— Ну что, пойдем сдавать тебя в руки медицины? — поторопила меня Влада, и я потащился за ней, не ожидая хороших вестей.

Рентген показал перелом ключицы. Твою же ж мать. Как удачно-то. Влада, видно, чисто автоматически вошла со мной в кабинет, а потом помогала мне раздеваться, избегая встречаться глазами и делая вид, что совершенно не заинтересована, отчего я едва мог сдержать лезущую наружу дурацкую ухмылку. Яркие четкие розовые пятна на скулах выдавали ее, заодно и отвлекали меня от боли. В некотором смысле я самодовольный засранец и прекрасно знаю, что своего тела могу не стыдиться. И интенсивность усилий Влады скрыть свою реакцию на меня разливалась внутри мощным теплом, что разительно контрастировало с ее первоначальной холодностью.

— Ну что, голубчик, допрыгался? — оскалился здоровенный, как гора, взъерошенный врач и сам разминал плечи весьма зловещим образом. — Вот теперь твоей жене возиться с тобой одноруким недели четыре, не меньше.

— Так долго? — возмутился я, отмечая краем сознания, как Влада вскинула голову, желая поправить доктора, но, однако, промолчала.

— Пф-ф-ф-ф, — фыркнул доктор. — Долго? Ты скажи спасибо, что без смещения и осколков обошлось, а то раскромсать бы пришлось, и на все шесть бы растянулось. В гипс я тебя тоже упаковывать не буду, сойдет и эластичная повязка для иммобилизации. А то и задницу себе сам не сможешь подтереть.

А рожа помятая, вся такая жизнерадостная и Владе подмигивал так, будто у него тик нервный начался. До чего же мы все придурки и лоси безголовые, если со стороны глянуть. Прямо что-то напрягся, припоминая, не случалось ли мне так же себя вести в присутствии симпатичной дамы. Не-е-е, эти гримасы точно не мое.

— Да ладно, не может быть все так плохо, — пробормотал я, когда он приступил к упаковыванию меня в эти самые повязки, но в этот раз меня проигнорировали.

Влада, кажется, вовсе и не замечала припадочную мимику доктора, но, однако, очень внимательно слушала все, что он говорил в процессе о моей травме, рекомендациях и всех "можно" и "низзя". Очевидно, из-за лекарств и хоть и притупившейся, но въедливой боли для меня это был какой-то поток сознания, проносившийся мимо, нигде не цепляясь.

Не представляю, каким гемором был бы гипс, потому что даже повязка — это нечто грандиозно неудобное. Перемотано плечо, вокруг спины и ребер, вся рука от самой кисти, которая теперь еще и подвешена и закреплена у груди. И это всего лишь из-за какой-то тонкой косточки? Жесть.

Одеться без помощи Влады вообще не вариант. Она осторожно застегнула едва сошедшуюся рубашку прямо поверх повязки и сверху тихонько, как на ребенка, натянула свитер. Выходя из кабинета, я озадаченно посмотрел на Владу, а она растеряно и опять виновато на меня, кусая нижнюю губу. Так, только не опять.

— Ну что же, раз я теперь весь из себя раненый, Влада, у меня появилась гениальная идея, — решил я нагло воспользоваться ситуацией и предотвратить заодно новый сеанс ее самобичевания. — Тебе придется какое-то время побыть моей нянькой, водителем и секретарем. Потому как больничного нет в моих планах уж точно.

Конечно, я понимал, насколько это было нахальством с моей стороны, и, мелькни сейчас хоть тень недовольства или отрицания на лице женщины, я бы тут же включил заднюю, обратив все в шутку. Но Влада неожиданно буквально просияла.

— А я не знала, как бы тебе это предложить потактичнее, — созналась она, хотела продолжить явно в том духе, что, раз это ее вина и бла-бла-бла, но, натолкнувшись на мой суровый взгляд, просто закрыла рот.

Я вздохнул с облегчением. Ну и замечательно, что все так срастается. Заодно она будет у меня под присмотром и при деле, а не слоняться по пустому дому, наполненному воспоминаниями и призраками прошлого, где теперь она совсем не в безопасности, на мой взгляд. И к тому, какие желания будит во мне близость к этой женщине и возможному сценарию между нами при длительном нахождении рядом, это не имеет отношения. Ну, почти.

Сказано — сделано, как в сказках говорится. Спустя полтора часа и недолгий заезд за вещами в дом Влады и аптеку, она стояла и озиралась на моей небольшой кухне с объемной сумкой в руках. А я смотрел на нее сзади и гадал, не начнет ли выбешивать мою натуру эгоистичного единоличника ее присутствие на моей территории уже к утру.

ГЛАВА 17

Женщина, хлопочущая на моей кухне. Не как случайная гостья, которой следует уйти как можно скорее. Как хозяйка. Как давно это было? Однажды. Давно. Совсем недолго. Когда Влада предложила заняться ужином, я напрягся, ожидая, что она покажется здесь чужеродной, не нужной, как и все остальные, кто был после… После нескольких недель, когда я был бесконечно счастливым и совершенно слепым идиотом. Но нет. Все же эта женщина воспринималась мною настолько… иной, что ли, что мозг не стал подсовывать мне никакие причиняющие боль ассоциации, и внутренний протест так и не включился.

Первая неловкость окончательно развеялась к тому моменту, как совместными усилиями был приготовлен ужин. Ну, как совместными. Влада плавно двигалась по кухне, тихо спрашивая, где у меня то или другое, и кивала, найдя нужное, делая всю работу. А я восседал на табурете, удобно примостив зафиксированную руку, рассказывал по ее просьбе забавные моменты, приключавшиеся в моей невеселой в принципе работе, и не мог себя заставить перестать пялиться на нее. На ее несуетливые, грациозные жесты, которые мистическим образом превращали элементарную готовку в настоящий танец. На изгиб изящной шеи, вызывающий настойчивое желание провести по тонкой бледной коже кончиками пальцев. На маленькую складочку между бровей, когда она внимательно изучала сроки годности на моих специях и продуктах. На грудь, которая… В общем, я смотрел и смотрел, периодически зависая и немного теряя нить повествования, чем зарабатывал удивленные, но, слава Богу, не насмешливые взгляды. И еще мне необычайно грела душу ее общая манера поведения. Влада не заглядывала мне в глаза, не засыпала навязчивыми вопросами в попытках угодить любой ценой, но и не вела себя по-хозяйски, хлопая и шаря повсюду, изображая чрезмерно уверенную в себе домохозяйку. Каждую вещь, которую она брала, возвращала точно на то же самое место и никаких комментариев по поводу наличия или отсутствия общепринятого порядка во всем не отпускала. А его у меня точно не было, потому как у меня свой взгляд на то, что и где должно храниться и как удобно именно мне. И все попытки что-то изменить вызывают приступ острейшего раздражения. Тут же взывает сирена, истошно вопящая: "Внимание. Нарушительница". Вот такой вот я засранец и, можно сказать, даже где-то шовинист. Таскаю к себе в постель женщин при любой возможности, но предпочитаю, чтобы их краткое пребывание в моем пространстве спальней и ограничивалось. А как только происходит что-то вне обычной схемы "знакомство — постель — плохой утренний кофе, который варю я сам — расставание", откуда ни возьмись появляется склочный зануда, который гундит: "Не тронь, это мое. Поставь на место. Не бери, не прикасайся, не двигай это. И вообще, не пора ли тебе уже на выход".

Но Владе пока удалось не вызвать к жизни этот дух брюзжащего единоличника.

А потом она подарила мне чувство забытого уже кайфа от спокойного домашнего ужина в обществе человека, который тебя не раздражает. Нельзя сказать, что я всегда ел дома в одиночестве. Но, черт, язык не повернется назвать полноценным ужином мои посиделки тире прелюдию с очередной девушкой недели или даже одной ночи. В наше время все поголовно корчат из себя питающихся святым духом, ну, максимум модным салатом и считают нормальный аппетит чем-то вроде кощунства. Сидеть и откровенно хомячить на глазах у такой истовой поклонницы диеты, для которой не есть после шести — это как для верующих "Отче наш", а жареная на сале картошка равносильна цианиду, прямо-таки неудобно. Кусок в горло не лезет. Поэтому и ограничивалось все фруктами и вином. Желательно, на журнальном столике, как можно ближе к месту будущих действий, то бишь к кровати.

Мы с Владой сидели друг напротив друга на моей кухне, никакого тебе интимного полумрака и музыки с вином, но ощущал я себя несоизмеримо более уютно, чем когда-либо раньше. Такое вроде бы совершенно иррациональное чувство комфорта в обществе человека, который практически видит тебя насквозь. Наверное, дело в том, что перед Владой мне нет смысла корчить из себя кого-то, кем не являюсь. Цели немедленно уложить ее на спину у меня нет, хотя однозначного мощного притяжения я больше не отрицаю. Мне хочется узнать ее ближе, можно даже сказать, изучить досконально, оттого что все в ней притягательно и интересно для меня. А это будет невозможно, если она сама не будет открываться. Но если стану притворяться или пытаться произвести ложное впечатление, то это приведет как раз к противоположному эффекту. Единственное, что в этом было трудным для меня, это понимание, что полноценным процесс подобного изучения может быть только при условии взаимности. Когда в одну сторону, то совсем скоро движение прекращается и даже обращается вспять, уничтожая любую возможность доверия. Это я на своей шкуре испытал. Но пока голова тяжелая от притупившейся боли и лекарств, и мне просто хочется съесть ужин и уснуть перед телеком, а не думать о том, к чему мы можем прийти завтра, через неделю или никогда.

— Не пойму, я жарю себе эти самые котлеты день-через день, но у меня они вечно то пригорают, то сырые внутри. Почему у тебя не так? — спросил, отправляя в рот последний кусочек.

— Может, готовить — это не твое? — Естественно, не мое. Я каждый раз умудряюсь или напрочь забыть, и возвращает меня на кухню устойчивый запах гари, или слишком голоден и не могу вытерпеть достаточно времени. Но все равно делаю возмущенное лицо.

— Почему это? Ты не знаешь, как я виртуозно пельмени варю.

— Надеюсь, я когда-нибудь смогу по достоинству оценить этот твой талант, — улыбнулась Влада. Сможешь, тем более мне удалось почти без потерь отдраить кастрюлю после последнего раза, когда меня отвлек телефонным разговором с важной инфой по делу наш эксперт.