Ролло отхлебнул из плоской золотой чаши. Уже давно он отдавал предпочтение винам этой страны, а не браге норвежских пиров и пряным медам. Сейчас в чаше перед ним искрилось светлое анжуйское – из тех бочонков, что были привезены им год назад из похода на Луару. Тогда было захвачено достаточно всякого добра, провианта, железа, живности, а также множество невольников – хороших мастеров и женщин. Всех их погрузили на тяжелые кнорры[3], и младший брат Ролло доставил их в Нормандию. Ролло же привез в свои владения лишь рыжеволосую пленницу Эмму, принцессу, жизнь которой стала ставкой в торге с Робертом Нейстрийским, герцогом франков.

Ролло с наслаждением смаковал напиток, глядя поверх золотого края чаши на свою финку. Снэфрид стояла у стены, где среди тканых ковров с норвежскими драконами висело круглое бронзовое зеркало, примеряя длинные, со звенящими подвесками серьги. Нельзя было не залюбоваться ею. Снэфрид была статной, величественной и столь же прекрасной, как и тогда, когда соблазнила его, еще совсем мальчишку, на далекой холодной родине. Позже, когда он стал изгоем и был объявлен в Норвегии вне закона, она не отреклась от него и разделила с ним изгнание. А ведь ее первый супруг, конунг Норвегии Харальд, намеревался сделать Снефрид своей королевой. Она же отвергла все, бежав с Ролло, и хотя была куда старше его, красота ее за эти годы совсем не поблекла. Истинная королева, достойная той земли, которую он покорил. Она верила в него, и Ролло всегда помнил, чем она пожертвовала из любви к нему. И никогда, никогда он не откажется от нее, она всегда останется его женой. Это вопрос чести викинга. И хотя Снэфрид так и не подарила ему наследника, но все эти годы она была ему верной подругой, советчицей, пылкой возлюбленной. Отчего же теперь он чувствовал, как растет и растет отчуждение между ними? Их связала плоть, ибо ни одна женщина не дарила ему таких наслаждений, как эта светлокудрая валькирия. Души же их существовали порознь.

Порой Ролло чувствовал, как одна его часть стремится бежать, а другая страстно жаждет ее. Епископ Франкон как-то заметил, что Снэфрид, похоже, опоила его любовным зельем. Но разве она не достаточно хороша, чтобы пленить мужчину без всяких чар? Он видел, как восхищенно глядят на нее его викинги, и он гордился ею. Ему нравилась даже тайна, окутывавшая Снэфрид. И в то же время он, в сущности, ничтожно мало знал о ней. Она жила уединенно, ее жизнь оставалась закрытой для него. Порой он замечал, что и сам не стремится проникнуть за покровы этой тайны. Белая Ведьма! Он не желал в это верить! И если его люди и поговаривали, что ему следует взять другую жену, то лишь потому, что правителю не обойтись без наследника. У Ролло были дети от других женщин, некоторых он признал, и они жили в его имении в Ротомагусе. Три дочери и два сына. Ролло по-своему любил их, но они не имели в его глазах того значения, как если бы были его законными отпрысками. Порой он прихватывал одного из них в жилище жены, но Снэфрид неизменно оставалась холодна с ними. Ролло понимал ее. Ей было больно видеть их. И он простил ее даже тогда, когда однажды она грубо потребовала, чтобы он не навязывал ей своих пащенков. Заглянув в ее пылающие гневом разноцветные глаза, он поклялся Одином, что ни одна из их матерей никогда не займет ее места подле него, и призвал в свидетели тому Тора и всех богов Асгарда. Он намеревался следовать этой клятве, и Снэфрид оставалась его женой, несмотря на острую неприязнь к ней некоторых его ближайших сподвижников. Даже Атли, его любимый младший брат, не верил ей и опасался принять целебные травы из ее рук, предпочтя услуги монахов. Однако именно она, Снэфрид, помогла его брату подавить мятеж и остановить пришедших разграбить его земли соотечественников. Это случилось в те дни, когда он воевал в Бретани. И пусть Ботольф Белый, пришедший на выручку Атли, говорит, что здесь дело нечисто, но ведь именно Снэфрид объединила его людей и вместе с Рагнаром отстояла Руан. Вновь ее видели с мечом в руке и звали, как прежде, – Снэфрид Сванхвит, Лебяжьебелая, именем валькирии из древних саг.

Ролло внезапно замер, заметив, что Снэфрид, достав со дна сундука завернутый в полотно тяжелый зубчатый венец, внимательно оглядывает его. Венец был из светлого золота, украшенный по ободу крупными молочно-белыми жемчужинами и сверкающими в трилистниках топазами. Снэфрид улыбнулась этому великолепию и уже повернулась к зеркалу, чтобы примерить украшение, как голос Ролло остановил ее:

– Нет, Снэфрид, нет! – торопливо проговорил он и вдруг смутился, почувствовав, что снова не в силах взглянуть ей в глаза. В глубине души он проклял того олуха, который, вопреки его приказу, уложил этот венец вместе с остальными драгоценностями.

– Нет, Снэфрид. Позволь забрать этот венец у тебя.

– Но он мне нравится!

Надев его на голову, она пристально разглядывала себя в зеркале, но Ролло чувствовал, что Снэфрид украдкой наблюдает и за ним. Неожиданно на него нахлынуло раздражение. Однако, овладев собой, он заговорил ровно:

– Снэфрид, этот венец принадлежит невесте Атли. Некогда он был подарен ей в Бретани берсерком Гериком. Отправляясь в поход, я пообещал Атли и ей, что верну это украшение, дабы она надела его в день их свадьбы.

Если бы речь шла о ком угодно, помимо рыжей пленницы, он бы и не подумал давать объяснения и молча забрал бы драгоценность. Но хотя Снэфрид никогда ничего не спрашивала об Эмме, Ролло знал, что все дело в этой пленнице. И его сердило, что он вынужден оправдывать свои поступки перед женой.

Снэфрид невозмутимо сняла венец и отложила его в сторону. Так же спокойно она взяла одну из золотых гривен, унизанных крупными темными рубинами, и приложила к груди.

– Все будет так, как ты пожелаешь, Рольв. Мне достаточно других украшений. Однако скажу, что ты непомерно балуешь эту девушку. Сначала голова бретонского ярла, потом этот венец.

– Она невеста Атли, а значит, почти наша.

– Невеста… Не думаю, что когда-либо они выпьют свой брачный напиток. Она вьет из твоего брата веревки, и он никогда не осмелится настоять на своем.

– Зато я настою, – отставив чашу, резко проговорил Ролло, – этот союз очень выгоден для нас. Эмма – принцесса франков, и когда-нибудь я оглашу это. Атли же – мой наследник.

Снэфрид облегченно вздохнула.

– Что ж, если этот венец поспособствует тому, чтобы скорее свершилась свадьба, я буду рада. Ибо пока над братьями властвует эта надменная дева…

– Атли чтит ее, – обронил викинг. – Он не хочет принуждать ее силой.

– Тогда пусть вмешается епископ Франкон. Пусть он напомнит, что оба они живут в грехе, – кажется, так это называется у христиан. Ибо эта девушка и твой брат, невенчанные, проводят ночи на одном ложе.

Наблюдая за Ролло в зеркале, она заметила, как при последних ее словах по лицу мужа скользнула тень. Он нахмурился и резко встал, вытирая руки о скатерть. Затем поднял с ложа золотой венец, уложил его в сумку и приторочил ее к поясу. Снэфрид, опустившись на колени, опоясала его мечом.

– Я буду ждать тебя, мой Ру, как верная рабыня ждет господина.

Ролло улыбнулся.

– Я скоро пришлю за тобой. Как только все будет готово к пиру. Теперь проводи меня, жена.

Они шли по узкому коридору, пересеченному низкими круглыми арками. Над каждой из них было высечено Распятие – единственное напоминание о том, что прежде здесь была христианская обитель. Снэфрид оставила это изображение, заявив что Распятый похож на отца богов Одина, повешенного на Мировом ясене Иггдрасиль. Больше же ничего от старого здесь не осталось. Даже станки в ткацкой, где работали девушки-рабыни, Снэфрид велела установить вертикальные, а не горизонтальные, как было принято у франков. Она с упрямой ненавистью истребляла все франкское, за исключением одежд, явно предпочитая норвежским передникам и головным покрывалам элегантные наряды франкских королев.

В монастырском дворике, обрамленном грубой известняковой колоннадой, Ролло вскочил на коня, которого подвел ему угрюмый, огромного роста викинг, истинный великан с начавшей уже седеть бурой гривой и бельмом на глазу. Это был Кривой Орм, телохранитель Снэфрид. Он был нем, но это не мешало ему оставаться великолепным воином и силачом, каких поискать. Снэфрид он был предан до мозга костей, в особенности после того, как она вылечила его от раны, оставленной франкским дротиком. На Ролло, однако, Орм глядел хмуро, хоть и был услужлив.

Ролло выехал с монастырского двора там, где колоннада рухнула, образовав груды щебня, которые никто не удосужился убрать, и теперь они поросли жесткой травой. Далее начинались хозяйственные постройки, и даже осенний ветер не мог разогнать удушливый смрад навозных куч, которые ворошили вилами рабы в кованых ошейниках. Ролло пришпорил своего великолепного вороного: ему вдруг нестерпимо захотелось поскорее оказаться как можно дальше отсюда. Он едва дождался, пока стражники вытолкнут здоровенный дубовый брус из проушин ворот в окружавшем каменные постройки частоколе. Ветер развевал полы его широкого светлого плаща. На Снэфрид, творившую вслед ему хранящие путника руны, он так и не оглянулся.

Глаза финки были широко распахнуты. Лицо ее словно окаменело. Когда Ролло скрылся из виду, она, медленно и тяжело ступая, прошла во внутренний двор. Здесь, у колоннады, семенящей походкой ее догнала крохотная старушенция. Лицо будто печеное яблоко, седые космы жалкими охвостьями торчат из-под завязанного на затылке скандинавского покрывала.

– Да пребудет с тобой благоволение небесной Фриг, прекрасная Сванхвит, вельможнейшая нива гривен![4]

Снэфрид остановилась, глядя на старуху сверху вниз. Это была колдунья и пророчица, прибывшая из Норвегии много лет назад с первыми драккарами и помнившая еще походы викингов на Париж. Когда король франков Эд разбил на Монфоконе их войско, она бежала и нашла прибежище в одной из пещер близ Ротомагуса. С недавних пор ее связывали со Снэфрид странные дела, и старуха стала часто наведываться в усадьбу на холме.