Я взялся за ручку двери. Если бы с ней проститься… тихо, без слов… я ждал, в молчании, когда за ней захлопнется дверь часовни.

И медленно опустил руку.

Понимая, что сейчас самое время для молитвы, я не мог тем не менее думать ни о чем другом, кроме как о том, что Бог только что отнял единственный свет, который озарял мою жизнь и мое темное, несчастливое будущее: как бы далеко и немыслимо ни было мое счастье, у меня все же была надежда. Нет, надо быть честным перед самим собой: дело не в том, что я потерял надежду… дело в том, что я потерял ее...

Я услышал, как она что-то громко сказала, а потом раздался звук быстрых шагов. Я услышал рассерженный, хриплый окрик брата Лоренцо – и тут дверь исповедальни резко распахнулась

В мерцающем свете свечей, в плаще, развевающемся от стремительного движения, она была похожа на ангела – и этот ангел был прекраснее, чем я мог себе представить. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, и я понимал, что она так же, как и я, не знает, что сказать. Нам и не нужны были слова, хотя у меня в голове взрывались тысячи слов и образов: ее волосы, распущенные, тяжелые, гладкие как шелк, в моих руках, ее губы, мягкие, теплые, нежные, ее дыхание и горячий, обжигающий шепот…

Именно в этот момент я понял, с фатальным чувством обреченности, что хочу ее, только ее, девушку из дома Капулетти, хочу так, как никогда не хотел ни одну женщину до этого – это желание не имело ничего общего с обычным, торопливым и безличным соитием в темноте или с выполнением супружеского долга по отношению к нелюбимой жене, это было совсем другое: взрыв страсти, огонь, фейерверк, блаженство и страдание…

– Идите же, – сказал я. – Я буду молиться за вас.

Голос мой бы хриплым и прерывался, и на мгновенье на лице ее мелькнула улыбка – как прощальный подарок для меня.

– Бог вам в помощь, Бенволио, – прошептала она. – Будьте осторожны.

Тут брат Лоренцо протиснулся между нами, возмущенно погрозил мне пальцем и захлопнул дверь перед моим лицом.

Я не сопротивлялся. Я закрыл глаза и замер в темноте – у меня в ушах все еще звучали сладкие отголоски того, как она произнесла мое имя, снова и снова: Бенволио…

Никогда раньше я не задумывался о том, как мало в моей жизни счастья, – пока она не показала мне, как много, невероятно много его могло бы быть.

И одна мысль билась у меня в голове, мысль неправильная и внушающая ложные надежды, и я цеплялся за нее, словно за соломинку.

Она не сказала мне «прощайте».

– Благословите меня, святой отец, ибо я грешен, – сказал я отцу Лоренцо.

– Я уже говорил вам, что я не священник и не могу отпустить вам ваши грехи, – ответил он, откашлявшись и отодвинувшись на другой конец скамьи. – И мне некогда сидеть тут с вами и лясы точить – у меня у самого есть грехи, которые я должен исповедовать.

– Просто молчите и слушайте, – настаивал я. – Я не жду отпущения грехов. Мне только нужен дружественный слушатель.

– Что ж, если так – ради Бога, – согласился он. – Итак, это правда, да? Вы и есть тот самый легендарный Принц Теней?

– Кто вам сказал?

– Девушка, хотя обычно она немногословна. Я думаю, ей было слишком тяжело уехать, не облегчив сердце и душу… Не похитили ли вы ее девственность, молодой человек?

– Что?! Нет!

– Но вы незаметно проникаете в дома невинных жертв, – возразил он упрямо. – И, по ее собственному признанию, вы также проникли во дворец Капулетти под покровом ночи. А я к тому же помню один вечер, когда вы вынудили меня вмешаться и спасти ее от гнева ее брата. Я подумал – не может ли все это вместе свидетельствовать о том, что пострадала честь семьи.

– Честь семьи и честь Розалины – это разные вещи, – отрезал я. – И я не покушался на нее – даю слово.

– Что ж, тогда продолжайте, если хотите, свои признания.

– Я признаюсь, что ворую – у высокомерных и продажных людей, – продолжал я. – Я ворую, чтобы наказать их за их дерзость и жестокость. И мне не стыдно за это.

– Настоящий дворянин решил бы подобные вопросы при помощи клинка, – заметил монах. – А я слышал, вы неплохо владеете оружием и нрав у вас довольно горячий. Почему же тогда вы выбрали столь расчетливый, столь хладнокровный и безличный способ наказания?

– Поединки запрещены самим герцогом под страхом смерти, – возразил я. – И потом, быть хорошим вором – тоже искусство. Искусство, которое требует выдержки.

– Ну ладно, предположим. Вы воруете. Но что еще?

– Я убил, – сказал я уже более спокойно. – Двоих людей Капулетти, которые напали на нас в узком переулке. Двоих – если я могу взять на себя грех своего слуги.

– Силы были равны?

– Не совсем, их было больше.

– Ну тогда вашей вины здесь нет, вы поступили как любой порядочный человек в таком случае. Что еще?

Я поколебался некоторое время, но потом все-таки проговорил:

– Я… позволил повесить юношу и даже не попытался сделать что-нибудь, чтобы остановить это убийство.

На этот раз последовала долгая пауза, а потом монах глубоко, как будто из самой души, вздохнул.

– Да, и вы не одиноки в этом грехе, – сказал он. – Не сомневаюсь, что ваш кузен Ромео также мучается воспоминаниями об этом. Но вступить в прямое противостояние при таких обстоятельствах было бы глупо и бессмысленно. Это ваш друг Меркуцио виноват в катастрофе: он играл с огнем – и ценой этой игры стала жизнь несчастного мальчика. Вы грешны, возможно, но ваш грех не так велик, как грех Меркуцио, который не нашел в себе сил остановиться и тем самым спасти своего друга и сохранить честь семьи.

Так, а теперь самое сложное.

– Это не синьорина Капулетти натравила на Меркуцио его отца, – произнес я. – Это не она виновата. Моя сестра Вероника… я знаю, что слухи приписывают вину Розалине, но на самом деле это сделала Вероника.

– Теперь это не имеет никакого значения. И грехи Вероники не ваши грехи, – возразил брат Лоренцо, и я увидел, как он покачал головой по ту сторону решетки, разделяющей нас. – Мальчик отправился к Господу, а Розалина теперь в безопасности и на полпути в монастырь. Не думаю, что это должно ухудшить отношения между Монтекки и Капулетти и раздуть пожар вашей ссоры.

– Но это может случиться, если Меркуцио вынашивает план мести.

– Этот молодой человек был очень сердит, это верно, но теперь он успокоился – он женат, и ходят слухи, что очень скоро у него появится ребенок. Конечно, он может затаить зло на Капулетти, но что с того? У вас ведь тоже есть личная причина ненавидеть их.

Он намекал на смерть моего отца.

Однако мой отец погиб во время войны кланов, а семья Орделаффи обычно была на стороне Капулетти – но никогда не вступала в прямое противостояние с кем бы то ни было. Меркуцио мог бы простить Капулетти все что угодно, даже собственную смерть, – но не смерть своего друга, в убийстве которого принимал участие его собственный отец. Это было совсем другое дело.

Я решил, что сейчас неподходящий момент, чтобы спорить, и продолжил перечисление своих прегрешений:

– У меня были похотливые мысли.

– Они посещают всех мужчин, сын мой.

– Простите, брат Лоренцо, а разве вы не должны обличать меня за мои грехи? Разве не должны заставлять меня каяться и обещать, что я буду впредь вести себя достойно?

– А, да, я понял. Ну что ж, хорошо. Больше не думайте об этой девушке – она теперь потеряна для этого мира. И я знаю, что вы достаточно разумны, чтобы понимать – у вас ничего никогда не могло бы с ней быть. В любом случае.

На это я отвечать не хотел, поэтому молчал, пока брат Лоренцо не вздохнул печально:

– Десять раз «Отче наш» и пожертвование для бедных – за то, что вы, пусть и невольно, не предотвратили чужую смерть. Десять раз «Богородице, дево, радуйся» за ваши похотливые мысли.

– А за воровство?!

Я услышал, как он взвесил на руке тяжелую сумку, которую я ему передал.

– Думаю, этого хватило бы даже на получение отпущения грехов от самого Папы, сын мой. Не волнуйтесь: эти средства не будут истрачены на грешные цели. Я приобрету на них еще одного покровителя для нашей часовни. Например, святого Николая.

Это было разумно – святой Николай был известен тем, что покровительствовал ворам. Таким образом, Принц Теней становился щедрым жертвователем.

– Только продавать их вам нужно как можно дальше отсюда, – предупредил я. – Делла Варда легко опознает свою работу.

– Я отвезу их во Флоренцию, – спокойно согласился брат Лоренцо. – Я все равно должен был ехать туда в скором времени по делам. А если даже вдруг меня и поймают с этими драгоценностями – в чем вина нищего монаха, который принял щедрый дар от анонимного дарителя? Епископ никогда никому не позволит забрать драгоценности обратно. То, что принадлежит Христу, – принадлежит Христу навсегда.

У этого монаха, похоже, была воровская жилка, и я вдруг подумал, чем он занимался в те дни, когда еще не вступил на праведный путь монашества. Уж верно не просил подаяния.

– Удачи, святой отец.

– И вам, – ответил он с гораздо большим беспокойством в голосе. – Обождите немного и послушайте меня внимательно. Это воровство приносит вам больше вреда, чем пользы, и оно вас до добра не доведет. Вы воспринимаете его как приключение, синьор, и, наверно, какой-нибудь поэт с вами согласился бы: так сладко красть у недругов при лунном свете, наслаждаясь чувством тайной мести. Но я – я говорю вам, это не принесет вам в итоге ничего, кроме несчастья. Умоляю вас – и приказываю вам! – прекратите это и встаньте на путь исправления. Дайте мне обещание, сейчас же, здесь же, и тогда вы получите прощение от Господа.

Я задумался на мгновение, а потом холодно проговорил:

– Я не могу обещать этого, святой отец, потому что не выполнить обещание, данное Богу, это гораздо хуже, чем продолжать грешить и раскаяться потом.

– Мой мальчик… – Монах был опечален, но знал меня слишком хорошо, чтобы настаивать. – Я не могу отпустить вам ваш грех, если вы в нем не раскаиваетесь.