Симона Вилар - Принцесса викингов

Ложе было широким, с вырезанными в изголовье по скандинавскому обычаю лошадиными головами. Пушистый песцовый мех покрывал его сплошной серебрящейся массой, спускался к плитам пола пышными хвостами. Здесь, у коротких точеных ножек ложа, валялось скомканное второпях платье из золотой парчи и тяжелая мужская одежда из кожи, грубые сапоги со шнуровкой, мощный меч, в рукояти которого кровавым огнем рдел рубин. А на ложе, сплетясь в жарком объятии, ритмично двигались два обнаженных тела.

Наконец мужчина глухо застонал сквозь зубы, и тотчас ему ответила женщина – коротко взвизгнув, она изогнулась, урча, как дикий зверь, – и опала, погрузившись в мех. Теперь они лежали, тяжело дыша, и лишь холодные порывы ветра, влетавшие в распахнутое узкое окно, сливались с их дыханием. Мужчина приподнялся на локтях и откатился, перевернувшись на спину. Закрыв глаза, он еще какое-то время лежал, успокаивая дыхание. На светлом фоне ложа его мускулы выделялись особенно рельефно, мощная грудь вздымалась. Приподнявшись, женщина с тихой полуулыбкой вгляделась в него. В этой улыбке светилось торжество. Мелкие, как у хищника, зубы блеснули сквозь полуоткрытые чувственные губы. Глаза были необычные – широко расставленные, миндалевидного разреза, один – светло-голубой, другой – блестящий, аспидно-черный.

– Сама Фрейя кружит нас, не так ли, Рольв?

Она провела рукой по его резко очерченному лицу, по сильному подбородку, шее, запустила пальцы в разметавшиеся темно-русые волосы.

– Что ты сказала? – не открывая глаз, спросил он.

– Я говорю, что боги создали нас друг для друга.

И словно не веря в то, что сказала, женщина спросила:

– Ты любишь меня как прежде, Рольв?

Он чуть улыбнулся.

– Порой ты смешишь меня, Снэфрид. Я провел с тобой три дня и три ночи после похода на Бретань. Мои люди заждались меня, а ты все еще спрашиваешь, люблю ли я тебя. Разве я не доказал это?

Он говорил сонно, не открывая глаз, и от этой его медлительности кровь вновь закипала в ее жилах. Она вновь хотела его. Ей было мало. Всегда. Подчас ей казалось, что она готова загрызть его, как волчица, лишь бы он не принадлежал более никому.

– Довольно, – вдруг резко проговорил Ролло, когда она вновь начала ласкать его. Отведя обнимавшие его руки, он встал. – Не сердись, Снэфрид, мне пора возвращаться.

Он подошел к окну и потянулся всем телом навстречу вздоху ветра, разметавшему его длинные волосы. Он был очень высок, тяжелые мускулы, словно змеи, сплетались под блестящей смуглой кожей. Снэфрид зарылась лицом в мех, чтобы не видеть его, чтобы побороть искушение броситься, обвить его, прижаться всем телом. Когда она справилась с собой, он по-прежнему стоял у окна. Она знала, куда устремлен его взгляд. Отсюда, с возвышенности, где располагалась башня, город ее властелина был виден как на ладони. За эти дни, проведенные в ее объятиях, и страсть, и нежность прискучили ему. Его энергия требовала иного выхода – там, в городе, на который он глядел, на земле, которую он покорял для себя. Снэфрид понимала это, но не могла удержать тоскливого вздоха. Она снова должна остаться в одиночестве, созерцая из башни чужие земли, которые отнимали у нее мужа, глотая ветер и томясь ожиданием.

Словно прочитав ее мысли, Ролло сказал:

– Не сердись, моя Снэфрид. Мне пора уезжать.

Женщина гибким движением встала. У нее была ослепительно белая кожа, пышная грудь с голубыми прожилками вен и розовыми, как цветы повилики, сосками, плоский живот никогда не рожавшей женщины. Снэфрид Лебяжьебелая, жена викинга, покорившего земли Нормандии, была бесплодна. Светлые волосы окутывали ее, как облако, ниспадая до колен и завиваясь на концах пышными кольцами. Она была поразительно хороша собой, но сейчас Ролло глядел не на нее. Беззвучно приблизившись, она встала рядом. Осенний ветер был свеж, нес с собой запахи умирающей зелени и легкие, блестящие паутинки. Он гнал по небу осенние облака, а под ними, то вспыхивая на солнце, то покрываясь сумрачной тенью, извивалась, уходя в туманную дымку у горизонта, самая широкая река франкских земель – Сена. Пересекая просторы необъятной равнины, усеянная многочисленными островками, она описывала сверкающую сталью дугу, над которой темной зубчатой массой высился город.

На него-то и глядел викинг, позабыв о стоящей рядом прекрасной нагой женщине. Это была его столица, которую он поднял из руин и пепелищ, доставшихся ему восемь лет назад. Понадобились почти титанические усилия, чтобы, несмотря на нескончаемые войны, которые ему приходилось вести с франками и со своими соотечественниками, вдохнуть жизнь в это скопище обгорелых камней и жалких глинобитных лачуг. Старый город Ротомагус, который викинги называли Ру Хам, – усадьба Ролло, или Ру – так именовали своего правителя-чужеземца вернувшиеся в эти края франки, переделав и скандинавское Ру Хам на свой лад – в Руан. И теперь на месте прежних руин свезенные викингами отовсюду каменщики восстанавливали римскую стену, возводили дома, отстраивали христианские храмы, прежде разграбленные и опустошенные. Ближайшим советником язычника Ролло стал христианский епископ Франкон, первым признавший власть конунга и даже просивший его взять под защиту то, что осталось от былого Ротомагуса. И язычник оправдал упования епископа. Он защитил этот город, вернул в него людей, собрал мастеров и принялся возрождать его. И сейчас, когда Ролло глядел на вздымающуюся над рекой линию гранитных укреплений, на покатые кровли жилищ, на мачты выстроившихся у пристани кораблей, даже на кресты церквей христиан, он испытывал истинное удовлетворение, и его серые глаза светились гордостью.

Иначе относилась к этому городу Снэфрид. Она не пожелала даже жить в нем, предпочтя устроить свое обиталище в стенах старого монастыря на холме за чертой Руана. Ролло часто навещал ее здесь, и ей удавалось удерживать его у себя по нескольку дней. Для Снэфрид этот город олицетворял собой все то, что отнимало у нее мужа. У Ролло в Руане были соратники, власть, неисчислимые заботы. Именно ради этого он покинул когда-то свою холодную родину, этот город воплощал его мечту о господстве, которая для него всегда была важнее привязанности к ней.

– Мне пора, – снова повторил викинг. – Хочешь, поедем вместе?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Я предпочитаю уединение, ты же знаешь. Город грязен, шумлив, смраден. А я люблю покой и ветер.

– Ветер, – повторил Ролло и зябко повел плечами. – Дыхание богов. Здесь его хватает.

Он вернулся к ложу, собрал одежду и стал одеваться. В покое, несмотря на проникавший в окно свет дня, было сумрачно. Массивная колонна посреди круглого помещения поддерживала арки свода. Близ нее стоял накрытый стол, поблескивали кубки и кувшины с элем и местными винами, пахло жареной дичью, на блюдах громоздились всевозможные фрукты. Снэфрид старалась, чтобы Ролло, находясь у нее, ни в чем не испытывал недостатка. И сейчас, когда, одевшись, конунг уселся за стол, он с невольной нежностью подумал о ней. Он видел, как Снэфрид, натянув длинную рубаху из тонкого льна, гибко скользнула в шуршащее парчой платье. Она всегда двигалась неторопливо, словно бы нехотя, а свой неистовый темперамент проявляла только на ложе, да еще в набегах, когда они скитались по просторам морей Мидгарда. В бою светловолосая валькирия Снэфрид не уступала мужчинам. Кто мог подумать, что эта медлительная, как бы погруженная в полудремоту женщина, что сейчас склонилась над его мечом, сильна и быстра, как молния, а вид крови рождает в ней пыл, сходный с бешенством берсерков.

Ролло разломил куропатку и впился в нежную мякоть зубами. Он видел, как нежно касается рукояти его меча Снэфрид.

– Глитнир, – тихо назвала она оружие по имени, поглаживая рукоять, словно лаская ее. – Жало брани, зверь щитов, луг сечи[1]. Я рада, что ты вернул его себе. Это добрый друг. О, как он пил росу смерти[2] в походах!

Она с улыбкой взглянула на мужа.

– Славное было время, когда наши морские кони разрезали кровлю обиталища рыб и не было берегов, где бы мы ни бросали свой якорь.

Ролло знал, что она тоскует по набегам, по той поре, когда они вели жизнь морских викингов, еще не ведая, что когда-либо осядут в стране франков. Но то время ушло. Снэфрид порой принималась просить его покинуть эту землю, которую невзлюбила с первых дней. Он же быстро пустил здесь корни и теперь ощущал ее своей.

Не глядя на жену, Ролло проговорил:

– Мне удалось вернуть Глитнир лишь в Нанте, где старый Гвардмунд укрылся от меня. Не беда, он поплатился за то, что посягнул на оружие, принадлежащее роду Пешехода.

– Я знаю. Ведь ты привез голову старого негодяя. Почему ты не показал ее мне?

Ролло молчал. Тогда Снэфрид сказала:

– Ты велел передать ее рыжей Эмме, племяннице герцога Роберта. И это я знаю. Но тут мой бедный разум отказывается служить мне. Зачем христианке такой подарок?

Ролло молча жевал. Затем негромко проговорил:

– Я был пленником Гвардмунда и его сына Герика. Она должна была знать, что я никогда не оставляю неисполненным то, что обещал, и всегда отвечаю новым ударом на поражение.

– Вот как? Тебе так важно было убедить в этом рыжую франкскую девку?

Ролло не ответил. Всегда, когда речь заходила о девушке, привезенной им для младшего брата, между ними возникала странная напряженность. И Ролло стало легче, когда он увидел, что Снэфрид отвернулась и стала перебирать привезенные им подарки: золотые запястья, ожерелья, ткани, меха. Она ласково гладила связки беличьих шкурок, улыбаясь, разглядывала снежно-белых горностаев, дула на пушистый огненно-рыжий мех лисы. Такой, как волосы его пленницы, захватив которую, он выторговал у Роберта Нейстрийского мир на весь этот год. Он вдруг отчетливо вспомнил ее огненную гриву и гневный взгляд темно-карих, нечеловечески огромных глаз, глубоких и искрящихся. Неожиданно он вздрогнул, заметив, что Снэфрид наблюдает за ним. Ему порой казалось, что его жена догадывается, что значит для него рыжая пленница, Эмма, племянница его соперника и первого врага Роберта Нейстрийского. Да, Снэфрид порой видела его насквозь своими странными разноцветными глазами. Его люди называли ее Белой Ведьмой, но Ролло только злился, когда слышал это. Снэфрид любит его, она ему верна. И он бережет ее, никогда не причинит ей боль. Что же до рыжей Эммы… Она как дикий зверек, которого он так и не смог приручить. Она забавляет его, к тому же благодаря ей он может влиять на Роберта. Герцог никогда не посмеет рискнуть жизнью дочери обожаемого покойного брата – короля Эда. Так, он согласился на перемирие, предложенное Ролло, поставив единственное условие – чтобы никто не узнал, что невеста брата Ролло происходит из рода Робертинов. Для всех она всего лишь Эмма из Байе. Птичка, которая волшебно поет. Рыжеволосая франкская красавица, на которой вскоре должен жениться его брат, ибо Атли куда лучше, чем ему самому, удастся приручить эту строптивицу. Он же, Ролло, больше не станет думать о ней. Он сам вручил ее брату. У него есть Снэфрид, Лебяжьебелая, – валькирия, перед красотой которой бессильно даже время.