Ирина Карпинос - Путешествие дилетантки

Старый дон Франсиско Гойя

Водит кистью неустанно:

Что же, черт возьми, такое

Эта ведьма Каэтана?

Герцогиня или маха?

Праведница или шлюха?

Та, что поведет на плаху,

Прошептав «люблю» на ухо?

Гениальный дон художник,

Заклинатель форм и линий,

Никогда постичь не сможет

Душу этой герцогини!

Как она его любила!

Как она его пытала!

Как она его слепила

Сплавом воска и металла!

И мадридскими ночами,

Черными, как чертовщина,

Белоснежными плечами

Как она его лечила!

А потом швыряла в бездну

Ненависти и проклятий,

Чтобы он, как бред болезни,

Помнил жар ее объятий!

О, Мадонна, как же прочна

Связь подобного с подобной,

Как чисты и как порочны

Эти взгляды исподлобья!

Гениальный дон художник,

Все познавший в мире этом,

Никогда уже не сможет

Совладать с ее портретом.

Конец 3-й части

Наступит вновь рождественская ночь…

Я вспомню строчки доктора Живаго…

Метель, свеча, герой уходит прочь…

Но замело дорогу за оврагом…

Всё меньше яблок, золотых шаров,

Цветная мишура давно поблекла,

Похож на крепость необжитый кров,

И ветер, зимний ветер рвется в окна…

Нет, я не стану в эту ночь гадать.

Я знаю всё. Я ворожбе не верю.

Кому-то навещуют благодать,

Кому-то – только новые потери.

Как мне в Сочельник грустно! Где-то фронт…

Все так и не приблизились к согласью…

Любимые ушли за горизонт…

Но вновь Младенец улыбнется в яслях…

Ах, в эту ночь, рождественскую ночь,

Мир заискрится в снежном отраженьи!

Метель, свеча, и Он уходит прочь…

И страшно далеко до Воскрешенья…

Сто лет не сплю. И мертвый телефон —

Эпохи войн невыносимый фон.

Гудки, гудки, гудки – и нет ответа.

Как поминальный зуммер: где ты, где ты?

Всех унесло взрывной волной времен.

Я помню только несколько имён.

Но чем их меньше, тем они дороже.

Их голоса волнующи, до дрожи…

Я так боюсь остаться без любимых,

Людей, зверей, пока ещё хранимых

Той силой, что превыше тьмы и света!

Но телефон молчит – и нет ответа…

Нам выпало в ночное время жить,

Глаз не смыкать, на гуще ворожить

 И ждать обетованного рассвета,

Читать стихи и доверять поэтам.

Эх, тяжек путь, в котомке – ни гроша

И так отчаянно болит душа!

Но перед утром чудеса бывают —

И голос в мертвой трубке оживает.

Эльдар Александрович Андерсен

Уходит, летит, улетает…

Эльдар Александрович Андерсен

О том, что он умер, не знает.

И ангелы крыльями белыми

Ему аплодируют плача,

И яблоки падают спелые

В Эдеме, у Бога на даче.

Эльдар Александрович, сказочник,

Волшебник, весёлый и странный,

Опять улыбается, кажется,

С небес его обетованных.

И Ханс Христиан его слушает…

И круг собирается дивный…

И музыку к этому случаю

Играет им Таривердиев.

Рязанов Эльдар Александрович,

За смутное время простите!

Мы любим Вас, Гений Закадрович!

Летите, летите, летите…

По улицам шатался, как Гомер,

И изучал науку расставанья,

Шум времени, бессонницу, скитанья,

С безмерностью поэта в мире мер.

Владивостокский пересыльный пункт.

В бараке лагеря «Вторая речка»

Под разговор о Данте бесконечный

Уходит жизнь… Нет больше сил на бунт…

А далеко на западе жена

Идёт под снегом в траурном костюме

И говорит: «Сегодня Ося умер.

Отмучился. Так радуйся, страна!»

Ох, сколько зим прошло! Могилы нет.

Есть улица, не в Питере – в Варшаве.

Но юбилеи празднуют в державе,

Поэта убивавшей много лет.

Он умирал, шутник, гордец и враль,

Так далеко от нищенки-подруги!

Под Новый год, под завыванье вьюги…

Вторая речка… Вечная печаль…

Я сегодня спрошу у Винсента:

Как ты жил в этом бешенстве красок?

Мы с ним выпьем, конечно, абсента,

Полетаем от Арля до Грасса…

Золотая терраса Прованса,

Сумасшедшая близость Ван Гога…

Август звёзды роняет, как вазы,

И осколками блещет дорога.

Это буйство и цвета, и света,

Одиночества и ожиданья,

В жарких корчах кончается лето,

Тянет холодом из мирозданья.

Эх, родиться бы арлезианкой!

Выпивать на террасе с Ван Гогом,

Приносить ему холст спозаранку

И не клянчить удачи у Бога…

Не подходи, не подходи к окну!

Живи ещё! Мы встретимся позднее!

О Жанна, о жена, не множь вину!

Как мне на Страшный Суд явиться с нею?

О Жанна, на земле стихи писать

Я не умел, я чёркал на салфетках

Изгибы шей, змеиную их стать,

В тех тонких девочках-кордебалетках…

И лишь одна Верлена наизусть

Читала ночью – северянка Анна,

И навсегда исчезла – ну и пусть,

Освободив тебе дорогу, Жанна!

Не умирай! За каждый мой портрет

Тебя осыпят серебром и златом.

Не знаешь ты ещё, что смерти нет!

Есть Божий дар и вечная расплата.

О Жанна! Ты летишь в последний бой!

Я принимаю страшную награду.

Теперь мы скоро встретимся с тобой.

Я снова твой. Люблю тебя. Ты рада?

В Серебряном веке, коротком и ярком,

Поэты любили в Венецию ездить

И с чашечкой кофе сидеть на Сан Марко

И в небе полуночном трогать созвездья.

Венеция рядом с времён Сансовино:

Крылатые львы и певцы-гондольеры.

Поэты пируют, поэты пьют вина,

Поэтов ещё не ведут на галеры.

И Блоку покуда не снятся двенадцать,

И пуля не скоро убьёт Гумилёва.

Поэты ещё не отвыкли смеяться

И верят в могущество вещего слова.

Не пахнет войной голубая лагуна,

Собор византийский с квадригой прекрасен,

Ещё не задернули занавес гунны

И хмель венецийский ещё не опасен.

И можно до слёз любоваться Джорджоне

И долго бродить по Палаццо Дукале,

Стихи посвящать беглым ветреным жёнам,

Катать их в гондолах, купать в Гранд-Канале…

Поэты в Венеции пьют на пьяцетте,

Война мировая вдали, как цунами.

Запомните лица их в огненном цвете!

Всё кончится с ними. Всё кончено с нами.

Он на Ржевском полигоне

В мирный тот денек

Закурил, прикрыв ладонью

Слабый огонёк.

И с последнею затяжкой

В небеса взглянул,

Улыбнулся и бесстрашно

Под прицел шагнул.

Он, железный конквистадор,

Воин и поэт,

Жил давно со смертью рядом,

Словно смерти нет.

Было у него три Анны:

Две жены и мать.

И исполнилось недавно

Только тридцать пять.

Расстреляли Гумилева…

Пустыри кругом.

Много лет искали вдовы

Этот полигон.

И брели по миру Анны,

И звучал для них

Над землёю окаянной

Гумилевский стих…

Я могла бы далеко-далёко

оказаться от родных широт,

где-то там, где Бунин и Набоков…

Знать бы, что за времечко грядёт!

Так я и не стала парижанкой

и сегодня вижу наяву:

я – пожизненная китежанка,

в граде Китеже, как встарь, живу.

Никуда не скрыться, не забыться,

с ним возможно только затонуть,

ледяной водою захлебнуться,

к царствию подводному примкнуть.

Здесь течёт Венеция по венам,

воды Борисфена, древний Тибр.

Острова далекие над Сеной

душу будоражат, как Магриб.

Ладанка на шее китежанки

предопределила всю судьбу:

время и страну для каторжанки,

осужденной на тоску-журбу.

Град мой, Китеж! Я тебя не в силах

бросить, как болезного отца.

Не тревожься, не печалься, милый!

Мы пребудем вместе до конца…

Знаешь, в эпоху больших перемен,

горьких, немыслимых, немилосердных,

можно совсем не бояться измен,

слепо держаться за нежных и верных…

Знаешь, так важно кого-то любить!

Бога и кошку, дитя и мужчину…

Всё принимать и сомненья забыть,

сок бытия выжимать из кручины.

Знаешь, не в самой счастливой стране

хочется чувствовать силу былую,

как в неразбавленном крымском вине,

 в перебродившем ночном поцелуе…

Мне не уехать отсюда, мой друг:

 я заглянула уже в эту бездну.

Где-то судеб завершается круг…

Все мы на шарике утлом проездом.

Я повидала другие края.

Там хорошо! Но совсем не поётся

грустная странная песня моя.

А без неё… знаешь, сердце не бьётся…

Тайная вечеря. Чистый четверг.

Всё решено. Уже завтра распятье.

Станут врагами и други, и братья.

Тайная вечеря. Времени бег…

До Воскресенья – всего лишь три дня,

страшных три дня, равных тысячелетьям.

И над пустыней – сухой, жаркий ветер.