Ирина Карпинос - Путешествие дилетантки

И все рукой не дотянусь —

Так быстро ты ушел…

Так он и сказал: «Ты сама заварила эту кашу». Диагноз был поставлен много лет спустя. В город Тернополь я приехала впервые. Давно мне не приходилось посещать такие совковые отели как тамошняя «Украина». Но я – человек по социальному статусу неприхотливый. «Украина» так «Украина», лишь бы капало из душа и работал телефон. Правда, там даже телефон был декоративным, а в душевой не соблюдались элементарные правила приличий: приспособления для помывки человека мало чем отличались от приспособлений для помывки мелкого рогатого скота. Номер Палыча был, конечно, значительно лучше. Но с телефонной связью оказалось то же безобразие: звонить можно было только в город Тернополь, в чем не было никакой надобности. Разъяренный Палыч плохо переносил такие условия пребывания в гостинице, что незамедлительно отражалось на всех, кто оказывался с ним рядом. Хотя, надо признать, работники отеля старались, как могли. Они даже застелили две смежные кровати, расположенные посреди люкса, немыслимой расцветки простынями. Насыщенный цвет вишневого варенья заставлял забыть о том, что вы – не в карнавальной Латинской Америке, а всего лишь в одной из стран бывшего СССР. Полежав перед концертом в античных позах на вишневых простынях, мы успели переброситься несколькими фразами.

– Никто меня не понимает и не чувствует так, как ты, – задумчиво и почти нежно сказал Леша.

И мы отправились на концерт…

Для пущей конспирации после ужина в ресторане мы с Палычем возвращались в «Украину» на разных видах транспорта. Оба вида подкатили к гостинице одновременно.

– Спокойной ночи, Сандра Дмитриевна! – официозно попрощался Палыч и подмигнул мне левым глазом.

Окружающие нас музыканты и прочий гастрольный народ, видимо, решили, что это у него нервный тик от усталости. Зайдя в свой номер, я тут же услышала звонок декоративного телефона. Как внутренний гостиничный передатчик он работал вполне исправно.

– Никуда не уходи, скоро за тобой зайдет Гоша.

– Скоро – это когда?

– Шурочка, ты куда-нибудь спешишь?

Я уже никуда не спешила. К тому времени настроение у меня было испорчено основательно. На концерте я сидела в полной уверенности, что моего вновь обретенного Лешу действительно никто не понимает и не чувствует так, как я. Это открытие меня одновременно и умиротворяло, и возбуждало. Но после концерта Палыч стал грубиянствовать, как сапожник, и я засомневалась в значительности своей роли в его жизни. За ужином он поутих. Мы говорили о литературе.

– Александрина, ты читала «Гарри Поттера»? – строго спросил Лаврентий Палыч.

– Вообще-то я уже выросла из возраста читателей этого бестселлера.

– Ничего подобного! «Гарри Поттера» полезно читать в любом возрасте! И тебе, выпускнице Литинститута, это тоже не помешает.

Спорить с ним было бессмысленно. Когда Волкофф превращался в Лаврентия Палыча, его художественные и литературные предпочтения приводили меня в состояние полного недоумения. Он одновременно уважал и подростковую литературу, и стихи Кирсанова, и тут же мрачно заявлял, что мой любимый Бунин – слабак. О Набокове, Фаулзе или хотя бы Пелевине я его просто не спрашивала. Земляк его Бродский был тоже табуированной темой после того, как Палыч однажды возмутился: «Что там твой Бродский понимает в христианстве?!» Так что пила я свой кофе, «лучше, чем тогда», и, не будучи гопницей, без всякого удовольствия слушала солдатские анекдоты. На языке вертелось: Маркес, Борхес, Кортасар отвечают за базар. Но, как оказалось, культурная программа еще не завершилась. Наши литературные бдения продолжились ночью в его люксе.

– Эй, Цветаева, кончай обижаться! Ну сказал я тебе что-то после концерта. Наверное, было за что.

– Не было!

– Ну может и не было. Я всегда после концерта злой, как черт.

– Предупреждать надо…

Мы помирились тем ритуальным способом, которым мирятся все близлежащие друг к другу мужчины и женщины на Земле. Он заснул в образе милого друга Леши и очень скоро проснулся в образе Лаврентия Палыча.

– Шура!!! Я из-за тебя нарушил режим! Если бы кто-то из академических музыкантов увидел, чем я здесь занимался перед концертом и после него, меня бы просто заклеймили позором! Они никогда не нарушают режим! Потому они так хреново и играют!

– Леша, что с тобой? Почему ты так орешь?! Тебе что-то приснилось?

– Я вообще не спал! Ты всю жизнь себя ведешь, как будто тебе 15 лет. Но мне-то не 17, ни в душе, ни по паспорту! Я слишком стар для тебя.

– А я думала, в твоем паспортном и душевном возрасте как раз предпочитают несовершеннолетних любовниц…

– Мне сейчас не до шуток! Ты же, блин, – поэтесса, твоя энергетика бьет меня по самым чувствительным местам. А я должен выспаться! У меня очень тяжелая работа!

– Поэтому ты хочешь выгнать меня среди ночи на улицу, я правильно поняла?

– Не на улицу, а в твой собственный номер, и не выгнать, а по-человечески попросить на несколько часов разойтись.

– Так не просят!

– Тебе не отвратительны эти вечные супружеские выяснения отношений, которыми заканчивается любая наша встреча?

– Мне отвратителен ты. Потому что с тобой холодно и страшно, как в объятиях белого медведя на Северном Полюсе.

– Со мной холодно?! Да я даю тепло миллионам людей!

– У тебя мания величия, бедный Лаврентий Палыч! Все, я ухожу, и на этот раз навсегда. Где мои вещи, черт возьми?!

– На, забирай, и сережки свои не забудь! Неужели ты сейчас оставишь меня одного в таком состоянии?

– Но ты же сам этого хотел!

– Я просто хотел выспаться и по-товарищески попросил тебя…

– Я тебе не товарищ!

– Посмотри на меня, я старый больной человек, меня девушки не любят.

– Привет Ильфу и Петрову. Я пошла.

И, оглушительно хлопнув дверью, я покинула апартаменты Лаврентия Палыча.

Через пару часов в мой номер ворвался Леша. Он произносил что-то невразумительное, но уже почти человеческое.

– Это была самая ужасная ночь в моей жизни! Ты помнишь, что ты мне наговорила? Но ведь у нас с тобой все гораздо лучше, чем ты думаешь!

Я никогда не могла привыкнуть к его метаморфозам. Ему всегда удавалось одним словом, взглядом, жестом утихомирить меня и одарить несбыточной надеждой на то, что у нас действительно все гораздо лучше, чем я думаю. Я просто еще любила его тогда и не знала, что запасы моей неисчерпаемой любви почти на исходе.

Когда мы начинали жить в СНГ, время за окном стояло, мягко говоря, страшноватое. Но тем не менее, народ дружными стадами стал выезжать за границу, и не на ПМЖ, а просто погулять. Вот и я решила осуществить свою заветную мечту, совпадающую с мечтой всей невыездной советской интеллигенции, и отправиться на прогулку в Париж. До этого, еще при умирающем Союзе, я уже успела побывать на Манхэттене, но Нью-Йорк был для меня не осуществлением каприза, а острой необходимостью. В Америке прооперировали мою дочку Стасю, как нашим эскулапам и не снилось, причем, совершенно бесплатно. Но это совсем другая история.

Так вот, озабоченная последовательной сбычей мечт, предыдущей из которых был употребленный в хвост и в гриву Литинститут, я рвалась в Париж, как скаковая лошадь на скачки. И получив первый гонорар за зарубежную публикацию стихов, тут же помчалась в турагентство. Все оказалось неправдоподобно просто. Гонорара моего на самолет не хватало, зато как раз хватило на поезд с автобусом. Я даже не стала ждать приемлемой погоды и отправилась в Париж прямо зимой, облаченная в китайский пуховик, считавшийся по тем разбойным временам супермодным и удобным. Но хитрожелтые китайцы знали, кому сбывать свою продукцию. После ночных переездов в автобусе я вылезала из проклятого изделия вся в пуху, как недощипанная курица, и вид у меня был отнюдь не европейский. Что, впрочем, не помешало приятным во всех отношениях дорожным знакомствам, одно из которых завелось еще в поезде «Киев – Ужгород». Разместившись в купе и задумчиво выглядывая из него в коридор, я вдруг просто остолбенела. По коридору шел Леша в образе малость потасканного Лаврентия Палыча. Я решила, что вымечтанная поездка в Париж довела меня до зрительных галлюцинаций. С Лешей мы виделись минувшей осенью при весьма пристойных обстоятельствах. Я выступала на его концерте с чтением стихов под аккомпанемент саксофона, а потом мы ужинали в ресторане под присмотром его жены. На прощание, будучи крепко выпившим, он, правда, укусил меня за ухо, после чего мы, несолоно хлебавши, расстались. Конечно, все эти полгода я тосковала по нему почти как по Парижу. Поэтому не слишком удивилась идущей по поезду галлюцинации.

Когда пришло время выкурить первую сигарету, я выплыла в тамбур. Там стоял он и курил. И я убедилась, что это вовсе не галлюцинация, а невероятно похожий на моего бойдруга мужчина.

– Давайте знакомиться, – любезно предложил он. – Меня зовут Леша.

От этого звукосочетания я не на шутку поперхнулась дымом и с трудом вспомнила свое собственное имя. После тамбурного знакомства Леша-дубль 1 не отходил от меня ни на шаг. Я узнала, что он долго жил на Севере, в Ямбурге, и только недавно переехал в теплые края, то есть в Симферополь. А фамилия у него была, ты не поверишь, Пржевальский. Когда я спросила, говорил ли ему кто-нибудь, что он невероятно похож на Алексея Волкова, Леша рассказал мне чудную историю. Но об этом чуть позже.