Наконец король отправился в свои покои, а Екатерина взволнованно бросилась ко мне.

– Метта, отец со мной разговаривал! – Она раскраснелась, глаза ее сияли. – Он спросил меня, где я живу, играю ли в бильбоке, и сказал, что ему нравится моя брошь. – К своей бобровой шапочке принцесса прикрепила эмалевую брошь в форме щита, украшенную эмалевой геральдической лилией. Катрин недоуменно сморщила лоб. – Правда, он не знал, кто я… И даже когда я представилась, все равно назвал меня Одеттой. Странно все это…

Я едва слышно вздохнула, закрепляя деревянные башмаки на сафьяновых туфельках принцессы. Почти все во дворце знали о любовнице короля, Одетте Шамдивер, в течение последних восьми лет остававшейся похвально верной и благоразумной, несмотря на резкие изменения ума и характера своего коронованного возлюбленного. По слухам, она даже родила ему дочь. К счастью, Екатерина не подозревала об этих отношениях.

Внезапно к нам подошел королевский паж с письмом, отмеченным печатью королевы. Принцесса сразу же открыла и прочла послание.

– Мне приказано предстать перед королевой после ужина, – сказала Екатерина, складывая пергамент. – Я должна прийти вместе с кормилицей. Ах, Метта, ты встретишься с королевой!

От удивления я едва удержалась на ногах. Еще совсем недавно я надеялась на то, что Изабо призовет дочь к себе и аудиенция отвлечет Екатерину от ее печалей, но теперь пришла в ужас. Зачем меня призвали ко двору? Неужели граф Бернар д’Арманьяк обрел такую власть, что королеве Изабо, как бы она ни поддерживала герцога Бургундского, пришлось прислушаться к жалобам его дочери, герцогини Орлеанской?

– Я… для меня это большая честь, ваше высочество, – пролепетала я, стискивая дрожащие руки. – Указана ли в письме причина такой… э-э… привилегии?

– Нет, об этом ничего не говорится, – тихо ответила Екатерина, украдкой озираясь – не слышат ли нас придворные, выходящие из часовни. – Наверное, королева решила, что настало время познакомиться с женщиной, которая воспитала ее младшую дочь. – Катрин тронула грубую домотканую холстину моего платья. – Жаль, что прислуге не выдали траурной одежды, – отметила она. – Неразумно появляться при дворе в таком виде. Надо подыскать тебе подходящее одеяние в моем гардеробе. – За десять месяцев, проведенных во дворце, Екатерина усвоила, что внешность определяет все.

Подобрать для меня наряд оказалось нелегко – я была гораздо крупнее худышки Катрин. Среди нарядов принцессы нашлось скромное черное платье, в котором Алисия наспех распустила швы. Я едва дышала от охватившей меня паники. Единственным предметом одежды, выданным слугам на время траура, был черный чепец, закрывающий голову и шею. Белый льняной вимпл[11] поверх чепца и пояс с тяжелой железной цепью ключницы сделали меня похожей на доминиканскую монахиню, а не на кормилицу. Впрочем, чувствовала я себя ужасно: к постоянной тревоге за мужа примешивалось четкое осознание того, что по велению королевы меня могли разлучить с Екатериной.

От башни Екатерины путь ко дворцу королевы лежал через крытую аркаду и вверх по лестнице в задней части еще одной башни. Неуклюжие деревянные башмаки не понадобились. Мы вошли через дверь позади тронного возвышения, что избавило нас от прохода по всей длине зала под пристальными взглядами придворных. Трапеза уже завершилась, блюда и подносы унесли. Высокородные вельможи и священнослужители стояли группами, тихо переговариваясь. С верхней галереи, где расположились музыканты, доносилась негромкая музыка. Во время траура не давали балы и представления, которыми славился двор королевы Изабо, поэтому все обрадовались такому развлечению, как прибытие госпожи Франции. Все разговоры внезапно стихли, но тут же возобновились: наше появление предоставило новую пищу для обсуждений. Мы с фрейлинами принцессы преклонили колени – я держалась за спинами придворных дам, – а принцесса приблизилась к трону, чтобы выразить почтение матери.

Украдкой оглядев собравшихся вельмож, я прониклась благодарностью к Екатерине за то, что она заставила меня надеть траурное одеяние. В черное облачились все, даже пажи и королевские камердинеры, которые в обычных обстоятельствах щеголяли бы в ярко-синих, шитых золотом ливреях. Толпа придворных походила на стаю ворон, а посреди них на троне под черным навесом с серебряными кистями восседала королева. Ее грудь и шею украшали роскошные сверкающие ожерелья из бриллиантов и гагата, а на голове высилось поразительное двурогое сооружение из золотой сетки и мерцающей черной кисеи. Королева не предложила Екатерине присесть рядом с троном, где на одном из табуретов устроилась Маргарита Бургундская, одетая в наряд поскромнее и головной убор поменьше.

– Слишком долго мы были лишены вашего общества, Екатерина. – Голос королевы Изабо разнесся под сводами тронного зала. За тридцать лет, проведенных при французском дворе, она не утратила характерного баварского выговора. – Болезнь и трагедия разделили нас, но родственники должны поддерживать друг друга во времена тяжких испытаний. Свидетельством тому – верность и преданность дофины, нашей дорогой дочери. – Две рогатые леди обменялись понимающими взглядами, что ясно говорило о нынешнем предмете королевских предпочтений.

Екатерина почтительно склонила голову.

– Вы совершенно правы, ваше величество. Мы рады вашему возвращению в Сен-Поль. Надеюсь, ваше здоровье улучшилось.

– Немного, спасибо. Но мне больно! – скорбно провозгласила королева. – Мне больно думать о Франции и обо всех семьях, потерявших кормильцев! Я молюсь за них! – Она набожно сложила руки, затем продолжила, с обескураживающей скоростью сменив предмет разговора: – Вчера меня посетила герцогиня Орлеанская. Насколько мне известно, вы тоже ее принимали.

– Да, ваше величество, – кивнула Екатерина, повысив голос, чтобы ее слышали. – Судьба герцога Орлеанского доставляет его супруге невыносимые страдания, но Бонна носит под сердцем дитя, и эта счастливая весть, несомненно, доставит радость высокопоставленному пленнику.

– Она просила вас ходатайствовать перед королем Англии по поводу освобождения герцога, не так ли? Кстати, ваши фрейлины могут подняться, – небрежно промолвила королева, окинув нас испытующим взглядом. Я ощутила его, словно укол кинжала.

– Она действительно просила меня заступиться за мужа, ваше величество, но я не имела возможности ответить согласием. – Екатерина вздернула подбородок, словно ожидала порицания.

– Знаю и одобряю, – с поразительным спокойствием заметила королева. – Франция не должна выступать в роли просительницы у Англии. И все же отказ короля Генриха освободить за выкуп нашего племянника герцога Орлеанского свидетельствует о прискорбном отсутствии королевского достоинства. Генриху не мешало бы понять, что выигранная битва не гарантирует ему трофеев, ради которых он начал войну.

Очевидно, королева решила напомнить Екатерине, что она и есть один из тех неполученных трофеев.

– Вы правы, ваше величество, – согласилась принцесса. – Я сочувствую несчастной герцогине, но боюсь, что мой отказ ее прогневил.

– Истинно так. Мы все слышали об этом! – мрачно воскликнула ее мать. – Ты привела свою кормилицу?

Придворные удивленно переглянулись, но мы с Екатериной ожидали этого вопроса.

– Да, мадам. Вы позволите ее представить?

Королева благосклонно кивнула. Екатерина с улыбкой поманила меня к себе. С тихой молитвой я подошла к возвышению.

– Ваше величество, позвольте представить вам госпожу Гильометту Ланьер, – чинно произнесла Екатерина. В ее устах мое имя прозвучало с величавым благородством, недостижимым для дочери простого пекаря.

Я спрятала в рукава огрубевшие от работы пальцы и опустилась на колени перед троном. По залу волной прокатился удивленный шепот. Щеки королевы, густо покрытые белилами, напоминали алебастр. Изабо устремила на меня проницательные ярко-бирюзовые глаза.

– Ты очень молода, – наконец заявила она. – Должно быть, в королевскую детскую тебя взяли совсем девчонкой.

Я облизала пересохшие губы и застыла под тяжелым взглядом Изабо, не в силах выдавить ни словечка.

– Ей было пятнадцать, ваше величество, – ответила за меня Екатерина. – Она тогда похоронила мертворожденного сына, но эта печальная утрата обернулась для меня удачей.

– Для нее тоже, – сухо заметила королева и обратилась ко мне: – Помнится, герцогиня Бурбонская весьма лестно о тебе отзывалась. – Она жестом повелела мне подняться, подозвала к трону и еле слышно проговорила: – По словам герцогини, ты проявила способности и преданность, удивительные для твоего низкого происхождения. Жаль, что тогда я уделила этому мало внимания… – Гортанный выговор королевы не вязался с тихим доверительным тоном. Затем она снова повысила голос и сделала крутой поворот в теме разговора: – Как я поняла, недавно вы с моей дочерью навещали дофина, госпожа Ланьер. Нам и дофине, крайне обеспокоенной здоровьем супруга, крайне интересно твое мнение о его состоянии!

Я беспокойно сглотнула и бросила взгляд на Маргариту Бургундскую, сидящую в чопорном молчании. Что сказать покинутой дофине о ее муже? Как поведать королеве Франции, что ее сына либо отравили, либо в неполные девятнадцать лет он довел себя до смертельного недуга неумеренным обжорством? И откуда королева Изабо узнала, что мы с Катрин посетили Людовика? Вряд ли ей доложил Танги дю Шатель. Должно быть, ее люди шпионят повсюду. Я лихорадочно искала ответ, который не привел бы к тому, что стража выведет меня из зала, и решила повторить то же самое, что говорила мэтру Танги.

– Я знакома лишь с болезнями детей, ваше величество. У меня нет опыта в лечении взрослых, но, похоже, дофин чрезвычайно огорчен событиями последних недель.

Мой ответ королеве не понравился. Она сурово насупилась; впрочем, ее неудовольствие вызвал Людовик, а не я. Изабо развела руками, унизанными перстнями и браслетами, и почти прокричала с возмущением:

– Мы все огорчены, однако сейчас нам следует думать о Франции, а не о себе! – Она возмущенно всплеснула руками, унизанными сверкающими украшениями. – Мы не должны позволять личным чувствам править нами.