– Что случилось, Жень? На тебе лица нет… Кто это звонил? Дочка твоя?

– Да, это Катя… Там что-то случилось! Она плакала! Прокричала что-то в трубку и отключилась. Господи, чего я стою… Надо же бежать туда!

– А где она?

– У Алины…

– Где она живет, эта Алина?

– Да не знаю я!

– Ну так позвони ей и узнай!

– Да я тут же набрала, когда Катька отключилась! Не отвечает уже!

– Так, Женя, спокойно. Ты слышишь, спокойно! Кто еще может знать, где живет эта самая Алина? Думай, Женя! Соберись!

– Дашка! Дашка же знает! Сейчас… Сейчас… Непослушными пальцами Женя начала торопливо перебирать кнопки аппарата, роясь в его мобильной памяти, потом нетерпеливо поднесла трубку к уху, замерла в ожидании.

– Даша! Дашенька! Да с каким Новым годом… Срочно говори, где живет эта Алина ваша… Ну да, новая Катькина подружка… Так… Да… Поняла, поняла! А подъезд какой? А квартира? Ладно, соображу… Потом, потом, Даша!

– Ну? Где она живет? Далеко отсюда? – быстро спросил Дима, как только Женя отняла трубку от уха.

– Да нет! Дом такой… желтая свечка возле школы… Она адреса не знает, визуально только…

– Бежим быстрее! Надо бы дежурку вызвонить, да некогда! На месте разберемся! Быстро, быстро, Женя! Да куда ты в тапочках? Сапоги, Женя!

Выскочив на улицу, они как два спринтера, с развевающимися полами незастегнутых одежек, рванули по тротуарной наледи в сторону школы. Женя тут же упала с разбегу, проехалась неловко, ободрав в кровь руки и чуть не сбив с ног бежавшего на полшага впереди Диму. Со стороны могло показаться, что это ревнивая жена, порядочно выпивши новогоднего шампанского и успев застукать мужа в нехорошем каком деянии, гонится за ним, держа скалку в рукаве шубы. Только некому было наблюдать за ними со стороны. Весь порядочный народ уже собрался за столом, ожидая, когда неугомонный юморист исчезнет наконец с экрана телевизора, уступив место не менее популярному в стране человеку, из года в год поздравляющему страну с Новым годом на фоне снежных кремлевских елочек. Уже руки мужчин потянулись к бутылкам с шампанским, уже женщины приободрились и засуетились, беспокоясь о чистых фужерах для него, святого, игристого и новогоднего, уже дети перестали дышать и застыли в ожидании обещанного взрослыми чуда, а эти двое все бежали и бежали к дому в форме желтой свечи, что стоит наискосок от школы, и добежали, наконец…

– Какая квартира? – запыхавшись, на ходу повернул Дима голову к изнемогшей от быстрого бега Жене.

– Первый подъезд… Шестой или седьмой этаж, квартира сразу направо…

Лифт конечно же не работал. А кто будет его чинить, интересно? Слесари, они тоже люди. Они тоже сейчас за столом и тоже тянутся руками к бутылкам, и жены их тоже суетятся, и дети ждут… Хотя, наверное, уже не тянутся. Уже, наверное, вовсю сворачивают этим бутылкам горлышки. Готовятся потихоньку. Чтоб не пропустить начало звона курантов. А то, не дай господь, пропустят еще…

На площадке между пятым и шестым этажом, заваленной мусором, не вошедшим, по всей видимости, в раззявленную пасть мусоропровода, сидела на поджатой ноге Катька, привалившись спиной к батарее, и горько и по-взрослому рыдала, мотая головой и опустив лоб на запястья свешенных с другой ладоней. Даже и не рыдала, а выла, попискивая, будто брошенный маленький щенок. Так плачут женщины, когда им плохо совсем. Когда даже сил нет наплакаться в голос, чтоб на душе полегчало. Женя остановилась как вкопанная, потом села перед ней, будто ее резко ударили по коленкам палкой, подняла к себе девчачье лицо:

– Катя… Катенька… Что… Что такое… Что с тобой сделали, Катенька? Скажи мне… Они что-то сделали с тобой, да?

– Да ничего не сделали, мам… – горестно проплакала Катька, икнув. – Просто вытолкали взашей, и все… Я в туалете закрылась…

– От кого в туалете закрылась?

– Да от того парня… Ну, которого для меня Алинка привела… Он взрослый пацан уже… Он сказал, чтобы я в спальню к нему шла… До Нового года успеем, говорит… А мне так страшно стало, мам! Он… Он противный тако-о-ой! – снова уронила она голову на запястье и завыла тоненько. Женя села рядом, прижала Катькину голову к груди и заговорила тихо, будто сказку рассказывая:

– Ну все, все… Ну и вот… Видишь, и хорошо как получилось-то, что тебя взашей… Вот же повезло тебе, дурочка… А ты плачешь…

– Они это… сильно поссорились из-за меня, мам. Он так на Алинку кричал… Говорит: кого ты мне притащила… Соплю какую-то… А Алинка ему: ну и что, мол? Всем, говорит, туда дорога… И смеяться еще над ним стала… А я в туалете сижу и все слышу… Потом открыла дверь тихонько, попросила Ленку Ларионову, чтоб она мне мобильник приволокла. Ну и позвонила тебе. А Ленка им сказала, что я матери звоню. Меня и вышвырнули. Но я же не виновата, я сама не захотела, чтоб так…

– Дамы, вы долго тут собираетесь сидеть, интересно? – вздрогнули они в унисон от раздавшегося сверху Диминого голоса. – Я понимаю, конечно, что помойка между пятым и шестым этажом – вполне достойное место, чтобы встретить Новый год, но все же, может, вы домой пойдете, дамы? Тем более Новый год уже наступил, судя по ликованию живущего в этом доме народа. Чудо, как говорится, свершилось. Вот если бы не наступил, тогда бы страшно было. А так еще ничего…

– Ой, здравствуйте… Ой, вы же милиционер, я вас узнала… Мам, а когда ты успела в милицию-то позвонить? – испуганно уставилась на Диму Катька.

– Да вот уж, подсуетилась твоя матушка, чертом вывернулась! А ты ее все аукубой мертвой дразнишь!

– Да не мертвой, а искусственной…

– Ну ладно, ладно, вставай давай… Идите домой, девушки, а я тут побуду пока. Где, говоришь, живет твоя милая подружка?

– А зачем вам?

– Ну так, на всякий случай… Не нравится мне ее квартирка новогодняя, и все тут. Нехорошая такая квартирка. Надо бы проверить – вдруг там еще какая-нибудь девица-малолетка взрослому пацану откажет, а он рассердится… Не даст ей маме позвонить…

– Ой, не надо… Меня ж потом залошат!

– Чего сделают?

– Ну, лохушкой сделают… Или как это сказать, чтоб вы поняли…

– Да ладно, понимаем мы, Катерина. Не дураки. Не боись, Катерина! Прорвемся! Мы их сейчас сами залошим по полной программе! Жень, уводи ее отсюда! Идите-идите, не мешайтесь мне под ногами…

Обнявшись, Женя с дочерью тихо начали спускаться по лестнице вниз. Катька тряслась всем своим худым телом, крепко вцепившись в материнский бок, всхлипывала коротко на ходу. На улице студеный ветер радостно бросился им навстречу, кинул в лица, играючи, горсть мелких колючих снежинок. Думал, наверное, первые пьяненькие гуляки из-за новогоднего стола выползли. Потом, правда, подул уже немного в сторонку, будто извинившись. Так и пошли они медленно по новогодней ночи, обнявшись. Сквозь всхлипы Катька все продолжала откровенничать:

– …А мне так вдруг противно стало, мам! Я, когда шла к Алинке, думала, что все, новую жизнь начинаю… Свободную… А он меня когда облапал, сразу так противно стало! Не хочу, не хочу так, мамочка… А потом говорит, иди, говорит, в спальню… Успеем, говорит, до Нового года… Я аж затряслась вся, чуть не вывернуло от страха! Хорошо, что Ленка мне телефон приволокла…

«А если б не приволокла?! Если б не понял этот противный и взрослый, что ты маме звонишь? Чтоб тогда было?!» – в сердцах прокручивала в голове справедливый материнский упрек Женя. Но это только в голове конечно же. Снаружи она лишь тихо и покорно поддакивала отрывистому нервному Катькиному монологу, прижимая к себе ее худое пятнадцатилетнее тельце.

На ночной улице меж тем вовсю разворачивалось уже новомодное народное игрище, вошедшее в последние годы в некий даже обрядовый новогодний стиль. Пускание фейерверков называется. Суета исходила в основном из глубины дворов, сопровождаемая дрожащими от предвкушения детскими громкими голосками да женскими упреждающими само действо повизгиваниями. И наконец – грянуло. Справа и слева, спереди и сзади из-за крыш домов взлетали разнообразные чудеса пиротехники – где-то просто слабые одиночные пукалки, а где-то и покушающиеся на серьезный салют звезды-взрывы, оставляющие после себя в темном небе дымовые разводы и запах настоящего пороха. Целая какофония из грохота, звезд, торжествующих криков и отчаянной радости от наступления ее, долгожданной новогодней ночи. Священной ночи. Ночи чудес. Ну или ожиданий чудес, на худой случай…

Они стояли, обнявшись, оглушенные этим стихийным действом, потом Катька, будто очнувшись, поглядела на мать, произнесла виновато:

– С Новым годом тебя, мамочка…

– И тебя, доченька, с Новым годом!

– Ты прости меня, что я тебе так… его испортила. Я не хотела… Ой, я так виновата перед тобой, мамочка… Я больше никогда, никогда не буду…

– Чего ты не будешь?

– Ну… Не буду больше с тобой ругаться… И это… аукубой тебя обзывать больше не буду…

– Ой, далась же тебе эта аукуба разнесчастная! Ну хочешь, выкинем завтра ее к черту! Хочешь?

– Пойдем домой, мам! Холодно… Я так спать хочу…

– Пойдем! Пойдем, мой ребенок самостоятельный! Пойдем, я тебя спать уложу…

Катька заснула мгновенно, как только ее взлохмаченная голова упала на подушку. Сквозь сон всхлипнула еще пару раз и задышала ровно и спокойно. Женя постояла еще над ней, скрестив руки, потом тихо вышла из комнаты на цыпочках. Во дворе пьяная компания наяривала что-то разухабистое под гармошку, наверху дружно топотали веселые соседские гости. Включенный телевизор выдавал очередной музыкальный сказочный шедевр с участием всех известных артистов кино и эстрады, трудно узнаваемых в париках и гриме. Женя устало опустилась на диван, поджала под себя ноги, задумалась. И испугалась еще раз, задним числом уже. И обругала себя последними словами. Сидит она, Новый год с милиционером встречает! А ребенка отпустила неизвестно куда! Мать называется! А с другой стороны, что она могла-то? Вслед за Катькой побежать, силой ее оттуда увести? Так тоже не результат – первой врагиней бы стала… Катька-то права была! Не в этот раз, так в другой все равно она туда ушла! Жаль все-таки, что детям суждено через свои ощущения мир познавать… А он таким бывает жестоким, этот мир! Эх, если б можно было грудью на пути встать, уберечь, найти такие слова особенные… Еще и Диму бедного заставила в новогоднюю ночь работать! Вот не вернулся же он… Видно, и впрямь та квартирка нехорошей оказалась… Но она все равно его дождется, обязательно дождется…