Но слова Меркуцио, его предсмертный хрип не давали мне покоя, когда я вместе с членами своей семьи возвращался домой.

Проклятие на оба ваши дома.

Определенно его предупреждение начинало сбываться.


Я оставил дядю и тетю и отправился в свои покои, где Бальтазар уже ждал меня: кто нашел его и рассказал ему обо всех страшных событиях, я не знаю, но он к моему приходу уже приготовил ванну с горячей водой и сразу забрал мою пропитанную кровью одежду. Что с ней сделают – сожгут или почистят, – меня совершенно не волновало. Я медленно погрузился в горячую воду с невольным чувством благодарности и стал смывать с себя следы чужой смерти.

Я оставался в ванне, чувствуя, как расслабляются окаменевшие мышцы, пока не пришел Бальтазар с полотенцем в руках. Он вытирал меня сверху донизу мягкими, бережными движениями, а я словно вернулся в детство и снова стал маленьким мальчиком. Меня охватила странная апатия: мне хотелось лечь в постель и свернуться калачиком, и чтобы за мной ухаживали, пока не пройдет моя лихорадка, но эта лихорадка была холодной, не горячей, и я боялся, что пройдет она очень не скоро.

Внутри меня образовалась сосущая пустота – там, где раньше жило все, чем я дорожил и что составляло смысл моего существования. Я потерял Меркуцио, который одинаково ярко пылал и ненавистью, и любовью. И Ромео я тоже потерял – столь же горячего, как и Меркуцио, но хранившего в душе такую нежность, о которой Меркуцио и мечтать не мог. Мои братья по духу, пусть не по крови. И обоих больше нет, их обоих унес злой ветер разлуки.

Я никогда не чувствовал себя таким одиноким.

Бальтазар был чутким человеком – он ничего не говорил мне, только принес вина и усадил меня в кресло рядом с окном, где я мог сидеть и смотреть вниз на улицу. Но очень скоро я встал и закрыл ставни. Булыжная мостовая сияла под лучами солнца, которого Меркуцио никогда больше не увидит, – и это невозможно было смыть горячей водой в ванне. Вид серых камней Вероны навевал мне воспоминания о его смертельно-бледном лице и бескровных губах.

Я обессиленно закрыл глаза, а когда открыл их вновь – в комнате была моя мать.

Бальтазар, должно быть, принес ей кресло, потому что она сидела, как обычно, с прямой спиной, напротив меня, одетая в привычный траур с яркими всполохами золота на шее и запястьях. В домашней обстановке она позволила себе снять вуаль, а волосы ее были убраны в какую-то сложную прическу с бесконечным количеством косичек и узлов, над которой, должно быть, не один час трудились ее камеристки. Как всегда, лицо ее было почти бесстрастно, но все же на нем можно было рассмотреть следы тревоги, если присмотреться.

– Бенволио, – начала она.

– Матушка.

Мой тон явно демонстрировал, что я не расположен к беседе.

Но она не обратила на это внимания.

– Я сожалею о Меркуцио, – сказала она. – Он был хорошим другом, пусть иногда и слишком бесшабашным.

Я ждал. Она ведь пришла сюда не для того, чтобы выразить мне соболезнования.

После недолгого молчания она продолжила:

– Твой кузен Ромео изгнан из Вероны. Это не его вина – он поступил совершенно правильно, убив Тибальта и отомстив за смерть Меркуцио. Но теперь Монтекки остались без наследника, а значит – без будущего. Твой дядюшка должен назвать наследником тебя, Бенволио.

– Меня?!

Наверно, это было глупо, но я действительно был удивлен. Я никогда не думал об этом, а теперь, когда это случилось, страшно огорчился. Я никогда не хотел такой судьбы. Тем более такой ценой – ценой будущего Ромео.

– Дядя никогда не любил меня, матушка. Он никогда не сделает этого.

Я не стал добавлять «потому что я полукровка». Английская кровь, текущая в моих жилах, была причиной постоянного недоверия ко мне, хотя я выглядел и вел себя как истинный житель Вероны. На меня всегда смотрели и будут смотреть как на чужака, где бы я ни был: здесь или в лондонском доме моей матери.

– Он вынужден будет сделать это, – ответила она и посмотрела вниз, расправляя юбки. – Ты видел своего несчастного кузена после драки?

– Нет, он сбежал, как я и велел ему сделать, – сказал я. – Должен ли я найти его?

– Ни при каких обстоятельствах, ни под каким предлогом ты не должен иметь отношения к его неприятностям! Он оказал Монтекки услугу, в этом нет сомнения, но тебе надо быть очень осторожным, сын мой, чтобы не повторить его судьбу.

Эта фраза, как мне показалось, была заготовлена заранее: я ведь совершенно очевидно НЕ имел отношения к его неприятностям, значит, это было просто предостережение. Моя мать ничем не выдала этого – ни голосом, ни жестом, но что-то такое мелькнуло у нее в глазах, что мне стало ясно: она очень взволнована – взволнована тем, удастся ли ей донести до меня послание, которое, в этом не было сомнения, исходило не от нее. Она была только передатчиком, беспомощным посыльным.

Я почти видел, как у нее за спиной вырастает зловещая, неподвижная, несгибаемая, как сталь, тень бабушки.

Я кивнул в знак того, что понимаю, и мать встала, чтобы уходить. Она сделала шаг, потом остановилась и, не поворачиваясь, спросила:

– Ты сильно горюешь, сын мой?

– Разве это имеет значение? – ответил я вопросом на вопрос.

Она молча покачала головой, на щеках у нее выступил легкий румянец.

– Мне нравился этот мальчик, – проговорила мать. – В нем была любовь к жизни и врожденное изящество, что и тебе бы не помешало, я думаю. Надеюсь, он научил тебя этому хоть немного.

– Вы всегда учили меня быть сдержанным и осторожным, – заметил я. – И этот урок я усвоил прекрасно.

Она повернулась и внимательно посмотрела на меня, ее светло-зеленые глаза встретились с моими, более темными. Она все еще была прекрасна, моя мать, хотя ее красота была подобна картине, которая слишком долго находилась на ярком солнце. Я задумался о том, какие надежды, какие мечты питают ее жизнь. Она была слишком практична, чтобы тратить время на бесполезные мечтания.

– Тогда примени его на практике, – сказала она. – Тучи сгущаются, сын мой, тьма наступает. Я боюсь, что раз ответная кровь не пролилась, а наследник Монтекки жив, – теперь ты подвергаешься даже большему риску. Я боюсь за тебя.

– Это ваши чувства, матушка, или чувства бабушки?

Этот вопрос вызвал в ней взрыв негодования.

– Я пока еще твоя мать, Бенволио! Я имею право волноваться за свое дитя!

– Это не ответ.

Она послала мне долгий, многозначительный взгляд, который напомнил мне, что под этой сдержанной, спокойной оболочкой скрывается не менее горячее сердце, чем то, которое стучит у меня в груди.

– Я потеряла твоего отца в этой многолетней бесконечной войне. А теперь в ней стали жертвами твой кузен и твой друг. Если бы я не боялась за тебя – я была бы просто глупа.

Я еле заметно улыбнулся:

– Я не считаю вас глупой, матушка.

– Только холодной и жестокой – такой, как бабушка? – Ее губы тоже тронула почти неуловимая улыбка. – Я сделана из другого теста, более теплого. А вот в твоей сестре гораздо больше от Монтекки.

Вероника.

Ах да, моя сестра, моя дорогая сестра, на чьих пухлых плечиках лежала столь тяжкая вина… Это она просто так, для развлечения, выдала Меркуцио, это она была виновницей гнева, который испытывал Меркуцио против Капулетти. Это ее невидимая рука направила клинок Ромео, который убил Тибальта…

Да уж, несомненно, моя сестра была достойной наследницей своей бабушки.

– Твой дядя просил ее жениха отложить свадьбу на несколько недель – чтобы соблюсти приличия, но старый козел не согласился, – продолжала мать. – Он говорит, что у нас нет сыновей, по которым нужно держать траур, и что Капулетти не тронут нас в любом случае, так зачем же откладывать? Он так спешит оказаться в постели с Вероникой, что это просто на грани приличия.

Я подумал, что, возможно, до него дошли слухи о ее поведении, не слишком подобающем для девственницы… или он просто был слишком стар и боялся не дожить до момента, когда сможет удовлетворить свою страсть. Я, наверно, мог бы даже пожалеть сестру за такую участь, если бы она не была так жестокосердна и расчетлива и не стремилась бы всегда получить больше, чем платила сама.

Но целью матери и не было вызвать мое сочувствие – целью было предупредить, и я понял, что она имеет в виду, только несколько мгновений спустя.

– На свадьбе… мы все будем под ударом, – сказал я. – Все Монтекки, собравшиеся в соборе на церемонию. Но ведь… даже Капулетти не станут нападать на нас там, в святом месте…

– Святость места не помешала в свое время убийцам Медичи, – заметила мать справедливо: история о нападении на Лоренцо Великолепного[8] была известна всем. Наемные убийцы слишком часто использовали в своих целях храмы – те места, где, казалось бы, сам Бог охраняет тебя.

– Мы должны быть очень внимательными, сын мой. Всегда, но особенно – в доме нашего Господа.

Это было довольно мрачное предостережение, но я знал, что она права: раз я становился наследником Монтекки, я невольно становился первым кандидатом в жертвы для мести Капулетти. А они обязательно попытаются отомстить за смерть Тибальта – в этом не было ни малейшего сомнения.

Мать кивнула мне и вышла, гордая и не склонившая головы перед всеми тяготами, что уготовила ей судьба. В ней было что-то восхитительное, что-то, что она тщательно прятала и старалась не показывать в обычной жизни. Она слишком хорошо знала, что такое горе, – и все же не была сломлена.

Я встал и отбросил одеяло. Бальтазар тут же его подхватил и уточнил:

– Одежда без фамильных цветов, синьор?

– Без фамильных цветов, – подтвердил я. – Настало время скрыться в сумерках.


Принц Теней скользил по городу весь в сером, сливаясь с камнями и тенями на улицах.

Я хотел услышать, что в городе говорят по поводу отъезда Ромео, но вместо этого, к своему ужасу и раздражению, слышал в таверне болтовню, что моего кузена видели на улицах Вероны тогда, когда ему уже нельзя было там находиться. Ничего не было слышно о том, что он ускакал за городские ворота или что он делает покупки для отъезда. Нет. Зато его заметили на улице, которая, как я хорошо знал, примыкала к дому Капулетти – ту самую, на которой я не так давно видел его карабкающимся по стене в темноте.