– Объясню по-другому, проще: я в скором времени буду женат, – произнес он. – Женат и похоронен, связан узами брака и мертв.

Я невольно издал вздох облегчения:

– Но ведь это давно известно, осталось только дату бракосочетания назначить… почему вдруг?..

– Любовь и кровь… ястреб и голубь… дерево и пила – я не гожусь для этого, Бенволио! Я не гожусь – неужели ты не видишь этого?!

Я вдруг понял, что он плачет: он сердито смахнул слезы с лица и посмотрел на меня так, словно это я был причиной всех его несчастий.

– Я причиню ей страдания, этой моей нежной невесте, я ничего не могу с этим поделать – я весь сплошное нарушение правил, понимаешь? Я, конечно, могу притворяться изо всех сил, и она будет стараться – но мы будем только ранить друг друга до крови… кровь – вот чего требуют наши семьи, брачная кровь, девичья кровь, доказательство жестокости любви… Она так юна – она даже не в состоянии понять, кто я такой, что я чувствую, что я знаю о себе. Я буду причинять ей боль – а она в ответ станет причинять боль мне. И все это надвигается на нас быстро и неумолимо, как чума.

Теперь мне все стало ясно.

– Дату назначили, да?

– Два месяца осталось, – с отчаянием в голосе подтвердил мой друг. – Два месяца. И мой друг плачет: мы больше не сможем встречаться… а я ничего, ровным счетом ничего не могу сделать, чтобы облегчить его боль. Теперь все разрушено, сломано, разбито – как мое сердце. Я знаю, я буду причинять этой девочке боль – из мести. Это некрасиво с моей стороны – но одна мысль о ней вызывает у меня отвращение, и я не могу… не могу…

– Бегите, – предложил я и придвинулся ближе, глядя ему в глаза. – Возьмите все деньги, которые мы получили за краденое золото и драгоценности, и уезжайте подальше. Всегда есть выход, Меркуцио. Ты должен его найти.

– Так ты, оказывается, воровал для меня – а вовсе не ради выгоды и чести? – усмехнулся Меркуцио и покачал головой. – Я мог бы бежать, но мой друг… он, я думаю, слишком робок. Верона – вот все, что он знает и любит… кроме меня. Я умолял его бежать со мной – мы могли бы стать пилигримами и отправиться в паломничество, но… но он не сможет. У тебя щедрое, благородное сердце. Я люблю тебя за это, Бенволио, но мое сердце тоже принадлежит этому городу.

– Тогда откажись, – сказал я. – Откажись от этой девушки. Откажись от женитьбы.

– Если я так сделаю – я погублю ее, как если бы ударил ее ножом, – ответил он. – Ты же знаешь, если девицу отвергает жених, это только ее позор. Она будет обречена: это погубит и ее, и честь ее отца.

Он был прав. Мы жили в мире, который основывался на понятиях чести, и нельзя было нарушить обещание без ужасных последствий. Менее порядочный человек, чем мой друг, возможно, наплевал бы на девушку, на ее семью – но Меркуцио не был негодяем. Он не мог позволить себе сделать этот мир, полный печалей и горестей, еще хуже – он скорее принес бы в жертву свою запретную любовь, в которой никому не мог признаться, чем заставил бы страдать тех, кто ни в чем не виноват.

Но от этого ему не было менее больно.

– Если ты передумаешь, – сказал я, – мое золото – твое золото. Знай это.

– Я знаю, – ответил он и пожал мне руку, а потом обнял меня. – Я знаю.

Я пробыл с ним, пока не начало светать, потом выскользнул на сумеречную улицу. Дома меня ждали постель, хорошенько прогретая горячими кирпичами, и сонный слуга, который следил за тем, чтобы я окунулся почти в летнее тепло и проспал до самого утра.

Но мой сон был тревожным: мне снилась кровь, и влажные поцелуи женщины, и свечи, отбрасывающие золотые блики на кожу этой женщины. Темные глаза, которые отталкивали и притягивали одновременно.

Розалина.

Грядущий день нес беду, гибель и смерть.

Неприятности начались с громкого стука в мою дверь. Я спал не больше двух часов, а Бальтазар и того меньше: с трудом разлепив красные от недосыпа глаза, он встал и, зевая, открыл дверь.

– Синьор, вашему кузену нездорови… – он пытался остановить Ромео на пороге, но тот просто отпихнул его и ворвался в комнату.

– Меркуцио! – крикнул он и с силой отдернул полог моей кровати. – Он ушел от меня после мессы, и я заметил, что за ним следят: думаю, что это был слуга из его собственного дома. Вставай же, Бен! Вставай!

Я вскочил, хватая и натягивая то, что попалось под руку, – мятую льняную сорочку, рукава которой знавали лучшие времена. Я не стал тратить время на камзол, натянул поверх сорочки кожаную безрукавку и надел свободные штаны длиной до щиколотки, как у простолюдина.

– Переоденься, – приказал я Ромео. – Никаких цветов Монтекки. Бальтазар, дай ему что-нибудь менее заметное. И побыстрее.

Бальтазар бросился к сундукам, чтобы найти подходящую одежду, а Ромео начал расстегивать многочисленные застежки на своем камзоле Монтекки. Штаны годились – они были темного цвета. Я отобрал у него слишком узнаваемый кинжал и меч и дал ему хорошее, но простое оружие из своих запасов. Мы одевались быстро и в напряженном молчании – все слишком боялись опоздать. Если Меркуцио преследовал кто-то из его врагов, чтобы вонзить меч ему в грудь, – это было одно дело… но если за ним следил кто-то из дома Орделаффи – значит, надвигалась большая беда. Он никогда не позволял слугам таскаться за ним, с самого детства, он с нами объединился и сошелся не только потому, что нам было хорошо вместе – но и чтобы заставить свою семью избавить его от подобного преследования. Было странно и тревожно, что они вдруг почувствовали необходимость следить за его приходами и уходами.

Мы бегом спустились в холл, промчались мимо остолбеневших слуг и уже в дверях столкнулись лицом к лицу с моей сестрой Вероникой и ее вечно хихикающими, хитрыми, испорченными подружками, – они возвращались с рынка. В одной из этих подруг я узнал девушку из семьи Орделаффи, кузину Меркуцио.

Вероника сделала шаг назад и начала обмахиваться веером, а ее подруги таращились на нас, охваченные новым приступом неудержимого хихикания.

– Что ж, – произнесла Вероника, – мне кажется, для костюмированного бала еще слишком рано, почему тогда вы оделись как крестьяне?..

Ромео оттолкнул ее, и Вероника издала протестующий и гневный писк, когда он скользнул мимо нее. Она в ярости повернулась ко мне, сузив глаза.

– Торопитесь найти своего дорогого дружка? – осведомилась она. Хихиканье тут же прекратилось, как по приказу. – Его семья тоже ищет его. Где бы он мог быть, как ты думаешь? И что бы ему делать таким ранним утром в лесу – почему он там прячется?

Я перевел взгляд с нее на девицу Орделаффи: у нее было остренькое личико, похожее на лисью морду, и злобные глазки. Я схватил свою сестру за плечи и тряс до тех пор, пока у нее из волос не посыпались шпильки с драгоценными камнями.

– Что ты сделала?! – закричал я Веронике. – Что ты сказала?

– Это все грех, – ответила она. – То, что делает Меркуцио. И ты знаешь это. Ты иногда бывал слишком жесток со мной, братец. Око за око – вот мы и в расчете, разве нет?

– Ты готова погубить человека из-за дурацкой обиды?

– Я Монтекки, – заявила она. Подбородок ее был высоко задран, глаза сверкали. – Я не прощаю пренебрежения. Даже с твоей стороны.

Мне следовало бы ударить ее, но я удержался: я и так потратил на нее слишком много времени.

Я выскочил на улицу вслед за Ромео, нагнал его и сказал:

– Он в лесу. В роще.

Мы оба знали это место – место, где Меркуцио проводил свои запретные встречи.

Я молил Господа о том, чтобы сегодняшнее утро стало исключением.


Бог слышит все молитвы и всем отвечает, но иногда этот ответ слишком холоден и безжалостен… Выбегая из ворот города и мчась со всех ног вниз по дороге, я уже понимал, что чуда сегодня не произойдет.

Там, на месте, было уже много людей, в основном в цветах Орделаффи, хотя и обычные зеваки уже собрались поглазеть на представление, которое вовсе не было предназначено для их глаз…

А потом я увидел его…

Он был молод, высок и серьезен, как и подобает будущему священнику, на нем была послушническая ряса – такая же, как была на мне, когда я притворялся монахом рядом с братом Лоренцо. Капюшон был отброшен назад, и было видно лицо – бледное и спокойное, как у мученика.

Он стоял на коленях, руки ему связали за спиной окружившие его плотной стеной мужчины.

Меркуцио не хотел сдаваться. Я слышал звон стали и видел, как он яростно сражается между деревьями, полный отваги и решимости освободить своего друга.

Он потерпел поражение. Но не потому, что ему не хватило мастерства: когда перед ним возник синьор Орделаффи собственной персоной, огромный, с налитым кровью лицом, и жестом приказал солдатам остановиться, а сам скрестил с ним меч – Меркуцио опустил оружие. Он не мог сражаться с собственным отцом. Отец выбил оружие из его рук и отбросил далеко в сторону, а за этим последовал удар кулаком такой сокрушительной силы, что Меркуцио рухнул в грязь.

Ромео рванулся вперед. Я схватил его и держал крепко, до синяков, но сейчас меня это не волновало. Я, как и Ромео, мог бы броситься на помощь другу – но ему уже ничего не могло помочь.

Мы не могли ничего сделать, только стоять и смотреть.

Отец избивал Меркуцио с ужасающей жестокостью, и продолжалось это довольно долго. Но все же он не убил его. Меркуцио еще дышал и даже мог поднять голову от земли, хотя я сильно сомневался, что он видит что-нибудь сквозь потоки крови, которые заливали ему лицо. Отец же удостоверился, что Меркуцио в сознании, и приказал слугам вытереть кровь с его глаз, а потом поставить его на колени, чтобы он видел, что будет дальше.

Затем синьор Орделаффи отвернулся и сказал грубым, полным отвращения голосом:

– Заканчивайте. Быстрее. Давайте уже покончим с этим неприятным делом.

Я никогда не видел этого юношу. Все, что я знал о нем, я знал от Меркуцио, который рассказывал о его доброте, уме и любви к Богу и к науке… Он не сопротивлялся – ни когда ему связывали ноги, ни когда ему накидывали петлю на шею.