – живо откликнулся Леша и резко увел меня к машине, подмигнув напоследок не на шутку озадаченному родственнику.

В общем, тот день мы провели весело и трезво. Перед моим отъездом в Витебск Леша попросил передать привет певице Ругачевой. Я себе даже не представляла, чем обернется эта просьба. Съязвив что-то по поводу Борисовны, я услышала в ответ:

– Ей можно простить любые обсклизы. А вот то, что она живет до сих пор с этим мудаком – просто катастрофа.

В Витебске стояла безумная жара. Пережить ее мне помогали только свежие воспоминания о Питере. Близилось награждение лауреатов «Славянского базара». Ругачева была председателем жюри, ее супруг считался почетным гостем. Я вынуждена была исполнять журналистскую миссию и присутствовать хоть на каких-то мероприятиях. Опаздывая на процедуру награждения, я влетела в зал драматического театра и, увидев коллег-журналистов, направилась к ним. Но вход в полупустой ряд мне преградил дюжий молодец. Небрежно отодвинув его, я пробралась на свое место.

– Неужели из-за одного человека нужно перекрывать ползала? – тихо спросила сидящая рядом журналистка.

После вполне печатных слов вопиющей в пустыне журналистки некий волосатый череп, маячивший передо мной, обернулся своей лицевой частью. Эта часть состояла из злобно выпученных глаз, лопающихся от натуги щек и грязного орущего ротового отверстия. Отверстие изрыгало многоэтажный мат. Я не сразу поняла, что мат относится ко мне, а трясущаяся во гневе голова принадлежит Зиркорову. Когда через мгновение до меня дошла суть происходящего, ледяная волна бешенства окатила меня с головы до ног. И я выдала тираду, смысл которой заключался в следующем: и что этот облезлый Шариков себе позволяет?! После чего к моей шее потянулись червеобразные пальцы. Одновременно охранник сорвал с меня аккредитацию. Сообразив, что сейчас меня будут душить, как Дездемону, и не желая погибнуть во цвете лет от мерзких щупалец, я вспомнила, что должна хотя бы успеть передать привет Ругачевой. И я его передала, в форме, соответствующей ситуации:

– Недаром Леша Волкофф сокрушается, как его подруга Алла живет до сих пор с таким мудаком, – сказала я с чувством исполненного перед смертью долга.

Щупальца остановились, не достигнув моей шеи. Шариков сдулся, видимо, испугавшись гнева упомянутой супруги. Рядом с Зиркоровым неподвижно сидел друг семьи Пугалкин и в ситуацию не вмешивался. В нее вообще никто не вмешивался. Во всем зале не нашлось ни одного мужика, который бы врезал этому изрыгателю мата по наглой трусливой морде. В общем, не рассчитывая на поддержку действием, я вскочила и мило обратилась к охраннику:

– Если ты сию секунду не вернешь мне аккредитацию, я здесь такое устрою, что ты забудешь, на кого работаешь.

Охранник молча отдал бейдж, и я покинула оскверненный зал с прощальным словом:

– Вы все, конечно, можете тут оставаться. Но я не желаю дышать одним воздухом с этим дерьмом!

В общем, прощай, немытая Россия. Ария киевской гостьи завершилась партией хлопающей двери. Народ, разумеется, безмолвствовал.

Так я общнулась с совершенно не интересующим меня Зиркоровым, все пресс-конференции и концерты которого я в гробу видала. Но от судьбы, что называется, не уйдешь. А случилось это незадолго до всем известного происшествия с «розовой кофточкой»…

Товарищ Хэм – Эрнест Хемингуэй —

Взведя курок, на всем поставил точку.

Ищу ружье я в хижине моей,

Давно пора бы в путь, да жалко дочку.

Кто ставит на карьеру: чет – нечет,

А мне казалось, что любовь наполнит

Жизнь до краев, и как сказал бы черт:

«Нам нэ страшны ея балшие волны».

Да что мне черт? Всегда взаимность чтя,

Я по волнам бежала вместе с Грином,

Под алым парусом плыла шутя

И баловала кровь адреналином!

И к сумрачному лесу прошла,

Желанья утоляя пародийно,

А жаждой изможденная душа

Жила своею жизнью самостийной.

Как он сказал? Пора, мой друг, пора.

На свете счастья нет. Да много ль надо?

Вновь мир завис на кончике пера —

И бог войны открыл ворота ада.

Эпизод 10

Меняется время, меняются вкусы, а у меня одним из самых любимых романов по-прежнему остается «Путешествие дилетантов» Окуджавы. Я и сейчас, разговаривая с тобой, пытаюсь путешествовать по своей жизни и невольно вспоминаю героев романа. Всадникам нашего мутного времени не понять, как из-за любви можно пожертвовать любыми благами. А мне это более чем понятно, хотя сама-то я ничем не жертвовала, по большому счету. Просто никому не были нужны мои жертвоприношения. Это я так сама себе отвечаю на вопрос, почему не переехала в Питер, не изменила радикально свою жизнь. Почему, почему… В Питере меня, между прочим, никто не собирался встречать хлебом-солью. А я не до такой степени мазохистка, чтобы выбирать себе ПМЖ по соседству хоть и с близким, но не мне принадлежащим мужчиной. Кроме того, одной внебиблейской заповеди я следовала всегда: мальчики женятся на девочках и никогда девочки не должны женить на себе мальчиков. Кстати, с законным мужем, чтоб тебе было понятно, мы давно уже заключили негласный уговор, не унижающий ни одну из сторон: коль мы не можем помочь друг другу стать счастливее, то хотя бы стараемся не мешать забираться в свои личные дебри и не лезем в душу, если о том не просят. Мы несколько раз пытались разводиться, и из-за Леши в том числе. Но есть какие-то вещи, которые решаются не нами. Еще много лет назад я заметила на обеих своих руках по две линии жизни. Вот так я и живу в двух непересекающихся пространствах, разрубив душу пополам. И пусть кто-то бросит в меня камень, если осмелится.