— Су-у-у-у-ука-а-а, — прошипел я, схватившись за лоб, и мне вторил стон Влады. — Ты в порядке?

— Жива, — ответила она, почти неразличимая в полумраке, и начала смеяться. — В следующий раз, когда буду будить тебя от кошмара, надену предварительно каску.

Меня трясло, кожа мокрая и липкая, во рту как сто кошек нагадило, и горло драло нещадно, сердце тарабанило об ребра, но неожиданно от этого мягкого смеха в темноте и ее "в следующий раз" внутри попустило так резко, что я имел все шансы стать долбаным бескостным желе. Прежде чем обратился в бесформенную противоречивую массу из облегчения, чувства вины и самосожаления, протянул здоровую руку и скользнул пальцами под мягкий хлопок, добравшись до кожи Влады, которая сейчас казалась благословенно прохладной. Она вздрогнула и совсем немного подалась навстречу моему прикосновению, но для меня это было так нужное однозначное согласие. Без расспросов, без выяснений, без сочувствия и дурацких попыток помочь. Просто "да" на то, что мне необходимо сейчас же. Потянул Владу на себя, и она послушно оседлала мои бедра. У меня еще не стоял, но я уже жутко нуждался. Влада обхватила мои небритые больше суток щеки и потерла большими пальцами по щетине, издавшей характерное шуршание. И пару минут наше набирающее обороты дыхание и этот звук — единственное, что было слышно в темноте спальни. Но вдруг с улицы донесся отчаянный визг чьей-то потревоженной автомобильной сигнализации, и мы оба вздрогнули и, будто стремясь компенсировать это незаконное проникновение, столкнули наши рты. Я почти грубо давил на затылок Влады, стремясь сделать вторжение своего языка максимально полным и не дать ей отступить. В ответ получил равноценное требование, когда Влада вцеплилась в мои волосы, удерживая меня так, как ей удобнее было атаковать мой рот. Член стремительно потяжелел и налился между нами, и мне даже хотелось, чтобы это происходило медленнее, настолько охренительно был приятен сам процесс нарастающего возбуждения. Но тут, откуда ни возьмись, новая волна тревоги, будто хищный зверь исподтишка прыгнула мне на спину, вцепилась в плечи, пытаясь оттащить от Влады.

"Не ведись на него, сестренка. Он слабак и ничего тебе не даст. Только сделает все хуже" — звучал в голове насмешливый тенорок Гудвина.

И в самом деле, что я сейчас творил? Как трусливое ничтожество прятался от кошмаров во Владе? Эгоистично употреблял ее как лекарство, не планируя никогда ничего отдать в ответ? Значит, прав долбаный крысеныш, и я слабак и просто лицемер, отказывающийся видеть очевидное? Влада могла сколько угодно говорить, что она принимает между нами все как есть, но все равно ей нужно от меня большее. Причем столько, сколько никому другому. И дело не в том, что она намеренно лгала, а в том, что и правда не ждала этого большего, запретила себе на него рассчитывать и мечтать. И будь я нормальным порядочным мужиком, не позволил бы вообще ничему между нами начаться и сейчас остановился, не использовал бы Владу, как чертов костыль, который отброшу, как только опять смогу ходить ровно. На моем месте должен быть кто-то другой, тот, кто станет отдавать, а не брать, кто сам подставит плечо, а не будет нуждаться в опоре, да еще и не признавать этого. Но что же я делал? Впивался пальцами в ее задницу, прижимая еще теснее, и требовательно терся и толкался стояком, понуждая ее двигаться на мне, жадно впитывал тепло и чувство опоры и равновесия, брать которые от Влады и права-то не имел, но брал, не в силах нахапаться, и хотел еще. Влада отстранилась и сдернула свою футболку через голову, но руки совсем не опустила, а закинула за голову, выгибаясь и предлагая мне свою грудь как подношение. И я и не подумал проявить хоть каплю совести и отказаться. Целовал, облизывал, сжимал губами, всасывая отвердевшие соски и нежную кожу, мял сначала мягко, но потом, скорее, нахально, вжимая пальцы до белых следов и кайфуя от этого едва уловимого звука, который издавала моя тихая Влада, давая знать мне о степени своего удовольствия. Губы горели, язык онемел, и я сейчас забыл, какая на вкус кожа других женщин, как она пахнет, как будто единственное, что я пробовал и обонял всегда — это Влада. Желание быть в ней невыносимо просто уже. Оно скрутило нуждающейся болью пах, вскарабкалось по позвоночнику и запустило острые когти в разум, который уже одно средоточие вожделения. Оторвался от груди и шеи Влады и протолкнул руку между нами, чтобы ощутить ее влагу и готовность еще и пальцами, хотя ткань нашего белья давно промокла насквозь.

— Впусти, — потребовал я, надавливая и потирая и заставляя Владу дрожать, и мой голос походил на ломкое хриплое карканье, словно я был готов дух испустить от плотского голода, длившегося вечность. Да я себя именно так, черт возьми, и чувствовал. То ли при смерти, то ли мучительно оживающим.

Влада соскользнула с меня, и я скрипуче заныл. Ныл, как, млять, натуральная девчонка от потери ее тепла и от нетерпения, потому что она избавлялась от последнего клочка одежды слишком долго. Неуклюже стащил свои боксеры одной трясущейся рукой и обхватил основание члена и сжал, поджариваясь от жестокого предвкушения. Влада перекинула ногу и на несколько секунд притормозила, опустив голову и глядя на то, как смотрелся я между ее ног. Но я не мог ждать, я, сука, умирал.

— Впусти, — прохрипел я, умоляя и вымогая, и подкинул бедра, как норовистая скотина. — Впусти.

И наконец получил, что хотел, когда Влада опустилась на меня, все так же неотрывно наблюдая, как я исчезал в ней, медленно, но неостановимо. Но первый же влажный шлепок тела об тело будто подал высокое напряжение в ее позвоночник. Влада резко выпрямилась, уставившись своими глазами — темными провалами — прямо в меня. Не просто в лицо, глаза в глаза, а вглубь, погружаясь и исчезая где-то там во мне, как я в ней.

Зазвонил мой сотовый, и лицо Влады исказилось, но я только сильнее впился в ее ягодицу и, напрягая бедра и поясницу, толкал себя глубже и сильнее, не желая терять ни капли ее концентрации на мне. Влада двигалась молча, но неистово, исступленно, сдвинув брови и стиснув зубы, словно эта наша яростная чувственная гонка была скорее болью, чем наслаждением. И я ощущал себя так же дико: кайф от каждого вторжения в ее тело, от ритмичных влажных сочных звуков, от спаренного свистящего дыхания, даже от пошлого громкого скрипа моей кровати на грани какого-то мучения. Примитивная музыка, сносившая мне крышу. Я был готов кончить, едва мы начали, но завис в ожидании последнего импульса, вцепившись сознанием в необходимость сначала увидеть освобождение Влады. Долбаный телефон звонил снова и снова, и я, не в силах сдержаться, начал материть вслух звонящего на чем свет стоит, и, будто услышав меня, ублюдок наконец унялся но мой рот уже не мог захлопнуться, и я сорвался на беспорядочные приказы:

— Давай, Влада, — захлебывался словами я. — Давай, сейчас, или прикончишь меня.

И-и-и-и вот он этот протяжный негромкий стон, который словно замкнул цепь электричества между нами, создав из наших оргазмов единый поток искрящейся энергии, что кружил и кружил, прошивая обоих от макушки до пяток, мстя наслаждением за то, что был пойман в ловушку наших намертво сцепленных тел.

Влада повалилась чуть набок, боясь задеть мою больную ключицу, и тут гребаный телефон опять начал орать на тумбочке.

— Да твою же ж мать, — прорычал я, хватая его трясущейся рукой.

Уставился в экран, но в глазах не было резкости, и поэтому просто ткнул в зеленую трубку, выглядевшую сейчас просто цветным пятном.

— Чудо. Ну наконец-то. Что, отвлек от чего-то важного… или влажного? — жизнерадостно заржал Санек. Жизнерадостно. И это в долбаные три или сколько там сейчас ночи.

— Крюков, ты там совсем еб… перегрелся?

— У нас тут не перегреешься, мужик. Точно отвлек. Запыхался, весь. Стареешь, Чудо? — Если и до этого его голос был довольным, то теперь такое чувство, что он там в своем морге сейчас лопнет от радости.

— Крюков, какого хрена? — сорвался уже на рык.

— Да ладно, Чудо, ты не рычать должен сейчас, а задницу мне выцеловывать. Мы его поймали.

— Что? Кого?

— Маньяка твоего, тупица. У тебя после траха мозг что, временно недоступен?

Я сел так резко, что травмированное плечо прошило болью.

— Говори.

— Я нашел на теле второй жертвы, ну, той, что нетипичная, несколько лобковых волос, пригодных для экспертизы ДНК, Антоха. И эта долбаная ДНК есть в нашей базе.

ГЛАВА 26

О том, что за вид у нас с Владой после стремительных сборов, и на какие мысли это наведет окружающих, я неожиданно подумал только тогда, когда мы ввалились к Крюкову и он в первый момент недоуменно уставился на нас. Хотя, конечно, скорее, на Владу. Потом его настроение отчего-то резко испортилось, он поджал свои тонкие губы, причем могу поклясться, что с осуждением, и поглядывал на меня с отчетливо читаемой неприязнью. Даже ни единой шуточки в своем неповторимом стиле себе не позволил, лишь монотонно изложил факты:

— Как вы понимаете, половой контакт у нашей жертвы носил сугубо насильственный характер и, по моим выводам, был неоднократным, продолжительным, и привел к многочисленным внутренним разрывам и кровотечениям, — нарочито механическим голосом перечислил Крюков, пристально и даже нахально наблюдая за реакцией Влады. — Сопровождался данный акт причинением всевозможных телесных повреждений. Другими словами — эту девочку насиловали всевозможными способами, били и прижигали.

Влада, похоже, и дышать перестала, пусть внешне не дрогнула, хоть мне и показалось, что ее черты вдруг болезненно заострились. Дурак я, нужно было дома ее оставить. Слышать такое должно быть для нее то еще испытание. А Крюков, словно добившись только ему понятной реакции, уставился теперь на меня, не скрывая обвинения во взгляде. Ну и с чего бы это вдруг?

— Половой акт был защищенным, и после убийства тело мыли. Причем не просто так мыли. Похоже, использовали напор воды под сильным давлением, предварительно обильно нанеся дезинфицирующее моющее средство. В общем, если бы не пренебрежение убийцы к удалению растительности в интимной зоне и не парочка его волосков, которые я сумел отыскать, у нас ни черта бы не было, — чем дальше, тем больше настроение Крюкова становилось хуже, и меня это уже начало раздражать, хоть я старался удержать покер-фейс.