– А сейчас я прочитаю пародию на «Подушку».

И прочитала. По пародии Саша вычислила, какие стихи имелись в виду. Ей ничего не оставалось делать как выйти в свой черед к микрофону и продекламировать первоисточник, объяснив новокалифорнийскому народу, что вообще-то писала она совсем не про подушку:

Руки обнимали плечи,

Губы прикрывали веки,

И казалось, что вовеки

Люди так друг друга лечат.

По-иному не бывает,

Истинное только в этом:

В тишине перед рассветом,

В звуках первого трамвая.

На двоих – одна подушка,

На двоих – одно дыханье,

На двоих – для полыханья

Браги горьковатой кружка.

Лунный серп над головами

Высветлил ночные лица,

Отраженные в страницах

Обнаженными словами.

Это было в жизни прежней,

Это снится в жизни новой,

Сумеречной и суровой,

И безлюдной, и безнежной.

И сильнее нет на свете

Жажды верить в этот холод

В то, что мир еще так молод,

В то, что мы – всего лишь дети…

В темноте трубадурка наткнулась на своего траблмейкера.

– Мышкин, ты тоже считаешь, что я написала стихи про подушку?

– Я так не считаю. Но лучше выкинь вообще эту подушку на фиг и читай: «На двоих – одна планета». Красиво, правда?

– В том-то и дело, что красиво. А мне нужно не красиво, а точно.

– Точное слово и Сашке приятно?

– Ты у меня дошутишься! Где мой трейлер с номером «люкс»?

– Пока не прибыл. Но из Канзас-сити выехал еще вчера.

– Опять ты, кот Базилио, чует мое сердце, обманул меня. Еще скажи, что в этом мифическом трейлере лежит красная подушка на красной кровати, стоящей на красном паркете.

В общем, ночевать Саше пришлось не в люксе, а в тойоте ее траблмейкера. Сам хозяин машины удалился на ночевку на безопасное расстояние. Рано утром Мышкин постучал в ветровое стекло.

– Сашка, просыпайся! Нам пора ехать в Голливуд.

– Куда?! Мы что, опаздываем на встречу со Спилбергом?

– Ты все не так поняла. У меня друзья в Западном Голливуде. Я договорился, что мы приедем к ним принимать душ.

– Что, прямо на съемочной площадке?

– Да нет. Западный Голливуд – это жилой район Лос-Анджелеса.

Саша окончательно проснулась. Мышкин, выгрузив ее из машины вместе с чемоданом, отправился отдавать последние распоряжения по всему «Бандито». Он ездил по кругу на тойоте и начальственным голосом выкрикивал команды. Продолжался этот аттракцион часа два. Трубадурка успела позавтракать и несколько раз выпить кофе с невозмутимыми друзьями ее траблмейкера. Наконец, тойота была подана и Саша на прощанье, давясь смехом, сказала остающимся:

– Вот вам и Голливуд в чистом виде. Мышкин, из окна машины отдающий распоряжения, – это незабываемое зрелище! Чарли Чаплин просто отдыхает.

И они, наконец, уехали. Звонок из далекого дома застал Сашу у Левиных друзей.

– Мазер, ты где? У тебя телефон со вчерашнего дня не отвечает. Мы с фазером волнуемся.

– Кара фиглия, то бишь дорогая дочь, это трудно себе представить, но в американских горах нет мобильной связи. А сейчас я спустилась с гор и принимаю душ в Голливуде.

– Чего?! – Стася залилась смехом. – Мало того, что с меня спадают твои часовые пояса, так ты еще и душ нигде не можешь принять, кроме Голливуда?

– А у меня тут в распоряжении личный траблмейкер. Он все и устроил. Говорит, что нам пора ехать дальше. Так что до следующей связи в Санта-Барбаре!

И тойота, пляшущая канкан под управлением Мышкина, покинула Голливуд и отправилась по самой кромке Тихого океана через Малибу в Санта-Барбару. Виллы миллионеров и миллионерш заслоняли океанские дали и раздражали пассажирку. Чтобы разрядить чересчур голливудистую атмосферу, Мышкин многозначительно заметил:

– Есть тут у меня одна знакомая миллионерша…

– В какой степени знакомая?

– Это не важно. Как говорил один наш дорогой автор, всех не перемалибешь.

Саша посчитала каламбур неуместным и устроила Мышкину вырванные километры. Лева никак не мог понять, чего она злится. Обед в ресторане Санта-Барбары прошел в зловещем молчании. Мышкин демонстрировал надорванную концертной аппаратурой спину и пытался сконцентрировать Сашино внимание на своих гераклических подвигах. Но Анчарова закусила удила и категорически не выходила на контакт. Через полчаса она сама не могла понять, какая муха це-це ее укусила, но к этому моменту красоты Санта-Барбары остались позади.

Поздно вечером они приехали на ночлег к очередным Левиным друзьям. Сережа и Стелла ждали их с остывшим ужином. Мышкин, как всегда, опоздал часов на пять. С хозяином дома Сергеем Саша была знакома еще по Киеву в былинные времена. Она жила тогда с мужем и маленькой дочкой в квартире без телефона. Периодически на их дом обрушивалось нашествие, сравнимое разве что с татаро-монгольским. Приезжали ночевать знакомые и незнакомые люди из разных городов необъятного Союза и застревали, как правило, на неделю. Однажды в составе междугородной делегации оказался и Сергей из Харькова. Всю ночь гости пели и пили, а потом гуляли по крышам с хозяйкой дома. Саша в те времена была еще настолько гостеприимна, что даже крышей дома своего делилась со всеми приезжими. А утром четырехлетняя Стася самостоятельно собиралась в детский сад и, переползая через спящих вповалку гостей, будила отца и требовала проводить ее и сдать на руки воспитательнице. Стася вырастала в богемном окружении пишуще-поющих родителей и подобных им друзей и не сомневалась, что все взрослые ваяют стихи и выступают с концертами. Она была первой слушательницей родительских сочинений. Однажды отец исполнил для Стаси новую песню, и четырехлетняя критикесса вынесла свой вердикт:

– Папа, песня хорошая, только слова надо изменить.

– Тебе что-то не нравится?

– Мне-то нравится. Но дети тебя не поймут.

Именно об этом Саша балагурила в одном из потаенных уголков Калифорнии, сидя за столом гостеприимного дома, примостившегося у Тихого океана.

– Сережа, помнишь, как мы ночью гуляли по крышам?

– Еще бы! С нами еще были Семенов и Федоров. А утром твоя дочка Стася сама собиралась в детский сад и будила папу на работу. Фантастика!

– Н-да. Через пару лет, учась в первом классе, она оставляла нам дивные записки: «Родители! Молоко в бЕдоне (видимо, от слова «беда»). Не забудьте его прокипятить! Я ушла на продленку. Целую двумями поцелуями. Стася».

На следующий день Сергей, Саша и Лева прогуливались по берегу океана. Рядом отдыхал пеликан и высокомерно реагировал на Сашин восторг, мол, подумаешь, дикарка какая, пеликана никогда не видела! Анчаровой на этом побережье везло: она нашла рядом с пеликаном куриного бога и камень в форме сердца.

– Смотрите, я увезу с собой сердце Тихого океана!

– Нужно положить его в алый бархатный футляр, подписать: «Смотри не обломай перо об это каменное сердце», – и подарить автору данных пророческих строк, – подал идею Сергей.

Они расстались с невозмутимым пеликаном и пошли дальше. По дороге гуляющей троице бросались под ноги земляные белки и требовали еды. Дивные чайки с красными клювами и огромные белоснежные альбатросы сохраняли птичье достоинство и брали корм из рук только по персональному приглашению. Гастролерка была потрясена дружеским сосуществованием живой природы и калифорнийского человека. Мышкин с большим трудом уговорил ее попрощаться с Сергеем, вернуться в тойоту и ехать в обратном направлении к Лос-Анджелесу. В машине трубадурка поутихла, зато ее траблмейкер болтал без умолку. Разумеется, они чуть не врезались во встречный трейлер.

– Эй, Мышкин, этот трейлер случайно не из Канзас-сити едет с номером «люкс» персонально для меня?

– Я за тебя перепугался, а ты хохочешь, – обиженно сказал Мышкин и вынужденно замолчал.

– Лева, я тебя прошу, молчи в том же духе до Лос-Анджелеса. Не мешай мне прощаться с Океаном!

Они ехали на последнюю калифорнийскую ночевку. В дому у лос-анджелесских друзей Мышкина, как всегда, в долгом ожидании успел остыть ужин. Ночью Лева перепаковывал Сашин чемодан и показывал ей, где что искать.

– Смотри, в этой коробке живность! – и Мышкин демонстрировал любовно утрамбованных мустангов и койотов из индейского магазина в Красной Канаве. – А здесь твои оставшиеся диски для последних концертов на Восточном берегу.

– Не хочу уезжать из Калифорнии! – жалобно повторяла трубадурка, пока ее траблмейкер возился с чемоданом.

* * *

Саша перемещалась из Лос-Анджелеса в Филадельфию, разумеется, с пересадкой все в той же Атланте. Утром Мышкин привез Александрину в аэропорт перед самым отлетом и в спешке оставил машину на запрещенной парковке. Трубадурка наотрез отказывалась понимать американистую скороговорную речь, и ее траблмейкеру пришлось срочно что-то предпринимать. Как всегда, его действия были абсолютно непредсказуемы. Не успела Саша опомниться, как к ней подъехало кресло, подозрительно напоминавшее инвалидное, с возвышающимся над ним латиноамериканцем. Мышкин усадил изумленную гастролерку в кресло и поставил ей на колени гитару, упакованную в огромный тяжелый чехол. На вопросительный зареванный взгляд он ответил:

– Сашка, я не могу тебя оставлять в таком состоянии без помощи. На этом кресле тебя вкатят прямо в самолет. Я вызвал службу спасения и объяснил, что ты временно ослепоглухонемела после душевного потрясения. Тебя будут сопровождать и в Атланте на посадку в Филадельфию.

Мышкин еще долго прощался и говорил что-то романтически невразумительное. Саша, как и полагалось слепоглухонемой, молчала и, вцепившись в гитару, заливалась потоками слез. Латиноамериканец терпеливо ждал, когда закончится это безобразие. Наконец, трубадурка отъехала на кресле от своего траблмейкера. Рядом на таких же средствах передвижения непроницаемые служители аэропорта катили столетних старушек. Так в окружении немощных бабулек гастролерка и въехала в лайнер. Перед самым взлетом зазвонил мобильный.