— Спасибо. — Голос леди Мелтон был спокойным.

Дверь за сестрой закрылась, и женщины остались одни. Энн сделала усилие.

— Не знаю даже, как сказать вам, что я сожалею, — нервно сказала она. — Я собиралась написать, но Джон сказал, что вы больше не хотите писем.

— У меня их было достаточно, — ответила леди Мелтон, показывая на большую кипу конвертов, которая лежала на кровати около нее.

— Мне жаль, мне ужасно жаль, — повторила Энн несколько неубедительно.

— Благодарю вас, — ответила леди Мелтон, и Энн услышала в ее голосе странную ноту. После этих слов наступила пауза, заставившая Энн внутренне съежится от смущения. Потом ее свекровь сказала: — Я просила вас приехать сегодня утром и сказала Джону, что хочу вас видеть одну.

— Да, Джон передал мне ваше желание.

— Джон, наверное, сказал вам, что мне недолго осталось жить: это, может быть, три месяца, может быть, шесть, — продолжала леди Мелтон. — Все зависит от того, насколько быстро будет протекать процесс, но я настояла, чтобы мне говорили правду. Последний месяц или около того, по крайней мере, я буду под воздействием морфия и немного буду знать о том, как идут дела. — Она говорила без эмоций, как будто речь шла о каком-то третьем лице, к которому она не испытывала особого интереса.

— Мне жаль, — снова пробормотала Энн.

Это было все, что она могла сказать.

— Что я хотела спросить у вас, — продолжала леди Мелтон, — это следующее: не будете ли вы возражать, если я вернусь в Галивер? Я бы хотела, если это возможно, умереть там. И я бы хотела, чтобы вы были совершенно откровенны. Если вы думаете, что это расстроит вас или бросит печальную тень на ваше будущее, я останусь здесь.

— Но конечно же вы должны вернуться. — Энн была настолько поражена этой просьбой, что потеряла дар речи.

— Нет, вы не должны отвечать так, — сказала леди Мелтон. — Я бы хотела, чтобы вы обдумали свои слова. — Она улыбнулась, и Энн показалось, что эта улыбка была мягче и нежнее, чем любое другое выражение на ее лице. — Я прекрасно знаю, Энн, что была не очень добра к вам. Нет причин, чтобы вы считались со мной теперь.

— Но вы не должны так говорить, — быстро сказала Энн.

— Почему нет, если это правда? — спросила леди Мелтон. — Дитя мое, я была чем угодно в своей жизни, но я никогда не лицемерила и никогда не притворялась перед собой. Я знаю себя, и с тех пор, как я оказалась здесь, обдумывая все, что сказал мне доктор, я вижу многие вещи более четко и, возможно посмею сказать, более человечно. — Она посмотрела мимо Энн на огромную вазу с цветами, стоявшую на уродливой каминной полке и превратившую ее чуть ли не в чудо красоты. — Полагаю, для любого человека будет потрясением, если ему скажут, что он умирает, — мягко сказала она. — Мы все хотим жить, и все верим, что смерть где-то далеко впереди и нам не надо беспокоиться о ней. Но когда сталкиваешься с ней лицом к лицу, все перспективы меняются. Вещи обретают реальные пропорции — многие из них, которые казались жизненно важными, становятся очень мелкими и тривиальными.

Леди Мелтон помолчала. Энн не сказала ничего, она могла только сидеть тихо и напряженно, не отводя глаз от лица свекрови.

— И вот, когда встречаешь смерть, — продолжала леди Мелтон, — испытываешь облегчение, зная, что не надо больше притворяться, не надо даже бороться, что ты можешь только лежать на спине и быть честной и с собой, и с людьми. В этом есть некоторое облегчение, поверьте.

Она посмотрела на Энн и снова улыбнулась. Казалось, она чего-то ждет, и Энн нарушила тишину, взволнованно произнеся:

— Но конечно же, вы должны вернуться в Галивер. Джон захочет этого.

— Захочет? Я, в сущности, не знаю, — сказала леди Мелтон. — Я не сделала Галивер особенно счастливым местом для него, поэтому и хочу, чтобы вы превратили его в настоящий дом для Джона в будущем.

— Я? — вопрос вырвался у Энн прежде, чем она успела подумать.

— Да, вы, моя дорогая. Кто же еще?

Энн опустила глаза. Весь этот разговор сбивал с толку, она не представляла, куда он может завести.

— Послушайте, Энн, — снова заговорила леди Мелтон. — Я хочу кое-что сказать вам. Вивьен приезжала вчера проведать меня. Она сказала, что выходит замуж за Доусона, и это сделали вы. Она сказала, сколь многим они обязаны вам за счастье, которое, они уверены, ждет их в будущем. И я начала думать после этого, думать очень серьезно о будущем Джона и вашем. Я была жестокой с ним. Вам кажется смешным, что я говорю это вам, верно? Но я уже сказала, что в такие минуты, как эта, перестают притворяться. Да, всю жизнь я была жестока к Джону, моему единственному ребенку.

Энн снова подняла глаза. Леди Мелтон смотрела на цветы. В ее голосе не было особенных эмоций, он был ясным и четким. Но Энн почувствовала, что в этот самый момент пожилая женщина переживает глубокий кризис.

— Это кажется смешным, — продолжала леди Мелтон, — хотеть объяснить себя кому-то, но я хочу объяснить вам себя. Я не думаю, что кто-нибудь вам много говорил обо мне. Вам не говорили, к примеру, что я родом из безвестного провинциального церковного прихода в Йоркшире, из дома, угнетенного бедностью, и что я была старшая из шести дочерей в семье викария.

Энн выглядела пораженной.

— Я понятия не имела…

— Я сделала, конечно, то, что называют блестящей партией. Возможно, вы в состоянии представить себе всеобщее удивление, когда отец Джона сэр Фрэнк Мелтон прискакал верхом из дома своей бабушки, где он гостил, и официально попросил моей руки. Я была на седьмом небе от счастья. Сегодня я чернорабочая в семье, старшая дочь, на которую возложены все заботы и вся ответственность, а завтра — предмет зависти и семьи, и друзей, девушка, которой достался самый богатый и известный жених, когда-либо появлявшийся по соседству. Кроме того, я была влюблена в него. Я обожала его еще с той поры, когда мы детьми играли вместе.

Мы поженились, и только после свадьбы я узнала причину свалившейся на меня удачи. Может быть, для современной молодой женщины, которая более способна заботиться о себе, это не стало бы таким шоком, но когда я узнала, что мой муж женился на мне в пику женщине, которую он по-настоящему хотел, а она, будучи замужем за кем-то другим, не решилась на скандал ради него, тогда я хотела только одного — умереть.

Даже после стольких лет я все еще помню свое безмерное унижение… горечь тех слез… боль тех страданий…

Меня спасла гордость. Моя семья очень древняя, за мной вековые традиции. А еще ведь я была дочерью викария и безусловно верила в святость брака. Я решила: что бы ни стало известно людям, я никогда не дам им пищи даже для предположения о том, что я несчастлива. Я была леди Мелтон из Галивера. Этого, сказала я себе, должно быть достаточно.

Мой муж пренебрегал мной. Я поняла, что на самом деле он находил меня неотесанной и скучной после чрезвычайно изысканного великолепия женщины, которую он любил. Я подолгу оставалась одна, но решила, что никто не будет жалеть меня. Мне было только двадцать два года, но я решила стать сильной и неприступной. Люди никогда не должны жалеть меня — пусть лучше боятся.

Теперь, оглядываясь назад, я жалею эту молодую невесту. Галивер казался огромным, а я была очень одинокой. И когда я уже закалилась настолько, чтобы не показывать своих ран, так что даже самые близкие и интимные друзья не догадывались о том, как я день за днем страдаю при полном равнодушии мужа, я решила также, что больше никогда не буду просить ничьей любви и никому не отдам свою любовь.

Когда родился Джон, прошла неделя, прежде чем муж приехал навестить меня и увидеть сына. За эту неделю моя горечь переросла почти в ненависть к сыну, такую же, какую, я уверяла себя, я испытывала к мужу. На самом же деле я любила их обоих отчаянно… жадно…

Думаю, что в течение тех первых лет своей замужней жизни я взрастила в себе боязнь любви: ведь она могла разбить мою решимость, разрушить оружие, с которым я встречала мир. Я и Джона воспитала так, чтобы он не проявлял своих чувств. Я не позволяла себе поцеловать его, даже когда он был младенцем, и ему попадало, если он целовал меня. Его няни получали строгие инструкции не поощрять никаких чувств в ребенке. А теперь… теперь хотела бы я знать, что наделала. Будете ли вы достаточно мудры и сильны, чтобы сломать барьеры замкнутости, которые я создала в нем? И хотя это утверждение покажется вам странным, я люблю сына. Я всегда его любила, но теперь у меня осталось так мало времени, чтобы исправить то, что я исковеркала. Я начинаю бояться, что разрушила его счастье.

— Вы думаете, он несчастлив?

— А вы думаете, он счастлив? — Леди Мелтон задала вопрос мягко, но Энн не нашла на него ответа.

— И вы, — продолжала леди Мелтон, — я знаю, вы тоже несчастливы. Это я могу понять. Я тоже была подавлена Галивером, я тоже страдала здесь.

Энн не ответила. В голосе старой женщины была симпатия, и она опасалась, что расплачется. Леди Мелтон вздохнула.

— Хотелось бы мне знать: неужели слишком поздно для меня что-либо исправить? — спросила она, и в ее вопросе было что-то тоскливое, почти патетическое.

— Может быть, все придет в норму со временем, — предположила Энн. Она не могла притворяться в ответ на полную откровенность свекрови и сказать неправду — что она и Джон очень счастливы или что она ошибается в своих проницательных предположениях об их отношениях.

— Вы так думаете? — Лицо леди Мелтон осветилось на миг, затем она вздохнула. — Не будьте гордячкой, — посоветовала она. — Я была слишком гордой, но теперь, когда я нуждаюсь в друзьях, когда я нуждаюсь в любви, в привязанности тех, кто рядом со мной, я вижу, что они мне могут дать только восхищение. Восхищение чем? Моей осведомленностью, моей властью, моим положением в обществе, которое я сама создала. «Мегера леди Мелтон». Да, я слышала, что меня так называют, и теперь знаю, как много это значит.