— Человек, который строит на чужой земле или присваивает чужие доходы, не имеет ни малейшего права судить о том, что предосудительно, а что нет, — не выдержал Николас. — Человек, чья жена умирает позорной смертью, не должен судить других.

Уайтхоук резко вздохнул.

— Во всем, что я делал, не было моей воли и желания. Измену нельзя простить.

— Прощение — вообще трудный урок. Я уже знаю это.

— Теперь я, по крайней мере, не сомневаюсь в том, что представляет из себя мой сын и наследник. Но ведь прежде это не было так определенно? — Уайтхоук искоса взглянул на Николаса.

Тишина в комнате казалась ледяной, как зимний рассвет.

— Нет, милорд, — наконец проговорил барон. — Но чем определяется отцовство? Доверием. Верой. Любовью. А с этими добродетелями вы совсем не знакомы. — Он насмешливо поклонился.

— Я уже говорил, что ты в точности напоминаешь свою мать. Фальшь у тебя в крови.

Граф поднялся и взял со стола свои кожаные перчатки. Потом нарочито медленно начал их натягивать.

— Мы уезжаем сию же минуту, — приказал он холодно. — Когда я все обдумаю, то непременно переговорю с королем. Возможно, потребую возмещения убытков. Или вызову тебя на рыцарский поединок до смертельного исхода. Ты услышишь о моем решении. Имей также в виду, что от меня ты не получишь в наследство и горелой соломины. А пока, я уверен, вне зависимости от всего прочего, нападения на моих людей этого зеленого дьявола, или Черного Шипа, или черт знает, как его зовут, прекратятся. — Он сжал кулак. — Похоже, что будь он смертный или демон, этот Лесной Рыцарь обладает и большей смелостью, и большим великодушием, чем мой собственный сын. Пойдем, Хью.

Резко повернувшись, Уайтхоук вышел из зала. Черный плащ развевался, открывая мощные ноги, оружие воинственно звенело. Когда он открыл дверь, то столкнулся лицом к лицу с леди Джулиан, которая как раз собиралась войти.

— Бертран, — вежливо приветствовала она.

— Добрый день, Джулиан, — резко ответил он и с шумом захлопнул за собой дверь.

Графиня явно смутилась от подобной нелюбезности.

Шавен кивнул Николасу.

— Мои поздравления, кузен, — тихо и быстро произнес он. — Твоя жена хоть и бедна, словно церковная мышь, но все равно очень лакомый кусочек.

— Еще слово о ней, и я заставлю тебя проглотить твой язык, — прорычал Николае. Хью улыбнулся.

— Позволь еще лишь поблагодарить за то, что ты расчистил для меня путь.

— Ах да! Как кузен по отцовской линии, ты надеешься, что все наследство теперь перейдет к тебе. Добро пожаловать, Хьго! Ты достойный наследник состояния Уайтхоука!

Шавен сначала растерялся, но вскоре угрожающе сдвинул брови, поняв насмешку и оскорбление. Он метнулся прочь, на ходу лишь коротко кивнув графине.

Леди Джулиан остановилась рядом с Николасом в тот момент, когда Шавен хлопнул дверью, и сложила руки над крестом, висевшим на груди. С участием взглянула она на племянника.

— Еще одна размолвка с Уайтхоуком? На сей раз, кажется, серьезная. Могу ли я чем-то помочь, Николас?

— Нет, — пробормотал тот, сжав губы.

— Сегодня вечером надо будет накрывать парадный стол?

— Вряд ли. Уайтхоук уезжает немедленно.

— Вижу. Больше того, в ярости и спешке.

— Да. На это есть причины. — Николас взял свой кубок и отпил из него.

— Зачем он примчался сюда вчера? — с тревогой спросила леди Джулиан.

Николас сделал еще глоток. На сегодня с него уже достаточно признаний в грехах, да и голова раскалывается. Ему необходимо рассказать тетушке о своей женитьбе, но с этим можно и подождать.

— Зачем он приезжал?

— Чтобы поставить меня в известность, что они продолжают разыскивать в долине Лесного Рыцаря.

— Я подозреваю, что, кроме этого, он еще продолжает разыскивать свою невесту. Вчера вечером он обмолвился, что как только сможет отыскать ее, сразу заточит в монастырь. Я не могу согласиться с его методами, но другие в этой ситуации высекли бы девушку или сделали еще что-то худшее, имея на то полное право. Монастырь — это милостивое наказание.

— Ее не найдут. А он не захочет принимать на свою душу еще одну женскую смерть, — мрачно ответил барон. — Он основал монастырь, возложил на себя епитимью и считает, что этого вполне достаточно.

— Достаточно ли, Николас? — тихо спросила леди Джулиан.

Он повернулся лицом к огню. Профиль его казался чистым и решительным.

— Я вовсе не карающий архангел. И не мне судить об этом.

Леди Джулиан положила ладонь на руку племянника.

— Если то, что нам дорого, отнимется у нас в одном, оно непременно вернется в другом. Это один из самых милосердных законов Господа.

Николас улыбнулся, но улыбка получилась печальной.

— Да. Вот и вы стали мне матерью вместо вашей сестры. Я благодарен вам за это.

— Ты так похож на Бланш — ее глаза, ее губы. Это благословение — видеть в тебе ее красоту. Но и Уайтхоук очень заметен. Я всегда вижу его в тебе.

Николас рассмеялся коротким и злым смехом.

— Но отец-то этого сходства не видит. — Как будто какая-то тяжесть навалилась на плечи и грудь:

барон закрыл глаза и потер лоб рукой. Теперь-то уж отцовское презрение имеет, реальную почву.

— Ты поможешь разыскать девушку? — спросила леди Джулиан.

— Нет, — отказался барон. Какой-то мускул дернулся на его лице, и он почувствовал, как против собственной воли заливается румянцем — особенность, явно доставшаяся по наследству от отца. Николас отвернулся. Как ни доверял он тетушке, ему не хотелось пока открываться перед ней. Молча смотрел Николас в огонь. Через минуту леди Джулиан тихонько извинилась и вышла из зала.

Николас уперся рукой в каменную стену, а другой рукой сжал серебряный кубок с силой, способной смять мягкий металл. Голова его была тяжелой и болела, огонь слепил глаза.

Он никак не мог заставить себя не думать об Эмилин, а после тяжелого разговора с Уайтхоуком — тем более. И все-таки принес облегчение сам факт, что не нужно больше скрывать свою женитьбу. Он так устал от необходимости постоянно хитрить, что-то выдумывать, кого-то обманывать.

«Глупец, — думал он, — как же у меня хватило ума оставить ее в монастыре?» Уезжая в Лондон с Питером и половиной своего отряда, он чувствовал себя увереннее, зная, что Эмилин будет в полной безопасности до самого его возвращения. Неужели нельзя было догадаться, что она не сможет дождаться его?

Покачав в отчаянье головой, Николае допил остатки эля. Неожиданное появление Эмилин в его собственном доме совсем смутило барона. Он старался спрятаться, словно робкий олень от охотника, прекрасно зная, какое презрение испытывает Эмилин к Николасу Хоуквуду.

Без сомнения, Эмилин еще не узнала в нем Черного Шипа. Но он узнал ее даже в этом глупом чепце. Улыбка невольно промелькнула на лице барона. Наивна, словно ребенок, — неужели она надеялась, что в монашеском одеянии ее никто не узнает? Догадка мелькнула в его голове в тот самый момент, когда она взглянула на него с лесов в часовне. Позже, в солярии, он услышал характерную хрипотцу в ее голосе и увидел на пальце такое знакомое стальное колечко. А черные шипы на лозе рядом с бутонами розы, которые она нарисовала в книге? Он так благодарен ей за это!

Ее призвание к живописи оказалось неожиданным. За все время, которое они провели вместе, Эмилин ни разу не упомянула, что училась рисовать и занимается таким тонким и редким ремеслом, как роспись книг. Этот необычный дар заставил его еще больше гордиться тем, что именно его она выбрала в спутники.

Он должен и хочет любить Эмилин и оберегать ее от ударов судьбы, но в последнее время ему даже не удается быть рядом с ней. Он старательно зачесывает назад и приглаживает волосы, каждый день тщательно бреется, изо всех сил следит за голосом и манерой говорить и двигаться. Стремясь проводить побольше времени за пределами замка, он ездит на охоту, занимается делами поместья. Часто уезжает в долину, отсутствуя иногда несколько дней кряду.

Раз или два Эмилин взглянула на него прямо, с явным любопытством в голубых, с золотыми искрами, глазах. — В эти моменты у Николаев срывалось дыхание. Но маскировка оказалась более надежной, чем он сам предполагал: голос, одежда, тщательно приглаженные назад волосы, чисто выбритое лицо, ледяные серые глаза — ничто во внешности не напоминало Черного Шипа. Лишь прошлой ночью на мгновение Эмилин увидела его, но, конечно, подумала, что это сон.

Николас прекрасно знал, что его глаза имеют странное свойство изменять цвет: когда он в замке, окружен каменными стенами, одет в серое или черное, а тем более, закован в доспехи, глаза приобретают холодный серо-каменный оттенок. Даже голубой камзол и плащ сохраняют этот цвет. Но среди зелени леса, когда солнце пробивается сквозь яркую листву, глаза становятся зелеными, словно мох.

Придирчиво глядя на себя и в зеркало, и в отполированный металл меча, и в воду тихого пруда, он понял, что цвет этот достаточно стоек. Глаза отражали окружающий мир и тщательно защищали его. У Черного Шипа глаза ярко-голубые; у Николаев Хоуквуда — серые. Ни один смертный не в состоянии изменить цвет глаз — лишь небо может даровать эту способность.

В качестве Черного Шипа он не раз нападал на обозы и конвой Уайтхоука. Даже сейчас руки его сами сжимаются в кулаки при одном воспоминании о том, как его отец оскорблял Бланш, насколько жестоко он с ней обращался. Он был юн, пылок, нетерпелив, и месть казалась единственным лекарством там, где, скорее всего, помогли бы какие-то иные средства.

Поначалу нападений на Уайтхоука казалось вполне достаточно. Но позже, когда борьба приобрела политическую окраску. Черный Шип против своей воли превратился в героя. Уайтхоук начал всерьез притеснять жителей Арнедейла, и Николас со своим обостренным чувством справедливости приобрел вполне определенный повод для борьбы с отцом. Черный Шип очень быстро завоевал горячие симпатии и восхищение жителей долины.