Не знаю, как насчет религии, а я бы хотел, чтобы башня была раза в два выше. В таком виде, как сейчас, она была все-таки слишком близко к улицам и кишащей людьми площади. Слишком близко к моим собственным бедам.

Я прислонился к кирпичной стене и подставил прохладному ветру разгоряченное лицо и влажные от пота волосы. Я чувствовал странную смесь горького разочарования и внезапного восхищения. Мой кузен оказался неплохим учеником – он многому научился у меня в искусстве ускользать и быть незаметным. Я мог бы гордиться – если бы не одно «но».

Причина, по которой он все это делал.

Девушка.

Девица Капулетти. Джульетта.

Я знал своего кузена. Я мог бы поверить в то, что страсть овладела им до такой степени, что он готов принести в жертву этой страсти свою собственную жизнь. Но чтобы речь шла о жизни той, кого он, как предполагалось, так страстно любил?! Ромео никогда не подверг бы ее такой опасности, если бы любил по-настоящему. Не говоря о том, что я никогда не ожидал от него, что с такой легкостью и так откровенно он наплюет на честь семьи.

Но, возможно, мое непонимание и недоумение было вызвано тем, что я часто слышал в свой адрес: у меня в жилах вместо горячей крови текла прохладная водичка. Моя мать всегда говорила нам, что страстная любовь – это выдумка поэтов, чтобы приукрасить супружескую жизнь и сделать ее хоть немного приятнее. Мы с сестрой никогда не заблуждались относительно своего места в этом мире и никогда даже не думали, что можно поставить собственное счастье на одну доску со своими обязанностями.

Как же тогда мой кузен, наследник, мог забыть подобные уроки при одном мимолетном взгляде на дочь врага?!

Пока здесь, на высоте, пульс мой приходил в норму, а дыхание успокаивалось, вдалеке от шума, суматохи и зловония площади я наконец смог привести в порядок свои мысли.

Сведения, которые я получил от нищих, были ложными, а следовательно, бесполезными, но я обвел с высоты глазами все те места, которые в них упоминались, и отбросил их как заведомо невозможные. Четыре отчета – четыре места. Четыре уголка города, где не могло быть Ромео – если, конечно, он не был еще более изворотлив и хитер, чем я думал.

Я заметил любопытную деталь: эти ложные следы, если смотреть на них сверху, образовывали прямоугольник… ровный прямоугольник… и в центре его находилась…

В самом центре его находилась Кьеза-ди-Сан-Фермо – та самая невзрачная часовня, в которой я когда-то прятался и в которой частенько дремал брат Лоренцо, не добравшись до своего монастыря. Если Ромео действительно был серьезно настроен связать свою судьбу с Джульеттой (как бы нелепо это ни звучало!) – ему нужен был клирик, который обвенчал бы их, хотя, как только все это стало бы известно, обе семьи всеми силами стали бы добиваться признания брака недействительным. Но исправить дело было бы уже нельзя: брак Джульетты с графом Парисом был бы расстроен, да и шансов на брак с каким-нибудь достойным купцом или человеком благородного происхождения у нее бы не оставалось. Она стала бы порченым товаром, бременем и позором для семьи Капулетти.

Каков же был план Ромео?

Неужели эта была продуманная комбинация ходов для того, чтобы соблазнить эту девушку и тем самым покрыть позором всю ее семью? Я мог бы поверить в столь темный и гнусный замысел со стороны Меркуцио, но мой кузен всегда имел доброе сердце и отличался искренностью во всем, что делал, – даже в глупостях и ошибках. У него всегда было недостаточно хладнокровия для интриг.

Его поведение имело привкус чего-то иного… он явно преследовал какую-то другую цель, которую я пока не мог уловить, даже глядя на все с такой высоты.

Я должен был его разыскать – если не до того, как они обменяются клятвами, то хотя бы до того, как он лишит Джульетту девственности. Если она останется девственницей – все остальное можно будет решить с помощью денег и влияния Капулетти, но если ее девственность будет потеряна – уже ничего нельзя будет исправить. Ее кузен Тибальт не был похож на того, кто может простить оскорбление, и скорей всего в этом случае ее ожидал скорый несчастный случай или что-нибудь похуже. Меня бы это не сильно волновало, если напрямую не касалось другой девушки – Розалины. Она осталась бы в таком случае их единственным достоянием, последней незамужней девушкой в семье, которую можно было бы продать. И они бы продали ее за первую предложенную цену, словно корову второго сорта на рынке.

Меня это вроде бы не должно было касаться – но я не мог этого допустить.

Мой кузен был, несомненно, умен, и ему удалось перехитрить меня. Но теперь, сопоставив все факты, я понял: то, что он пытался отвести нас от этой церкви, говорило о том, что у нас мало времени.

Я спустился по лестнице башни и на выходе столкнулся с Бальтазаром, который был весь в поту и задыхался от быстрого бега.

– Хозяин. – Он оперся о каменную стену рукой, пытаясь отдышаться. – Нам срочно нужно возвращаться домой.

– Почему?

– Улицы полны слухов, что Тибальт Капулетти избил служанку до полусмерти и вышвырнул ее на улицу.

– Ничего нового, – пожал я плечами. – У него вообще тяжелая рука – он даже сестер не жалеет.

– Это еще не все, – продолжал мой слуга. – Говорят, что он избил ее из-за того, что она несла тайную любовную записку.

– От Ромео! – Я похолодел и почувствовал, как меня начинает бить дрожь. – К Джульетте!

– Нет, синьор, – ответил Бальтазар. – Говорят, это была записка от его сестры Розалины к вам, синьор. Тибальт был просто вне себя от гнева. Он кричал, что вы подлый трус, что вы говорите о мире на улицах города, а сами исподтишка покушаетесь на честь их семьи. Говорят, будто он заявил, что раз вы не гнушаетесь вести войну с женщинами Капулетти, то и он объявляет войну вашим женщинам! И, синьор, не только он: его союзник Паоло Мацанти с ним заодно.

От этих слов меня словно ледяной водой окатило, хотя душный и жаркий гаснущий день меня словно теплым одеялом укутывал. Я должен был позаботиться о безопасности своей матери, сестры и даже синьоры Монтекки! Тибальт в ярости точно ни перед чем не остановится.

И я не мог не думать еще об одном: если Тибальт едва не убил служанку только за то, что она несла записку, – что же он сделал с той, что ее написала?

– А синьорина Розалина? – со страхом спросил я, стараясь не смотреть на Бальтазара. – Про нее что слышно?

– Ее заперли, синьор.

Он знал! Да, он знал.

– О синьор, это весьма неблагоразумно…

– Я знаю, что это неблагоразумно, я не ребенок! – крикнул я. – Знай свое место!

Я редко говорил с ним так – точнее, я никогда еще не говорил с ним таким тоном.

– Это была не любовная записка, что бы там ни говорил Тибальт.

Она, должно быть, ответила на мою записку, которую я ей послал, ту, в которой было предостережение относительно ее кузины. Розалина, несомненно, слишком умна, чтобы не понимать опасности, – она наверняка написала записку в том же стиле, что и я: ни слова напрямую, все иносказательно и благопристойно.

Единственное, что меня тревожило, это то, что записка была адресована мне, а не отцу Лоренцо. Что же такое важное и срочное она хотела мне передать напрямую?

Ромео и Джульетта.

Монах сговорился с ними, пошел у них на поводу, сочувствуя их страсти. У него было мягкое сердце, у нашего отца Лоренцо. Он был далек от нашего, светского мира, нашей жизни и не отдавал себе отчета о последствиях.

Сердце у меня неистово колотилось, все мышцы были напряжены. Больше всего мне хотелось немедленно броситься спасать Розалину, убедиться собственными глазами в том, что она в безопасности, но я остановил себя. Нам всем грозила беда, и опасность теперь таилась повсюду. Ромео нужно было остановить во что бы то ни стало, чтобы не началась бойня. «Война против женщин». Как все наши войны, это была бы жестокая, убийственная, неожиданная и непредсказуемая война. Свадьба моей сестры Вероники была совсем близко, и на процессии мы все оказывались беззащитными, открытыми для удара со стороны Капулетти или Мацанти, каждый из нас и все вместе. И все же свадьбу никак нельзя было отменить или перенести. И не ходить на нее тоже было нельзя: если бы наша семья не появилась на ней в полном составе – это было бы воспринято как страшное оскорбление женихом и всей его семьей.

– Мы должны отправиться домой, – настаивал Бальтазар, и в его словах был резон. – Синьор, Тибальт жаждет крови, он жаждет мести за оскорбление своей семьи – так, как никогда раньше. Нельзя, чтобы вы ему попались.

Я знал это, но еще я знал, что я единственный, у кого есть пусть призрачный, но все же шанс предотвратить беду.

– Я пойду, – согласился я. – Но сначала я должен остановить своего кузена и не дать ему жениться на Джульетте.

Когда я отправил его с запиской к Розалине, он был потрясен, а в этот раз, услышав мои слова, он просто поперхнулся и замер с глупым выражением лица и открытым ртом, как будто кто-то дал ему по голове пыльным мешком.

– Мы должны сделать все, чтобы этого не произошло, – сказал я. – Сейчас же.


Я подбежал к часовне и рывком распахнул ее тяжелые двери, но только испугал этим трех высохших старух, которые на коленях молились внутри. Они не встали – скорей всего, и не могли быстро встать с колен в силу своего возраста, – но обернулись ко мне, когда я ворвался в помещение.

– Брат Лоренцо! – взревел я так громко, что, кажется, мог бы перекричать звон колоколов, и, метнувшись к исповедальне, отдернул занавеску – но его там не оказалось.

Его вообще не было в церкви, даже его подстилка за алтарем была пуста. Старухи смотрели на меня со страхом, пока я искал его, а потом одна из них нерешительно заговорила:

– Молодой господин, его здесь нет уже больше часа.

– Что?! – Я резко развернулся к ней, и старуха отшатнулась назад, так же как и подруги; все три были похожи друг на друга как три печеных яблока – из-за глубоких морщин, избороздивших их лица. – Куда он пошел?!