– Эй, мужик! Ты что, охренел? Сними ее оттуда!

– Очень хорошо! – удовлетворенно сказала Альбина. – Наконец-то ты повисла натурально. Сняли! Перерыв полчаса.

Во время перерыва меня направили к гримеру, призванному омолодить героиню на нужное количество лет. Из Крыма конца 90-х мы перемещались в Киев конца 80-х. Гример Ксюша собрала мои растрепанные волосы в два худосочных хвостика, выщипала остатки бровей и обледнила цвет лица. На этом процесс омоложения закончился. Заглянув в зеркало, я увидела там маловыразительную особу с наркотическим блеском в глазах, белесыми ресницами и анемичными губами.

– Ни фига себе! Шарон Стоун, играющая собственную внучку! – восторженно бросила я гримеру, не подумав, что, омолодив меня до внучки, Ксюше пришлось бы заткнуть мой комплиментарный рот пустышкой.

Хорошо, когда в съемочной группе есть супружеские пары родственных профессий. Еще лучше, когда у этих пар рождаются дети, в разных возрастах пригодные к употреблению в съемках. Ксюша и ее муж-звукорежиссер привезли в Лютеж трехлетнюю Нюту. Она-то и сыграла дочь Саши Анчаровой Стасю в ясельном возрасте. Я держала Нюту на руках на фоне лютежской церкви. За спиной плескалось рыжее от ржавчины Киевское море, намекающее на тот чернобыльский год, в который и произошло знакомство героини с героем. В моем сценарии такого эпизода не было. Волков не возил Сашу ни на Киевское, ни на какие другие моря. Но Альбина настаивала на максимальном отходе от кондовой правды жизни. Искусство в очередной раз потребовало жертв, и нам пришлось закинуть лакомый кусочек вымысла в его прожорливую пасть.

Под вечер на лютежскую съемочную площадку приехал хирург. Многофункциональное Киевское море предлагало свои услуги в имидже Финского залива. Крымский столик в саду, передвинутый под виноградную лозу, обозначал интерьер азербайджанского ресторана в окрестностях Питера. Мы сели друг напротив друга и по режиссерской команде стали изображать оживленную беседу.

– Как я подобрал интерьерчик? – спросил хирург, в точности повторяя слова Волкова и указывая рукой на зеленые виноградные побеги над нами и зеленые же огурцы на столе.

– Это он подбирал интерьерчик к Сашиным зеленым глазам и ногтям. А у меня сегодня маникюр совсем другого цвета, и вообще, не кормил он ее в азербайджанском ресторане одними огурцами, – заявила я хирургу, зазывно улыбаясь.

– Все. Снято, – скорбно сказала Альбина. – Перемещаемся на дачу к сестре Волкова.

И мы пошли за угол дома. Вечернее солнце злобно светило прямо в глаза. В образе сестры Волкова к нам приближалась родственница продюсера Ванциферова, преображенная гримером Ксюшей. Брат с сестрой обнялись, и сестра продекламировала:

– Леша, Саша! Смотрите, у меня здесь кусты смородины, красной и черной. А вот это, Леша, хрен, а не смородина.

– Ну, с хреном у нас все в полном порядке, – убежденно сказал хирург, опять-таки дословно цитируя Алексея Волкова, и впервые от начала съемок посмотрел мне в глаза.

– А теперь прошу сконцентрироваться, нам предстоит очень сложный эпизод. Саша в такси ссорится с Волковым и на полном ходу пытается выпрыгнуть из машины. Больше всего меня волнует, поместится ли рядом с водителем оператор с камерой, – поделилась своими сомнениями режиссер Беляк.

Сомнения ее были вполне обоснованы. Наш колоритный оператор обладал мощной комплекцией Портоса и ростом Гулливера. Машина любой марки смотрелась на его фоне, как майский жук на фоне Триумфальной арки.

Автомобиль с «таксистом» за рулем уже был готов к нашему вторжению. Мы с хирургом устроились сзади. Недюжинными усилиями удалось уместить оператора рядом с водителем. Только после этого ему в руки подали камеру. Остававшаяся на берегу Альбина озвучила последние распоряжения, и мы отчалили. Машина набирала скорость, я распахивала дверь, хирург хватал меня за горло, таксист трясущимися руками останавливал машину, и только оператор оставался неудовлетворенным. После пятого дубля он потребовал, чтобы в открытую на полном ходу дверь я еще рывком выбрасывала ногу.

Посмотрев на свою ногу и убедившись, что у нее вполне пристойные очертания, я без ложного стыда изобразила ласточку в полете. Оператор остался доволен и, войдя в раж, снял еще несколько дублей.

Когда мы вернулись на исходную точку, уже смеркалось. Фургон «Телевидение» со съемочной группой во чреве покатил в лес. На сей раз лютежский пейзаж символизировал станцию Команчуково. Из зарослей выползал хирург с гитарой, и мы с актером Провокатуровым встречали его бурными объятиями. А потом втроем уходили за горизонт. Далее следовал эпизод у костра. Таня Волкова в исполнении жены хирурга печально смотрела на неверного супруга и его спутницу. То есть ее взгляд был устремлен на близстоящую сосну, возле которой воркующая парочка застыла в позе «море волнуется – три, на месте фигура замри!» Сохранять равновесие было очень неудобно, а главное, трудно было себе представить, что в такой стойке два человека могут говорить и делать друг с другом что-то интимное.

Эпизод заканчивался поочередным сольным пением у костра трех главных действующих лиц: Леши Волкова, Саши Анчаровой и ее мужа. Не пела только жена Волкова. Если бы запела еще и она, это вызвало бы необратимую реакцию с моей стороны. Я тоже против кондового изображения правды-матки, но мы все-таки снимали лирическую драму с вкраплениями трагифарса, а не мюзикл из жизни Новоурюпинска. Снимали для тех, кто понимает. И режиссер Беляк именно к этому стремилась. Поздней ночью наш телефургон покинул Лютеж и под непрерывное ворчание шофера двинулся в направлении Киева.

День третий

После лютежского вояжа съемочная группа потребовала два выходных. Только я, находясь в состоянии транса, готова была перевоплощаться перед камерой ежедневно и еженощно. И вот он настал, желанный третий съемочный день. Продюсер Ванциферов ожидал меня у гостиницы «Турист». Опаздывая, как на свидание, и приблизительно в том же предрандевушном состоянии бежала я навстречу своему наконец-то отрытому призванию.

На студию мы явились минут на 20 позже назначенного срока. Режиссер Беляк в нашу сторону не смотрела. Но в расчете на мой не лишенный музыкальности слух проигрывала гамлетовский монолог перед каждым встречным сотрудником:

– Почему я должна все делать сама?! (В подтексте: быть или не быть, вашу мать?!) Группа разбежалась, актриса опоздала, за оператором поехали не вовремя, шофер вообще меня достал! Валера! Ванциферов!! Сколько можно надо мной издеваться?!

– Алечка! Альбиносик! Уже все давно на месте. Это ты куда-то выходила.

– Я выходила? Как у тебя язык поворачивается такое говорить?! Всем приготовиться! Снимаем эпизод в редакции журнала «Имидж и жилье».

– Всегда готова, – проблеяла я.

– Ты как опоздавшая ждешь своей очереди в коридоре. Сейчас – сцена между Мартыновой и издателем журнала. Иди посмотри какую я Мартынову нашла!

В сценарии «Из логова змиева» импресарио Элла Мартынова защищала честь и достоинство своего подопечного джазмена Алексея Волкова. По ее мнению, на волковские честь и достоинство покушалась импульсивная и взбалмошная Саша Анчарова. Альбина показала мне сотрудницу студии, которой предстояло сыграть Мартынову. Я была удовлетворена. Импресарио отнюдь не затмевала мою Сашу неземной красотой. В правильной режиссерской интерпретации противостояние Анчаровой и Мартыновой укрупняло черты трагифарса, недостаточно прописанные в сценарии.

А дальше был мой выход. Вся в розовом, я вплывала в кабинет издателя. На его столе лежал журнал, в котором было опубликовано интервью с Волковым.

– Что это вы мне тут, Александра, наваяли? Студия, то есть, пардон, наше издание не может принять к производству вашу заявку.

Импровизированный текст «издателя» был убедителен. Я, вырвав из его рук журнал, отвечала не менее убедительно:

– Ах, вам не нравится? Так идите вы к черту со своим журналом! Я у вас больше не работаю!

И, швырнув ему в лицо печатную продукцию, хлопала дверью и гордо удалялась по коридору студии.

После моего пятого прохода Альбина сообщила, что приехал хирург. Мы перешли в другой кабинет, призванный изображать питерский офис Волкова. Плакаты с митингующим майданом были предусмотрительно сняты со стен. Как только оператор сфокусировал на нас камеру, за окном стал накрапывать типичный питерский дождик. Природа явно подыгрывала сотворявшейся на ее глазах нетленке.

Хирург сел за стол и почувствовал себя хозяином кабинета главврача. Я тыкала ему в физиономию диктофоном, после чего по команде режиссера мы весело несли какую-то хреновину.

– А не испить ли нам коньяку? – спросил он.

– Отнюдь! – сказала она, то бишь я, – сначала деньги, потом стулья!

Продолжая в том же духе, мы перешли в смежную комнату и, сев на диван у журнального столика, все-таки решили испить коньяку. Коньяк был дешевый, но не камуфляжный. В вазе покоились немытые вишни. Хирург убеждал меня, что от съеденных пары-тройки ягод вреда не будет. Совковая привычка верить на слово врачу победила природную брезгливость. Мы ели вишни и запивали их дезинфицирующими дозами коньяка.

– Это ничего, что из разреза юбки у меня выпадает колено? – на четвертом дубле спросила я у оператора.

– Это именно то, что нужно, – ответил продюсер Ванциферов.

– Кажется, мы не виделись сто лет? – обратила я подогретый напитком и обстановочкой взор к хирургу.

– Сто лет и одну ночь! – ответил он репликой из Волкова, чем привел меня в эйфорическое состояние раздвоения личности.

– Снято, – сказала Альбина и убрала со стола священный сосуд.

Спустя еще пару не слишком утомительных сцен мы погрузились в фургон и отправились к назначенному часу в Оперный театр. На служебном входе в приподнятом настроении исполняла гражданский долг охрана. Ожидалось прибытие на гала-концерт и банкет главы государства. Глава по обыкновению опаздывал. Нас пропустили в святая святых только тогда, когда стало известно об изменившемся маршруте главы. Еще по дороге Альбина объявила, что в Оперном театре мы будем снимать эпизод в московской гостинице. Описанный в моем сценарии люкс вмещал в себя рояль с музицирующим Волковым. Рояль для съемок можно было найти только в кустах, то есть в закромах Оперы. Для разгона в одной из гримерных предполагалось также снять немаловажную сцену в Саратове, куда Саша приехала на бардовский фестиваль и за кулисами нежданно-негаданно встретилась с Волковым.