— Ты же ничего не знала. Хорошо, что ты мне сообщила об этом! Сейчас иди помойся, а затем возвращайся ко мне. Я хочу рассказать тебе свою историю дальше. Если мы успеем сегодня, ты поймешь, почему эта комната — табу!

Люси, исполненная решимости, вышла из комнаты.

— А я позабочусь о том, чтобы никто больше не осмелился нарушать мои распоряжения относительно кладовки.

Когда Ева тоже вышла из комнаты, до нее вдруг донеслись громкие голоса. Она остановилась как вкопанная, прислушалась. Она никогда бы не подумала, что Люси может так сильно рассердиться. Это, несомненно, был ее голос.

— Сколько раз я тебе говорила, что к старой кладовке и близко подходить нельзя! Только посмей переступить порог сама или послать туда кого-то! — кричала она.

Ева не разобрала, что ответила Джоанна, потому что, в отличие от своей матери, та старалась соблюдать правила приличия и говорила шепотом, но по реакции Люси можно было предположить, что пожилая дама не была настроена на мирный разговор.

— Это мой дом, и в эту комнату больше никто не войдет, пока я жива! Ты это поняла?

В тот момент Еве стало даже немного жаль тетку Джоанну. Если бы Ева только могла предположить, что Люси так разволнуется по этому поводу, то наверняка предпочла бы промолчать. Чего же так боялась пожилая дама? Что ее дочь выбросит старые вещи или что они ей вообще попадутся на глаза? И что это за ящик с таинственными игрушечными гробиками? В этом доме было что-то не так. Теперь Ева была уверена в своем предположении как никогда. Чтобы ее не заподозрили в подслушивании, девушка поспешила в ванную, которая располагалась в коридоре возле ее комнаты. Она открыла горячую воду, стащила грязные вещи и принялась оттирать грязь. Наконец она вымыла густые светлые волосы и почувствовала себя словно заново рожденной. Ева завернулась в полотенце и постирала платье, прежде чем снова отправиться в комнату. А хорошо бы надеть легкое летнее платье! Но в платяном шкафу в ряд висели лишь шерстяные — для холодной немецкой зимы. На Хейстингс-стрит она еще не могла одеваться по погоде. Но тут Ева обнаружила белую блузку и легкую юбку. Она в смущении припомнила, как эти вещи оказались в ее багаже.

— В Новой Зеландии лето, дитя мое. Положи еще что-нибудь легкое, — уговаривала ее мать, но Ева как-то пропустила это мимо ушей. Может быть, потому что девушка очень надеялась, что ее матери вскоре снова станет лучше. В тот день мать выглядела очень взволнованной и уверенной в себе. У Евы в ушах все еще звучали ее слова, словно это было вчера:

— Я думаю, что климат на меня хорошо повлияет, будет много новых впечатлений!

Ее настрой изменился вскоре после их отъезда. Первые дни на корабле мать казалась веселой. Потом просто стала целыми днями молча лежать на тесных нарах в общей женской спальне. И теперь ей уже не суждено насладиться этим мягким летним воздухом и вдохнуть чарующие чужеземные ароматы. Ева смахнула слезинки из уголков глаз и быстро оделась. Несмотря на то, что юбка выглядела немного поношенной, а цвет блузы казался чуть выгоревшим и не таким белым, как под воротничком, девушка чувствовала себя комфортно.

Когда чуть позже она вошла в комнату Люси, пожилая дама сидела в кресле, уставившись в одну точку.

— Может, мне прийти позже? — осторожно спросила Ева.

— Нет, нет, все хорошо. Я хочу, чтобы мы продолжили, — ответила Люси, хотя взгляд ее все еще был устремлен в пустоту.

Ева присела и тайком наблюдала за погруженной в мысли пожилой дамой. «Ее что-то мучит», — предположила Ева. Люси наморщила лоб, в ее глазах читалась глубокая печаль. В таком состоянии она выглядела намного старше. Сколько ей вообще лет? Семьдесят, восемьдесят? Еве было трудно об этом судить. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке, к тому же ее мучила совесть. Если бы она ничего не рассказала Люси об уборке, та сейчас не молчала бы и не сидела бы в апатии. Ева не сомневалась, что причина перемены настроения кроется именно в этом, но она не решалась о чем-либо спрашивать.

После затянувшегося молчания Люси вдруг обернулась к Еве. Ее лицо преобразилось, морщины разгладились, а глаза засветились прежним жизнелюбием.

— Прости меня, дитя мое, я так замечталась… Видишь ли, там, внизу, покоятся тайны, которые не предназначены для моей дочери. Она еще больше отстранилась бы от меня, если бы узнала, что кроется за этим… или, лучше сказать, под этим.

— Но что между вами произошло? Ты же ее мать! Почему ты не любишь ее как свою дочь?.. — Ева в испуге прикрыла рот ладонью. Такого она точно не хотела говорить, хотя этот вопрос занимал ее с первого дня пребывания в доме.

Печальная улыбка появилась на лице Люси.

— Когда-то я любила ее больше всех, любила так, что не выразить словами!

— Извини, я не хотела тебя обидеть, я… нет, я просто думала, как… — залепетала в растерянности Ева.

— Я знаю, это трудно понять, поэтому всю правду должен узнать хотя бы Адриан.

Люси подала Еве знак сесть за пишущую машинку. Потом она медленно начала рассказывать.


Нейпир, ноябрь 1868 года

Ахоранги очень нравился участок на холме, с которого открывался чудесный вид на море. Повсюду еще велись строительные работы, но Том заверил ее, что через пару лет здесь появится дорога, вдоль которой один за другим выстроятся прекрасные дома. Их дети будут носиться по ней вместе с соседскими, Ахоранги найдет тут подруг… Это была прекрасная перспектива. Об этом мечтала и Ахоранги. Она всем сердцем тосковала по своим подругам, с которыми так много времени проводила в деревне. Особенно ей не хватало сестры Харакеке. Ахоранги часто задавала себе вопрос, повезло ли ее сестре так же, как ей самой? Каждый раз, когда девушка приходила на стройку, чтобы проследить за порядком, она удивлялась, какими быстрыми темпами идут работы. Левая часть дома была уже почти полностью готова. Ахоранги могла отчетливо представить, как станет хорошо, если в саду будут резвиться ее дети. Она хотела, чтобы сад рос, цвел и выглядел как можно более диким.

Каждые пять минут она поглаживала себя по животу, который даже еще не округлился. Но после того как доктор рассказал ей, почему у нее постоянно появляется тошнота, Ахоранги чувствовала себя словно на последних месяцах беременности.

Чувство нежности пронизывало ее насквозь, когда ее взгляд вдруг останавливался на Томе. С блестящей от пота спиной он выпиливал балки правильной формы и щурился на ярком солнце. После работы на винограднике он старался принять участие в строительстве собственного дома. Даже брат Пьер оказался полезным на стройке. И это в святое воскресенье!

— Мужчины, обеденный перерыв! — крикнула Ахоранги и указала на разостланную скатерть со всякими вкусностями, которые она сама приготовила. Дважды приглашать помощников не пришлось, они присели вокруг на корточки.

— На сегодня закончим. Разве не вы мне говорили, что седьмой день — день Господа, в который он отдыхал после сотворения мира? — рассмеялась Ахоранги.

— Ты хорошая ученица, — похвалил католический священник подопечную.

— Точно, и поэтому я хочу отправить вас, мужчины, после обеда в миссию, а других отпущу к семьям.

— Но мы же хотели доделать еще одну стену, — запротестовал Уилл, с недавних пор ставший правой рукой Тома на виноградниках.

— Никаких возражений, иначе мне придется призвать на помощь отца Клода, а вы знаете, что он не любит шутить со словом Божьим!

Эта угроза возымела действие. После обеда помощники ушли со стройки. Остались лишь Том и Ахоранги. Исполненные гордости, они разглядывали маленькую модель своего дома, которую тщательно обдумывали вместе и которую потом смастерил Том. Для него был важен размер дома и башенки, для Ахоранги — две веранды: одна перед домом, другая должна выходить в сад. Поддержку им оказал один из клиентов, которому нравилось их белое вино.

Ахоранги указала на части дома, в которые можно было пройти лишь по длинному переходу, и спросила:

— Кто здесь будет жить? Ты хочешь отделиться от остальной семьи?

— Нет, душа моя, не волнуйся, я не сбегу, если толпа наших детишек поднимет шум. Мне кажется, нам понадобится место для домашней прислуги.

— Домашней прислуги?

— Да, воспитывая пятерых детей, ты больше не сможешь готовить и убирать. Да и я, между прочим, совсем не против, чтобы мы взяли кухарку.

— Что ты этим хочешь сказать? Тебе не нравится моя еда? — Она рассмеялась и игриво погрозила мужу пальцем. — Кроме того, я тебе говорила, что хочу десять детей!

— С удовольствием, но для того, чтобы у них был кров, мне нужно будет еще немного поработать, разве не так? — спросил Том.

— Возможно, нам стоит позволить себе чуть-чуть побездельничать и прогуляться по Марин-Парейд? — Ахоранги обхватила его мускулистый торс сзади.

— У меня есть предложение получше, — улыбаясь, ответил Том. — Это не отговорки, мы ведь все равно будем работать над тем, чтобы рождались дети. Но ты же не сможешь забеременеть больше этого?

Ахоранги рассмеялась.

— Согласна! Тогда нам нужно как можно скорее возвращаться в Мини! Мы ведь муж и жена, и нам не нужны отговорки. Это наша обязанность, да?

— Еще какая! — Том поцеловал ее в нос. — Я только надену рубашку, и мы помчимся домой.

Том не преувеличивал. Так быстро, как в тот день, они еще не приезжали домой. Едва Том выпряг лошадей из повозки и отправил их на луг пастись, он тут же помчался в дом к Ахоранги. Она уже с нетерпением ждала его в спальне.

Том торопливо, в один миг сбросил одежду и лег рядом с женой в кровать.

— Ты уже разделась, — простонал он.

Она подставила губы для поцелуя. Он страстно поцеловал ее. Казалось, они целовались бесконечно, пока Том не оторвался от Ахоранги и не склонился над ней. В этот момент в коридоре раздался грохот. Сначала они подумали, что в дом заскочила собака и буянит, но потом отчетливо услышали взволнованный мужской голос: