— Ребят… Вы так забавно ссоритесь, будто всю жизнь в одной семье бок о бок прожили. Смешно, ей-богу.

— Да у меня, теть Надь, и впрямь такое чувство, будто эта вредина всегда под ногами вертелась. Игрушки мои ломала, ябедничала, под кожу лезла… Никак не могу от этого ощущения отделаться.

— Ну, и не отделывайся, если не можешь!

— И не собираюсь. Наоборот, наверстываю упущенное.

Свернули с центральных улиц, ехали следующие полчаса уже в молчании. Вероника достала из сумки зеркальце и помаду, нервно принялась подкрашивать губы. Миша дернулся вперед корпусом, хотел что-то сказать, но промолчал, только усмехнулся по-доброму, понимающе. Вскоре свернули в островок частного сектора с добротными каменными домами.

— Вон у того дома, пожалуйста, где кедровые ветки из-за забора торчат, — скомандовал водителю Миша. — Да, вот здесь, спасибо!

Надя с Вероникой вышли из машины, встали у витой железной калитки, поджидая, пока он рассчитается с водителем. Наконец Миша подошел, ловким прыжком перемахнул через калитку, пошуровал с той стороны в замке, распахнул настежь:

— Дамы, прошу!

Мощенная камнем дорожка вела к крыльцу дома, спрятавшегося за стволами разлапистых кедров. Миша первым взбежал на невысокое, похожее на маленькую террасу крыльцо, позвонил в дверь. Вероника нервно сглотнула, прижалась плечом к матери, шепнула в ухо:

— Чего-то я так волнуюсь, мам… А ты?

Надя лишь улыбнулась, коротко пожав плечами. Нет, она совсем не волновалась. Наоборот, на душе было светло и как-то по-особенному торжественно-празднично, будто приехала в родной дом после долгого, очень долгого отсутствия. И знала, что ей будут рады… Просто знала, и все.

— Ну, вот… — разочарованно развел руки Миша, — говорил же, что его дома нет… Теперь придется на улице куковать… Можно я ему позвоню, теть Надь?

— Нет, Мишенька, не надо звонить. Ничего, подождем, не страшно.

— Там, за домом, беседка есть, мы там шашлыки жарим. Пойдемте там посидим.

— Пойдем…

Обогнули по дорожке дом, вошли в беседку, сели на скамьи за стол, осыпанный кленовыми листьями.

— Надо же… И здесь… — тихо проговорила Надя, вертя в руках за черенок резной кленовый лист.

— Отец тоже любит вот так кленовые листья в руках вертеть, — задумчиво усмехнулся Мишенька, глядя на нее. — Точно таким жестом, теть Надь… Он, по-моему, и дом этот купил потому, что здесь рядом с беседкой клен растет. Осенью, между прочим, очень красиво меж кедров смотрится. Желтое на зеленом.

Подул ветер, прошелестел почти облетевшими ветками, принес с собой несколько дождевых мелких капель, бросил им в лица.

— Да, кстати, забыл рассказать! Когда мы с отцом на кладбище у мамы и бабушки были, там хоронили кого-то. А потом мужик один от похоронной процессии отделился, к нам подошел. Маленький такой, смешной, щупленький. К отцу пристал, все про вас спрашивал — где вы да что с вами… Ругался даже, что отец ничего ему не сказал. Да он и не знал, что сказать…

— А… Это, наверное, Славик… А кого хоронили-то, Миш?

— Да вроде друга этого, ну, который к нам подходил. Сказал, что тот от пьянки умер. А жена его на кладбище так страшно выла… Полная такая тетка, высокая.

— Наверное, это Машка… Машка Огородникова… Мужа схоронила, Валерку… Я ведь, как оттуда уехала, больше никого и не видела. Даже когда на могилу ездила, ни к кому не зашла, не повидалась. Не знаю, почему… Не смогла…

— Похоже, скоро дождь зарядит! — зябко поежилась Ника, глядя сквозь резные стены беседки на небо. — А мы так и будем тут сидеть, что ли?

Вдалеке чуть слышно звякнула калитка, и Миша радостно подскочил с места:

— О! А вот и отец пришел!

И крикнул уже громко, почти торжественно:

— Папа, пап! Иди скорее сюда, я тебе кучу гостей привез!

Надя улыбнулась, встала со скамьи, первая вышла навстречу. Миша с Вероникой стояли за ее плечами, держась за руки. Вернее, это Вероника от волнения сунула свою ладошку в Мишину ладонь, сжала ее нервно.

Они шли навстречу друг другу медленно, будто опасаясь чего. На лицах не было удивления, лишь похожее на счастье встречи спокойствие, словно каждый вот-вот мог произнести что-то обычное, сакральное, вроде того — ну, наконец-то… Где ж тебя носило так долго до невозможности…

Остановились в шаге друг от друга, замерли.

— Здравствуй, Надя.

— Здравствуй, Сережа. Вот, я тебе дочь привезла. Познакомься, это Вероника.

— Здравствуйте, Сергей Владимирович! — звонко проговорила Вероника, делая старательный акцент на имени-отчестве и тем самым, как ей казалось, расставляя необходимые приоритеты в будущих отношениях. — Очень приятно с вами познакомиться! Меня зовут Вероника Колокольчикова! То есть Вероника Борисовна Колокольчикова!

Протянула руку, и Сергей взял ее в ладони осторожно, как величайшую драгоценность. И замер, будто не зная, что с ней делать дальше. Потом кивнул, улыбнулся широко, счастливо, словно вобрал в эту улыбку всю Веронику, от головы до пяток, произнес тихо:

— А вы с Мишкой очень похожи, Вероника. Спасибо, что приехала. Мало сказать, как я счастлив…

Ника выдернула ладошку, пожала плечами, улыбнулась, произнесла уже мягче, душевнее:

— Я тоже очень рада, Сергей Владимирович…

— Спасибо, Надя, — снова развернулся он к ней, глянул в глаза, да так и остался там, будто уплыл стремительно в их глубину. Был человек — и нет человека. Только взгляд — виноватый, счастливый, смятенный, ликующий, просящий прощения, всепрощающий. Любящий, одним словом.

Миша с Вероникой постояли рядом, переглянулись, неловко сморщили губы в сдерживаемых понимающих улыбках.

— Пап… Слышь… Дай ключи, я дом открою! — громко обратился к Сергею Миша, как к глухому. — У тебя там поесть чего-нибудь найдется, а? Очень уж хочется…

— Там, посмотри в холодильнике… — достав из кармана куртки ключи, протянул он их Мише, не отрываясь взглядом от Надиных глаз.

Ребята ушли, а они так и остались стоять на пятачке вытоптанной земли у входа в беседку.

— Надь, я тебе тогда главного не сказал… Я очень тебя люблю.

— А я тебя всю жизнь любила, Сережа. Как первый раз увидела, так и полюбила.

Она первая сделала шаг, и они обнялись крепко, вжались друг в друга истово, что было сил.

— Искал, мучился бог знает чем… Стыдом, совестью, искуплением… Это я, идиот, думал, что мучаюсь. А на самом деле — просто любил…

Она замотала головой: не надо, не говори ничего. Но он все равно продолжил, забормотал нервно и быстро, крепко сжимая ее плечи:

— Знаешь, Надь, это как свет в конце тоннеля… Всю жизнь к нему можно идти, и всю жизнь принимать за свет желтые фонари на стенах, и тыкаться в них, как слепой котенок… Ты меня понимаешь?

— Да, Сережа.

Пошел дождь — уже настоящий, осенний, колко-холодный. Ветер принес несколько мокрых кленовых листьев, бросил им под ноги. Из-за угла дома показались Вероника с Мишей, позвали в унисон:

— Мам… Пап…

— Мам, дождь идет, промокнете…

— Пап, идите уже в дом…

Они их не слышали, не могли разъять объятий. Сил не было их разъять.

* * *

«Здравствуйте, уважаемая Александра Григорьевна! Вы меня, конечно, не помните, хотя — кто знает… Я Сергей Серый из Обуховского детдома, где вы когда-то работали воспитателем. Вспомнили? Белобрысый такой пацан, как вы про меня говорили — крепенький мужичок будет…

Так вот, чего я вам пишу-то. Хочу пригласить на крестины — у нас недавно двойня родилась, мальчишки, Борис и Глеб. Приезжайте, Александра Григорьевна, очень будем рады вас видеть.

Немного о себе напишу. Я очень счастлив. Семья у меня большая — жена Надежда, сын Миша и дочь Вероника. Теперь вот еще и прибавления бог послал — Бориса с Глебом. Им полгода исполнилось, но окрестить все руки не доходили, приходилось и грустными делами заниматься. Недавно умер отец Вероники — очень хороший был человек. Всегда его будем помнить, светлая ему память.

Да, я по-настоящему счастлив, Александра Григорьевна. Как видите, и детдомовцу может улыбнуться большое счастье, никогда нельзя терять надежду. А моя надежда всегда со мной. То есть моя любимая жена — Надежда…

Приезжайте, Александра Григорьевна, очень будем вам рады!»