Гэвин топнул ногой:

– ТЫ САМ ВРУН, ТЫ, ТОЛСТЫЙ ЖИРНЫЙ ИНДЮК!

– Я не жирный. Я мускулистый. Не перевирай факты, – вступает с ним в спор Дрю.

– Ладно, бога ради, так кто-нибудь скажет мне, проглотил ли всамделе мой ребенок монетку? – громко спрашивает Клэр, прерывая их спор.

– Что ж, – говорит Лиз, – я сделала в «Гугле» запрос «глотание медной мелочи маленькими детьми», и ты представить себе не можешь, сколько ответов я получила! В любом случае, если цент чеканили до 1982 года, то все у него будет отлично.

Мы с Клэр некоторое время тупо смотрим на нее, потом Клэр взрывается:

– Что за хрень, едрена-мать?!

– У‑у‑у‑у‑у, мам, – укоризненно тянет Гэвин, указывая на нее пальцем.

– Прошу прощения, что за х‑р‑е‑нь все э‑т‑о значит и ч‑т‑о мы с‑е‑й‑ч‑а‑с делаем?

Клэр просто на глазах по полной обратилась в одну из степфордских мамушек, выговаривая по буквам даже те слова, которые в том ничуть не нуждались, вот до чего перепугалась. Известие лишило ее всяческой радости.

– Клэр, все отлично, – успокаивает ее Джордж. – Я проверил внука металлоискателем и монетки не обнаружил.

– Все хиханьки, да? – напускается на отца Клэр. – А тебе известно, что есть такое хитрое заведение, именуемое больницей? Или нет?

– Я мальцом в его годы в гору туда и обратно в метель-пургу босиком ходил, чтоб только до школы добраться, и стружку металлическую ел для забавы, – отбивается Джордж. – Крохотный медяк ему не навредит.

– Если только это пенни не отчеканили после 1982 года, потому что тогда в нем вполне хватит цинка, чтобы растворить малому пищевод, – словно бы походя замечает Дрю. – Впрочем, более чем уверен, что по времени это бы уже случилось, так что с ним, по-видимому, все хорошо.

Клэр присаживается рядом с Гэвином, прижимает его к себе и заботливо спрашивает:

– Миленький, ты как себя чувствуешь? У тебя с животиком все в порядке?

– С животиком все хорошо, – отвечает Гэвин и возбужденно сообщает: – Папаня сказал, что мне надо какашками сходить и проверить их на деньги. Я могу деньгами какать!

– Жаль, что мне не дано какать денежками, – жалуется Дрю.

Я наклоняюсь к Клэр с Гэвином, сгребаю их обоих в объятия.

– Просто, чтоб ты знала: мы сбегаем на все сто, – говорю я ей.

– О, слава богу! – отвечает она.

22. Уакки, якки, факки

– Так тебе оно по правде нравится? – в сотый раз спрашивает Картер.

Мы наконец-то в постели, нежимся после долгого-долгого дня, и я глаз оторвать не могу от своего кольца.

– Думаю, мне оно нравится больше, чем тебе.

Картер смеется:

– Очень смешно.

– О, я на полном серьезе. Все это время я только и думала, что ты просто не хочешь жениться на мне, а ты, надо же, носил его повсюду с собой в кармане. Мне типа хочется выточить из зубной щетки ножик и воткнуть его тебе в глаз, – серьезно говорю ему я.

Он перекатывается на бок и кладет руку мне на живот.

– Не сердись. Мне надо было сделать это в тот день, когда я купил кольцо. Просто хотелось, чтоб мое предложение было самым лучшим, а потом мы узнали, что ты беременна, и я понял, что у тебя в голове делается. Ты бы ни за что на свете не поверила, что я делаю предложение из верных побуждений, если б я сделал его сразу, как только мы узнали, – говорит он, нежно поглаживая мой выпирающий животик.

– Понимаю, ты прав. Моя мать то же самое сказала, – говорю я, накрывая ладонью его руку и подталкивая ее вниз, туда, где я обычно чувствую, как пинается крошечная ножка. Для меня самой это ощущается, словно пузырики лопаются, и я вовсе не уверена, что и Картер сможет ощутить такие пиночки, но и от того, чтоб попробовать, вреда не будет.

– Рэйчел по правде сказала что-то осмысленное? – удивленно спрашивает он.

– Ага, я тоже от этого в шоке была, – признаюсь я, поворачивая голову на подушке, чтобы видеть его лицо. – Я должна была бы просто поговорить с тобой. Мне вообще противно всякое такое общение. Мне куда лучше, когда я страдаю втихомолку.

Картер жмется ближе, высвобождает руку из-под моей ладони и проводит ею вверх по всему моему телу, пока не касается щеки.

– Думаю, нам обоим еще долго шагать и шагать, обучаясь науке общения. Ничего, обучимся, – уверяет меня он.

– Я тебе говорила, что, когда все эти сомнения заползли мне в башку, я поделилась ими с Лиз и та посоветовала мне сделать тебе массаж простаты?

– О, боже мой, стоп! Ни слова больше. Джим рассказал мне про ночь, когда она ему такое сделала, и это было ужасно. Прошу тебя, ни слова больше, – предостерегает он.

– Ну, не знаю, – поддразниваю я, – может, тебе понравится.

– Слышь, да я ни одной морде не позволяю даже в ЛИЦО себе пальчиком тыкать, – с бруклинским акцентом выговаривает Картер.

– Серьезно? Опять цитата из «Сопрано»?

– М‑м, да. Из «Сопрано» найдется цитата на каждый случай. В том-то как раз и причина потрясности фильма. Имей почтение к «Клану Сопрано», – серьезно увещевает меня Картер.

Перекатываюсь на бок лицом к нему, повожу ногой, укладывая ее Картеру на бедро, пальцами рук ерошу ему волосы.

– По-моему, – говорит он с улыбкой, – мы должны отпраздновать столь памятное событие и воткнуть в тебя мой член.

– Твое счастье, что ты сегодня одарил меня драгоценностями, не то я б тебе врезала за это.

Картер прижимает меня к себе покрепче и губами прижимается к моим губам. Как и всегда, его поцелуи ввергают меня в полное беспамятство. Мягкость его губ, гладкое скольжение его языка по моему напоминают мне, как же давно не было у нас с ним близости. При наших сумасшедших распорядках да и проблемах моего положения – не было долгонько, я уж по нему больше чем изголодалась. Руки его охватывают меня, а ладони скользят вниз, к моей попе, обхватывая ее и подтягивая к тому, что давно уже навострилось в ожидании. Я, издавая стон, прижимаюсь к нему бедрами.

– Подожди, постой. Черт, – бормочет он, прерывая поцелуй.

Отвожу голову и бросаю на него вопрошающий взгляд:

– Что? Что стряслось?

Член у него сломался, что ли? О, боже драгоценный, прошу тебя: не дай ему сломаться. МНЕ БЕЗ НЕГО НЕ ЖИТЬ.

– Мне пописать надо. Не забудь, о чем думала, – говорит он, высвобождаясь из моих рук и выкарабкиваясь из кровати.

Я переворачиваюсь на спину и смотрю в потолок. Проходит несколько минут, а я все еще не слышу шума спускаемой воды.

– Эй, у тебя все в порядке? – кричу я.

– ТССССССС! НИКАКИХ РАЗГОВОРОВ! – долетает ответный крик.

Что еще за хрень?

– Что значит – никаких разговоров? Что происходит, черт возьми?

Слышу, как из ванной доносятся несколько неразборчивых фраз, приподнимаюсь на локте так, чтоб видна была закрытая дверь туалета.

– Не могу пописать! – кричит мне Картер.

– Что значит не можешь пописать?

Едрена-мать, он И ВПРЯМЬ сломался. Знала же, что должна была почаще им пользоваться в последние месяцы. Он ломается, если им не пользоваться.

– Я серьезно: ты должна перестать разговаривать. Ты только хуже делаешь.

– Что за чертовщину ты несешь? Как это я делаю только хуже?

Дверь туалета наконец-то открывается, Картер стоит, подбоченясь, а трусы его впереди натянулись, как палатка.

– Все потому, что твой голос меня возбуждает, и я никак не могу унять этот, бенать, столбняк! Будь все как обычно, я б тебе этого никогда бы не сказал, но тут случай экстренный. Так что заткнись, к чертям, на минутку, чтоб я пописать смог!

С этими словами он скрывается в туалете и с силой захлопывает за собой дверь.

Ну, по крайности, все по-прежнему работает.

* * *

– О, когда страхи Картера остались позади, все было потрясающе, – сообщаю я на следующий день Лиз по телефону. – Он был убежден, что ребенок увидит его член и либо позавидует, либо ему всю жизнь станут кошмары сниться про член-чудовище, пытавшийся слопать его личико. Потом он захотел попробовать и достал презерватив, потому как думал, что его сперма может утопить дитя. Мне всамделе пришлось притащить в постель ноутбук и показать ему, что у него член должен быть фута в два[74], чтобы хоть как-то добраться до ребенка.

Сегодня Картер работает в дневную смену, а я трачу послеобеденное время на то, что сдираю обои в комнате, которой суждено стать детской. На это ушло несколько часов, и я вымоталась. Устроила перерыв, чтобы позвонить Лиз и доложить ей о том, как прошел у нас остаток вчерашнего вечера. Коль скоро в последние месяцы она то и дело во все трубы трубила мне, как часто мы НЕ занимаемся сексом, я чувствовала: она достойна быть в курсе дела. Проболтав с ней несколько минут, решаю прогуляться к местному магазинчику на углу, чтобы утолить нынешнюю свою прихоть беременной – выпить черешневого сока с измельченным льдом. Я проделывала это каждый божий день, с тех самых пор, как отыскала этот напиток. Вкуснотища и освежает хорошо, а единственное место, где продается черешневый сок, недалеко от нашего дома, сразу за углом.

Прячу Гэвина в машине и еду по улице. Оказавшись внутри магазина, как пчела, освоенным путем, таща за собой Гэвина, добираюсь до самого дальнего угла, где стоит автомат для дробления льда. Подхожу к нему и застываю как вкопанная, разглядывая болтающуюся табличку.

– «Неисправен»? Что значит «неисправен»? – произношу я вслух.

– Это значит, что машина не работает, – говорит Гэвин.

– Я знаю значение этого выражения. Но это же автомат для дробления льда. Он обращает воду в лед и добавляет черешневый сироп. Неужели автомату так трудно это сделать?

Замечаю, что автомат все еще подключен к сети, а потому, отпустив руку Гэвина, хватаюсь за штепсель и принимаюсь трясти его взад-вперед.

Лампочка, сообщающая, что автомат включен, не загорается, а потому я принимаюсь раз за разом нажимать на все кнопки. Когда ничего не получается, начинаю шлепать ладонью по боку автомата.