Имоджен давно отказалась от мысли о возвращении на виллу «Мартин», чтобы попрощаться наконец с Делиссанджами и извиниться за поведение своей матери. Она была совершенно уверена, что они давно забыли ее, а даже если и не забыли, то совсем не захотят ее видеть. И хотя фотография по-прежнему стояла у нее на полке, она перестала грезить наяву о детстве во Франции.

Она отучилась пару семестров в Париже и даже побывала в Провансе, в туре с группой других студентов. Они провели несколько ночей в Каннах, а потом отправились в частный дом в Марселе. Там Имоджен бродила по извивающимся улочкам, пила пастис в старом порту, и никакие воспоминания ее не мучили. На самом деле она уже толком ничего и не помнила о жизни в Провансе и еще меньше о жизни в Ондо. И это радовало.

Было приятно думать, что ее настоящее гораздо значительнее прошлого, а будущее – еще значительнее, чем настоящее. Закончив учебу, она с энтузиазмом работала с профессором истории Европы, который утверждал, что пишет выдающуюся книгу по истории французской революции. Он в свою очередь рекомендовал ее своему коллеге, которому она была счастлива ассистировать в его исследовательском проекте по истории Австро-Венгерской империи. Имоджен казалось, что в ее жизни начинается какой-то новый этап, в котором она и только она за все отвечает, где она и только она решает, куда идти и что делать. Хотя она продолжала поддерживать отношения с Агнесс и Берти, она уже не звонила им каждую неделю. А контакты с отчимом и сводной сестрой постепенно сошли на нет, особенно после того, как у Кевина и Паулы появился сын Борис. Чейни работала на фрилансе визажистом в Лондоне. Больше никто из них не имеет никакого значения, думала Имоджен. Другие люди только мешают, они все запутывают в твоей жизни. И одной быть лучше. А еще, решила она, лучше свести отношения с мужчинами к мимолетным свиданиям, которые никогда не заходят дальше, чем поцелуй и пожелание спокойной ночи. Так она никогда не повторит ошибки Кэрол. Так она никогда не будет страдать.

Но потом она встретила Винса, который очень хорошо понимал, что именно она чувствует, потому что сам прошел через то же самое. С ним Имоджен наконец поняла, что имела в виду Кэрол, когда говорила про «встретить правильного человека». С Винсом она становилась сильнее. Он как будто читал ее мысли, как будто видел, что именно может ранить ее, потому что то же самое причиняло ему невыносимую боль в прошлом. И сейчас, когда он говорил с ней об этом, боль как будто становилась меньше.

– Я не знал своего отца, но мой отчим всегда больше заботился о себе, чем обо мне, – рассказывал Винс ей как-то в одну из их совместных ночей. – Мне приходилось бороться, чтобы получить то, что я хотел. Я был блестящим футболистом, но, когда он женился на моей матери, мы переехали. Пришлось поменять клуб, а новый оказался не слишком хорошим. А потом, когда я даже в этом клубе начал преуспевать, они купили другой дом, и он был слишком далеко, чтобы возить меня на тренировки. Поэтому я перестал играть в футбол. Ладно, пусть я никогда не собирался становиться профессионалом, но у меня был талант, а это никого совершенно не волновало.

Имоджен кивала. С ней было то же самое: ее перевозили из Франции в Ирландию, из Ирландии в Великобританию… Она понимала, о чем он говорит. Впервые она встретила человека, который знал, как это тяжело. Который не восклицал «о, это, наверное, было так увлекательно – жить в разных странах!» и не говорил, что она должна быть благодарна судьбе за такую возможность. Винс понимал, каково это, когда хочешь остаться где-то, а тебе говорят, что нужно переехать в другое место. И он обещал ей, что в их совместной жизни никогда такого не будет. Говорил, что он приверженец стабильности, что любит размеренную жизнь. И она ответила, что тоже.

Когда она позволила себе ослабить сопротивление и легла с ним в постель, он был нежным и внимательным. И ему нравилась ее неопытность. А ей нравилось, что он не сравнивает ее с другими. Нравилось ощущение, что она – единственная женщина в его жизни…

Поэтому она его и полюбила. И поэтому вышла за него замуж.

И это не было неосмотрительностью. Но оказалось очень серьезной ошибкой.

* * *

Первый сюрприз ожидал ее сразу после того, как после трехнедельного свадебного путешествия на Сардинию они переступили порог дома в «Белльвуд-парке». Имоджен бросила куртку на перила и понесла свою большую дорожную сумку наверх по лестнице.

– Эй, – позвал Винс. – Твоя куртка!

– Ага, – крикнула она в ответ. – Я ее заберу попозже!

– У нас есть место для курток, – сказал он, поднимаясь по лестнице вслед за ней и неся в руке злосчастный предмет одежды. – И не стоит загромождать прихожую лишними вещами.

– Да я бы ее потом забрала.

– Потом? Забрала бы потом? – он стоял в дверях ванной, глядя, как она моет руки. – Потом – это неправильно. Ты должна была повесить ее на место сразу же.

– У меня сумка тяжелая была в руках. И я не могла утащить все сразу, – Имоджен улыбнулась ему. – Я же не чудо-женщина.

– А я и не требую от тебя, чтобы ты была чудо-женщиной, – возразил он. – Просто прошу, чтобы ты убирала вещи на место.

– Я же сказала: я бы убрала!

– Значит, не надо было снимать ее, когда ты вошла, – назидательно продолжал он. – Тогда ты могла отнести куртку сразу наверх вместе с остальным багажом. Это же так просто, Имоджен! Это эффективно.

Она смотрела на него, не понимая, шутит он или говорит всерьез.

– Но я прощаю тебя, – сказал он. – Потому что ты моя жена и я тебя люблю.

Он поцеловал ее, а она вздохнула с облегчением, потому что уже почти поверила, что он разозлился из-за такой ерунды.

* * *

Однако в течение следующих недель таких звоночков становилось все больше. Пока они только встречались и расходились каждый в свой дом, она не замечала, что у Винса миллион разных правил, которым он следует неуклонно и которые считает необходимыми для налаженной жизни. Имоджен полагала, что, пока он жил один, они действительно никому не мешали и даже, возможно, были полезны, и поначалу поддразнивала его, но его болезненные реакции дали ей понять, что все вполне серьезно. Посуда из посудомойки вынималась немедленно, как только закончится цикл. Газеты должны быть выброшены в зеленое мусорное ведро сразу, как только их прочитали. Использовать можно только пакеты с маленькими застежками. Раковину надо прочищать ежедневно. Она должна вынимать волосы из слива в душе после каждого приема душа. Печенье надо хранить в контейнере с желтой крышкой, а пирожки – с розовой. Чашки можно использовать в определенном порядке: сначала красная, потом синяя, потом черная. Когда Имоджен нарушала какое-нибудь из правил (а она каждый день их нарушала, потому что не важно, скольким правилам она следовала, находилось еще бесчисленное множество, о которых она и не подозревала до поры до времени), Винс спрашивал ее, неужели она действительно так безнадежна, что не может запомнить настолько простых вещей: сначала красный, потом синий и только потом черный?

– Тебе нужно немного расслабиться, – сказала она ему в тот день, когда случайно положила печенье в контейнер с розовой крышкой. – Ничего не случится страшного, если я не положу печенье в правильную коробку, Винс. И вообще, все эти твои правила граничат с ОКР. Может быть, когда ты жил один, это все было нормально, но я не могу соблюдать их все, так что мне не нравится, что ты постоянно выражаешь недовольство моими ошибками.

– Но это не правила, – возразил он. – Это залог успеха нашей совместной жизни. Все они имеют определенный смысл. И я не раздражаюсь, если ты допускаешь ошибки. Меня раздражает только, когда ты намеренно не повинуешься мне.

– Не повинуюсь? – она уставилась на него. – Намеренно? Но повиновение не входило в наши брачные обеты.

– Ну, возможно, я использовал не то слово, – спохватился он. – Я просто пытаюсь сказать, что иногда мне кажется, что ты нарочно делаешь что-то, чтобы меня испытать.

– Разумеется, нет! – воскликнула она. – Слушай, Винс, все, поженившись, должны идти на уступки. Мне нужно стараться быть менее небрежной, а тебе – более гибким.

Он согласился. И ничего не говорил, когда она давала ему чашку не того цвета или покупала сыр не той марки, которую он предпочитал. Но выражение его лица было достаточно красноречивым, и его холодность в такие дни и вечера была невыносима. В конце концов было легче следовать правилу, чем терпеть последствия его нарушения. Но проблема была в том, что чем больше она в этих правилах разбиралась и чем больше их выполняла, тем, казалось, все больше у него возникало новых поводов для недовольства, включая саму Имоджен и ее внешность.

– Ты теперь больше не работаешь в научных кругах, – сказал он ей однажды. – Ты работаешь в офисе. А одежда для офиса – это юбки и блузки, а не джинсы и футболки. И туфли нужны на высоких каблуках. И, Имоджен, тебе нужно активнее пользоваться косметикой. Это все вместе поможет тебе выглядеть соответствующе. Костюм. Обувь. Лицо.

– Но «Шандон Леклерк» – это не совсем то место, где нужны строгие костюмы и обувь, – возразила она. – Это же промышленная зона, а не городской центр, и офисы здесь довольно паршивенькие, так что джинсы – самое то. И мне нравится мой стиль. И я думала, что тебе тоже.

Если бы надо было определить свой стиль, Имоджен назвала бы его «бохо-шик». Она предпочитала свободные цветастые платья с кардиганами пастельных цветов, широкие джинсы и симпатичные жакетики поверх простых футболок, а из обуви – удобные туфли на платформе и ботинки, которые, как ей казалось, очень подходили для их рабочей обстановки.

– Не важно, как выглядит твой офис, – сказал Винс. – Ты все равно должна одеваться соответствующе. Ты должна это делать независимо от того, где ты работаешь. И еще, – добавил он: – мне не нравится твоя короткая стрижка. Мне бы хотелось, чтобы ты снова отрастила волосы.

Имоджен ничего не ответила.