Ирина Карпинос - Путешествие дилетантки

– Интересно, чем кончится ваша интрижка с Пастернаком?

Узнав об этом, Борис Леонидович настоял, чтобы Ольга ушла из «Нового мира».

– Люся, я так решил, всю заботу о твоей семье я беру на себя.

Поразительный человек! Такие мужчины в нынешние времена не водятся даже в «красной книге». Он всю жизнь зарабатывал литературным трудом, никогда не был советским миллионером. И при этом полностью содержал три семьи. Первая жена Евгения с их сыном Женей и домработницей, вторая жена Зинаида с их сыном Леней, двумя сыновьями от Нейгауза (и домработницей) и Ольга Ивинская с матерью и двумя детьми жили на деньги, которые зарабатывал Пастернак. При этом он помогал репрессированным Ариадне Эфрон (дочери Марины Цветаевой) и Асе Цветаевой (сестре Марины), Анне Ахматовой и многим другим людям, нуждающимся в помощи. И никогда не ждал, чтобы они попросили его о чем-то. Среди этих людей были и близкие друзья, и дальние приятели, и незнакомцы, находящиеся в лагерях и ссылках.

Между тем, наступил страшный 1949-й год. Как сказали бы сейчас труженики бульварного пера, это был ремейк 37-го. Выжившие в предыдущей мясорубке «враги народа» получали новые срока. Ни в чем не повинных людей пытали, отправляли в лагеря и (начиная с 50-го года) расстреливали. Сталинская паранойя после непродолжительной ремиссии перешла в острую стадию. Вспомнили и о том, кого генсек назвал когда-то «нэбожителем». Пастернак опять ждал ареста. Но в октябре 49-го, в годовщину их знакомства, арестовали Ивинскую. В тот день они встретились и долго не могли расстаться. Потом Пастернак уехал, а вечером в дом к Ольге ворвались блюстители закона, вернее, беззакония. После долгого обыска, длившегося до глубокой ночи, ее увезли на Лубянку. Там начался ад: ночные допросы, пытки бессонницей и неизвестностью. Она не знала, где ее дети, что с Пастернаком, на свободе ли он или в соседней камере. Через несколько недель врачи сообщили, что Ольга беременна. Режим для нее слегка смягчили, то есть после ночных измывательств разрешили спать до обеда. Уже на большом сроке беременности ее вызвали на допрос и заявили, что поведут на свидание с Пастернаком. После долгого пути по страшным лестницам и подвалам Ивинскую впихнули в какое-то ледяное помещение и захлопнули дверь. «Неужели он здесь?» – в ужасе подумала Ольга и увидела столы, на которых лежали трупы. Она поняла, что находится в морге и, теряя сознание, опустилась на мокрый ледяной пол. Через несколько часов за ней пришли, гнусно ухмыляясь, заявили, что произошла ошибка, и повели в камеру. В тот же день у нее был выкидыш…

Пастернак не знал, что Ольга потеряла ребенка. О ее беременности ему сообщили, и он готовился к тому, чтобы забрать новорожденного. Скандал с женой был грандиозным, но Зинаиде Николаевне пришлось смириться с решением мужа. И вот наступил тот день, когда Пастернака вызвали на Лубянку. Он позвонил подруге Ольги Люсе Поповой:

– Они сказали, чтобы я немедленно пришел. Наверное, мне отдадут ребенка. Я сказал Зине, что мы его должны пригреть и вырастить, пока Олюши не будет. Был ужасный скандал, но я должен это вытерпеть, я тоже должен как-то страдать…

Он пришел со всеми необходимыми для грудного ребенка вещами. Но ему вернули только книги, конфискованные во время обыска у Ивинской. Вместо ребенка Пастернак принес домой то, что дарил Ольге в течение трех лет.

Через месяц Ольга Всеволодовна Ивинская после возвращения из тюремной больницы была приговорена «тройкой» к пяти годам лагерей. Приговор звучал так: за близость к лицам, подозреваемым в шпионаже. А в это время подозреваемый «английский шпион» Пастернак находился на свободе. Через несколько лет Борис Леонидович писал в Германию одной своей знакомой: «Ее посадили из-за меня как самого близкого мне человека, по мнению секретных органов, чтобы на мучительных допросах под угрозами добиться от нее достаточных показаний для моего судебного преследования. Ее геройству и выдержке я обязан своей жизнью». Никаких показаний добиться от Ивинской не удалось – и «нэбожителя» опять оставили в покое. А Ольга отправилась в лагерь.

Борис Леонидович полностью взял на себя заботу о ее детях: Ирине и Мите. Он писал Ольге от имени ее матери, потому что письма и посылки принимались только от близких родственников. Вот одно из его писем:

«Родная моя! Я вчера, шестого, написала тебе открытку, и она где-то на улице выпала у меня из кармана. Я загадала: если она не пропадет и каким-нибудь чудом дойдет до тебя, значит, ты скоро вернешься и все будет хорошо. В этой открытке я тебе писала, что никогда не понимаю БЛ. и против вашей дружбы. Он говорит, что если бы он смел так утверждать, он сказал бы, что ты самое высшее выражение его существа, о каком он мог мечтать. Вся его судьба, все его будущее – это нечто несуществующее. Он живет в этом фантастическом мире и говорит, что все это – ты, не разумея под этим ни семейной, ни какой-либо другой ломки. Тогда что же он под этим понимает? Крепко тебя обнимаю, чистота и гордость моя, желанная моя. Твоя мама».

Четыре года Ольга провела в лагере под Потьмой. И только в 53-м году после смерти Сталина ее выпустили по амнистии. В мордовских лагерях женщин заставляли работаь по 14 часов, с семи утра. Кайло, кирзовые сапоги сорок четвертого размера, серое клеенчатое платье, невыносимо жаркое мордовское лето и жуткая зима… Там встретила Ольга Ивинская свое 40-летие. Постоянные кровотечения после выкидыша, непосильная работа, смертельная тоска – и так бесконечных четыре года. Однажды июньской ночью ее вызвали из барака.

– Вам пришло письмо и тетрадь со стихами. На руки давать не положено. Садитесь и читайте здесь.

Ольга просидела до рассвета, перечитывая тетрадь снова и снова, чтобы запомнить все, что он написал ей, навсегда.

В ту летнюю душную мордовскую ночь она стояла под ослепительным московским снегопадом. И не было в ее жизни большего счастья, чем этот снегопад.

В сценарии «Из логова змиева» я вскользь упоминала о выступлении Александры Анчаровой на концерте Алексея Волкова. Но Саша рассказывала об этом достаточно подробно. История концерта запомнилась мне приблизительно в таком виде. После распада Союза у джаза открылось второе дыхание. Волков много гастролировал и часто бывал в Киеве. В один из его приездов Саша при встрече напомнила, что за ним числится должок. Когда они только познакомились, Леша предложил ей совместный, хоть и разножанровый концерт в Питере. Но до перестройки джаз был в опале, Волков еще не стал знаменитым джазменом, и обещанный концерт откладывался до лучших времен. Впрочем, справедливости ради нужно признать, что один раз Волкову почти удалась попытка соединить два несовместных жанра. Он пригласил Сашу в Ленинград на свой концерт в «Корабелке», сообщив, что дарит ей первое отделение. Но когда она приехала, оказалось, что «доблестные искусствоведы» в штатском запретили Волкову выступать в вузах Ленинграда. Он отправил Сашу в известный бардовский клуб «Восток», где успел договориться о ее концерте.

– Запомни: наш общий бенефис остается за мной, – сказал Леша, когда они встретились у него дома, воспользовавшись отсутствием жены.

Таня звонила каждые пять минут и интересовалась, чем занимается муж. Волков, как всегда, отвечал предельно честно:

– Тань, я вкалываю, как негр на плантациях. Да никого у меня нет! Креститься надо, если тебе хрен знает что кажется!

Прошли годы. И вот Алексей Волкофф, концертирующий со своим джазбандом, вздумал отдать должок и предложил давней подружке почитать стихи на его концерте.

Он предоставил ей даже услуги личного саксофониста. Саша не ожидала такой щедрости и решила всерьез подготовиться к выступлению. Первым делом она сварганила себе наряд из блестящих черных лосин и туники до бедер. На тогдашней эстраде еще никто не сменил платья на комбинации, а брюки – на лосины, поэтому Сашино облачение казалось ей крутым авангардом, удачно монтирующимся с саксофоном. Оставалось соорудить на голове джазвуменскую прическу. Химзавивка на дому превратила ее мягкие белокурые волосы в сожженные спирали цвета хозяйственного мыла, и Саше пришлось обрезать погорелые локоны почти до корней. В таком свинговом виде она и явилась за кулисы к Волкову.

– С каждой нашей встречей ты все больше хорошеешь, – сказал Леша, недобро усмехаясь. – А ну-ка покажи, в чем собираешься выступать.

Саша распахнула джинсовый плащ, и взору Волкова предстала ее внаглую обтянутая лайкрой фигура.

– Эпатажный костюмчик! – только и смог произнести он, отпивая из бутылки большой глоток виски.

Посмотрев на шефа, тут же в панике засуетился администратор Гоша.

– Саш, давай ты выйдешь на сцену с букетом цветов, чтоб немного прикрыть место, где должна быть юбка, – сказал Гоша, заискивающе глядя на Волкова.

– Ладно, пусть не прикрывается. Поэтесса должна выглядеть, как настоящая крейзи. Take it easy, Sandra, come to me. Как только прозвучит моя композиция «Black flower», я тебя представлю и ты выйдешь из-за кулис.

– Как же ты играть-то будешь после выпитой бутылки?

– Клево буду играть. Я же – профи.

И джазмен Волкофф, хлебнув последнюю порцию виски, взял гитару и пошел на сцену. Саша стояла за кулисами ни жива ни мертва. Его «Черный цветок» зазвучал в ее ушах, как «Бухенвальдский набат». Под грохот аплодисментов Волкофф, преувеличенно четко артикулируя, произнес:

– А сейчас я хочу представить вам девушку, которую знаю очень давно. (Тут Леша изумился собственной фразе и замолчал.) Вернее, раз я ее знаю, причем давно, она уже – не девушка.

После такого публичного признания Саша чуть не разрыдалась, а Волкофф продолжал: