Услышав это, Екатерина испуганно перекрестилась.

– Святая Мария! Я никогда не пойму нашу мать! Но кто будет охранять вход в город? – спросила она. – Если коннетабль убит и армия рассеяна, какие силы ты призовешь, чтобы удерживать Париж?

– Я послал за графом д’Арманьяком. Он уже на пути из Гаскони.

– Так, значит, он тоже пропустил сражение? – раздраженно фыркнула Екатерина. – Ему нельзя доверять, Луи. Во всяком случае, не больше, чем герцогу Бургундскому.

– У меня нет выбора, – пробормотал дофин, осушая свой кубок. – Мне нужны люди. У д’Арманьяка они есть. Король нуждается в защите, и д’Арманьяк ее мне предоставит. Приходится выбирать между разбойником и дьяволом. По-моему, разбойник предпочтительнее.

– А ты уверен, что он придет? – скептически спросила Екатерина. – Он не привел свое войско в Пикардию на битву с англичанами. По-твоему, он приведет солдат в Париж, чтобы остановить герцога Бургундского?

– Да, потому что я обещал в награду сделать его коннетаблем Франции, – ответил Луи.

– Что ж, это заставит его поторопиться. А как насчет короля Генриха? Разве английская армия не двинется на Париж?

– Тут нам повезло. – Дофин подлил себе вина и негодующе воскликнул: – У чертова Монмута так мало людей, что ему остается только одно – спешно отступать к Кале. Боже милостивый, как ему удалось выиграть битву?

– А где наш король? – встревоженно спросила Екатерина, оставив без внимания восклицание принца. – Лишь бы отец не попал в лапы герцога Бургундского!

– Его паланкин двигался за мной, с эскортом из пятисот бойцов. Они вот-вот прибудут во дворец. О сражении король не знает. Известие о нашем поражении разобьет ему сердце.

– Несомненно, – мрачно отозвалась Катрин. – Мое сердце оно разбило.

* * *

Мне еще долго не удавалось вернуться к своим детям, помолиться с ними и утешить. Дофин допил вино и наконец-то удалился, а Екатерина, стойко державшаяся в присутствии брата, утратила напускную храбрость и разрыдалась, заливая слезами лиф праздничного платья.

– Я… н-не хотела плакать… п-перед б-братом… – всхлипывала она, горестно скорчившись на табурете. – Но… ох, Метта… сколько с-смертей! Десять тысяч! Какой ужас! Зачем все это? Мне так больно, словно клинком проткнули…

Я позвала фрейлин, и мы проводили рыдающую принцессу в опочивальню. Но, как выяснилось, не одно лишь горе вызвало боль. Екатерина отказалась от ужина и посетила скорбную мессу в королевской часовне, а затем позволила мне помочь ей переодеться ко сну. Мы сняли платье и обе сразу заметили кровь на сорочке.

– Пресвятая Богородица! – прошептала она, в ужасе глядя на кровавые пятна. – Метта! Должно быть, меня изнутри грызут демоны! Луи сказал, что я – причина войны. Это мне наказание!

– Нет, нет, ваше высочество! – Я порывисто обняла принцессу, ругая себя за то, что не предупредила ее о неизбежном этапе взросления. Мне не следовало упускать из виду, что ни монашки, ни ее мать сделать этого не могли. – Вы становитесь женщиной. Все женщины страдают от кровотечений с каждым циклом луны. Это проклятие Евы.

– Проклятие Евы? Так я околдована?

– Нет, ваше высочество, нет! Я объясню, но сначала принесу салфетку, чтобы не запачкать простыни.

Принеся означенный предмет, я рассказала, как сумела, о божьем наказании для Евы за то, что та дала Адаму откусить от плода Древа познания. Но даже в своем отчаянии по поводу бойни при Азенкуре принцесса усомнилась в правдивости библейской легенды.

– Неужели это правда? Бог наложил проклятие на женщин с тем, чтобы они расплачивались за грех Евы?

– Так толкует церковь, – кивнула я.

– Монахини нас этому не учили, – недоверчиво заметила принцесса. – Разве Пресвятая Дева страдала от проклятия Евы?

– Полагаю, да. Может быть, лучше спросить священника? Я знаю только то, что рассказывала мне моя мать.

– Почему все женщины должны расплачиваться за проступок Евы? Бог не может быть так несправедлив!

Я опасалась развивать эту тему. Екатерина не первая подвергала сомнению учение Церкви, однако за такие слова нас могли обвинить в ереси.

– Полагаю, не следует так говорить о Вседержителе, – осторожно сказала я. – И проклятие не является постоянным. Оно наступает только раз в месяц и длится несколько дней.

– И оно должно было начаться сегодня! – Катрин задрожала и закрыла глаза, прижав руки к животу. – Франция кровоточит – и я тоже. Бог проклял нас обеих.

* * *

На следующее утро в салон Екатерины пришел герольд Монжуа. Стены комнаты задрапировали темными тканями, окна закрыли ставнями. Принцесса с фрейлинами сидели в полутьме, словно монахини, одетые в темные платья и черные вуали. Королевский капеллан мерно читал отрывок из Книги Иова о грехе и страданиях, но с приходом герольда поспешно закрыл Библию. Гонец где-то нашел черный сюрко и шоссы и явился свежевыбритый и с непокрытой головой, преклонив колено на входе. Отдохнув после отчаянной скачки, он теперь выглядел моложе, чем в предыдущий день. Дочери баронета не остались безразличными к присутствию красивого мужчины и украдкой переглянулись.

Завершив формальности приветствия, Екатерина предложила герольду сесть и поведать собственными словами все, что он знает о бедственном сражении, которое повергло Францию в глубокий траур. Монжуа печально рассказал о сражении, хотя, по обычаю герольдов, излишне драматизировал подробности.

– Коннетабль д'Альбре расположил французские силы на краю пологой долины, окруженной густыми лесами, – начал он. – На противоположном конце долины английский король собрал свою так называемую армию, ничтожно маленькое войско – тысяч пять или шесть против наших тридцати тысяч. Воистину – Давид против Голиафа.

Агнесса и фрейлины, которые, в отличие от меня и Катрин, не слышали отчаянных воплей дофина о потерях Франции, изумленно ахнули.

– Если вы не знаете сельской местности Пикардии, ваше высочество, – вдохновенно продолжил герольд, – позвольте мне поведать вам, что это край пышных зеленых лесов и многочисленных холмов. Мы, французы, расположились на самом высоком из них, рядом с крепостью Азенкур. Представьте – тридцать отрядов конных рыцарей, скакуны в роскошной сбруе стоят плотными рядами, словно стежки на шпалере. Над ними трепещут на ветру штандарты и развевается алая орифламма.

Герольд полностью завладел вниманием дам, ведь девушки обожают истории о галантных рыцарях и доблестных сражениях. Воображение фрейлин разыгралось, подстегнутое яркой картиной, нарисованной Монжуа, хотя они уже знали ужасающий результат. Герольд заразился их волнением и добавил красочности в свои описания.

– К счастью, ночью дождь перестал. Англичане собрались внизу, менее чем в миле от нас. Все они были пешие. Поначалу мы решили, что у них нет конницы, но оказалось, что несколько сотен всадников прятались в лесу. Пехотинцы, вооруженные луками, не имели доспехов, за исключением двух отрядов пеших рыцарей и их оруженосцев, стоявших по обоим флангам. Перед одним из отрядов вздымался огромный штандарт, дерзко украшенный геральдическими символами Англии и Франции – львами и лилиями. Рядом с ним виднелась фигура английского короля, который надел на свой шлем корону, как бы говоря: «Вот он я! Попробуйте меня взять!» И должен сказать, ваше высочество, что восемнадцать лучших французских рыцарей поклялись это совершить.

– Вы уверены, что это был он? – прервала герольда Екатерина. – Я слышала, короли стараются запутать врага двойниками, одетыми в их одежды и даже корону.

Монжуа запнулся, возмущенный тем, что его слова подвергли сомнению, однако смолчал, побоявшись обидеть дочь короля.

– Уверяю вас, ваше высочество, то был Генрих Английский. За день до сражения я передавал ему послание от его высочества дофина.

Екатерина подалась вперед, очевидно охваченная любопытством, несмотря на все усилия изобразить беспристрастное спокойствие.

– Так вы говорили с королем Генрихом! Умоляю, расскажите, как он выглядел. Был ли он беспокоен? Угрюм? Охвачен страхом?

– Вовсе нет, ваше высочество, – ответил герольд. – Мне надлежало передать предложение дофина сдаться – чтобы быть потом выкупленным – и тем самым уберечь от гибели свою армию. Но Генрих Английский улыбнулся и заявил, что его дело правое, а потому бог ему поможет, и что божья воля будет исполнена. Затем он велел мне передать эти слова дофину. Он выглядел спокойным и собранным, хотя его люди, босые и без укрытия, насквозь промокли под холодным дождем. Однако же никто из бойцов не сбежал с поля боя.

– Разумеется, им некуда было идти и нечего терять, – заметила Екатерина.

– На следующее утро, когда наши войска готовились к битве, коннетабль уверенно заявил, что сражения не будет, потому что английский король сдастся, едва завидев мощь хозяев французских земель. После этого дофин уехал, приказав графу д'Альбре взять сына узурпатора в плен и заковать в цепи.

Екатерина закусила губу, вспоминая, как дофин горько сожалел о своем отсутствии на поле Азенкура. Монжуа продолжил свое повествование, а я задумалась о работе герольдов. Они не участвовали в сражениях, а передавали приказы, наблюдали за ходом битвы и записывали имена погибших – разумеется, только высокородных, внесенных в списки рыцарей, кому было позволено носить доспехи. Меня по-прежнему тревожила участь мужа. Я не знала даже, жив он или погиб. Вряд ли его имя появится в каком-нибудь списке. Тем временем повествование герольда неумолимо приближалось к страшной развязке. Фрейлины слушали, затаив дыхание.

– Медленно тянулись часы, но ничего не происходило. Нашим бойцам раздали хлеб и пиво, а коннетабль заметил, что англичане лишены продовольствия и будут голодать, поэтому им оставалось либо атаковать, либо сдаться. Наконец из английских рядов выступил рыцарь и направился в нашу сторону. Увы, в руках он держал не белый флаг, а жезл, которым салютовал каждому английскому отряду. Внезапно рыцарь подбросил жезл в воздух, отдав сигнал к началу боя. Англичане воинственно закричали и загикали, однако не двинулись с места. Наша кавалерия, устав дожидаться схватки, первой бросилась в атаку. Огромный отряд всадников, грохоча доспехами, поскакал вниз по густо поросшему деревьями склону. Английские пехотинцы дружно повернулись к нам спиной и побежали. Солдаты вокруг меня захохотали, издеваясь над бегущим неприятелем, и вскидывали руки с двумя оттопыренными пальцами – бойцам дали приказ отрубать указательный и средний пальцы английских лучников. Однако англичане отбежали недалеко, и нашим взорам открылся лес остро отточенных копий, вбитых в землю под таким углом, чтобы пропороть брюхо скачущей лошади. Затем, по сигналу, лучники начали стрелять. Небо потемнело от стрел, градом сыпавших по наступающей коннице. Наш первый отряд оказался в смертельной ловушке: они не могли ни остановиться, ни повернуть назад, ибо, не видя того, что происходит впереди, их галопом настигал следующий отряд, а вплотную за ним следовал третий. Им не было другого пути, кроме как вперед, под градом стрел, на стену ощетинившихся копий. В считаные минуты цветущая зеленая долина превратилась в болото под копытами десяти тысяч лошадей. С английской стороны долины неслись предсмертные крики раненых лошадей, горы трупов росли на глазах.