Она не сказала этого – но, несомненно, мой поступок отодвинул этот день в еще более отдаленное будущее. И теперь, глядя правде в глаза, я должен был признать, что в случившемся была только моя вина: если бы я не злился так на Ромео, если бы я сам не отправился на поиски тех, с кем можно подраться, ничего бы не случилось.

Я осенил себя крестным знамением, вставая, и направился туда, где беспокойно переминался с ноги на ногу Бальтазар. Он вздохнул с облегчением, когда я занял свое место рядом с ним. Он не сказал ни слова, но я и без слов мог прочитать на его лице решительное неодобрение.

Я кивнул ему и указал подбородком в сторону выхода как раз в тот момент, когда из исповедальни вышла одна молодая синьора и другая заняла ее место.

– Синьор? – переспросил он удивленно, семеня за мной. – Вы не останетесь, чтобы вам отпустили грехи?

– Я покаялся так, как мне было нужно, – сказал я. – А все остальное подождет.

Если быть откровенным, в глубине своей еретической души я считал, что нельзя раскаянием получить прощение за убийство, в этом мире или в загробном – независимо от того, что говорят священники.

Я очень хотел бы увидеть ее лицо, но понимал, что вид синяков и ссадин на нем снова выведет меня из равновесия и только вызовет во мне новую волну ненависти к Тибальту. Она, наверно, тоже понимала это. А может быть, я только воображал, что между нами установилась дружба, хрупкая, молчаливая и опасная для нас обоих, как смертельный яд.

«И кто же из нас глупее?» – спросил я себя и поклялся, что попрошу прощения у своего кузена.

Скоро.


Остаток дня прошел в основном без происшествий, как всегда…

Меркуцио наконец соизволил объявиться, усталый и довольный одновременно, и вместе с Ромео и в сопровождении нескольких бравых молодцов, среди которых были известный своей жестокостью Абрахам и осторожный, мрачный Алессандро, мы отправились прогуляться на торговую площадь. Там, как всегда, было оживленно и весело, это было сердце города, место, где встречались все сословия и классы, место, где буйствовали краски, где всегда было шумно и играла музыка. Наша маленькая компания молодых людей – да, разумеется, вооруженных – держалась вместе, тесная группка в голубом и черном, только у Меркуцио эти цвета были разбавлены еще ярко-оранжевым цветом его собственного дома. Сегодня утром мать помимо прочего попросила меня найти ей нового поставщика шелка – и я честно выполнял эту тяжелую для мужчины работу, переходя от лавки к лавке, разглядывая выставленный товар и узнавая цены.

В третьей по счету лавке я заметил свою сестру Веронику, одетую довольно вызывающе, в сопровождении кормилицы, которая, казалось, была уже при смерти от усталости. Вероника покупала, и при этом втридорога, отрез богатого зелено-золотого дамасского шелка. Она делала вид, что не замечает меня, пока я не схватил ее за локоть.

– Позволь мне поторговаться вместо тебя, – сказал я. – Можно купить это в два раза дешевле.

– Это для моего свадебного платья, – сообщила она высокомерно. – Раз уж я выхожу замуж за старого козла – хоть платье у меня будет самое лучшее!

Она бросила на меня беглый взгляд, пока купец сворачивал ткань и упаковывал ее в льняной мешочек.

– Все сегодня только и твердят про убитых Капулетти.

– Вот как?

– Говорят, их убил кто-то из Монтекки, – сказала она. – Уж не ты ли, братец?

– Нет. – У меня не было настроения исповедаться моей сестре. Она никогда не считала нужным хранить секреты, разве что свои собственные. – Может быть, это были просто разбойники?

– Разбойники, которые заставили оставшегося в живых сорвать цвета Капулетти? В это никто не поверит. Я слышала, что герцог Эскала собирается вызвать к себе Монтекки и Капулетти – и тех и других, – чтобы прекратить наконец эту вражду. Будет задавать вопросы.

Я пожал плечами.

– Шла бы ты домой, – посоветовал я. – Если пролилась кровь Капулетти – тебе не стоит бродить тут одной.

– А я не одна, – ответила она. – Я с кормилицей, как приличная девица.

– Еще скажи мне, что у тебя здесь не назначено свидание.

– Брат!

В ответ я только снова пожал плечами: негодование в ее голосе было слишком уж натуральным. Вероника явно что-то замышляла, но что – я не знал, да и не очень-то это меня интересовало. Я ее предупредил. А если она все равно хочет подвергать себя опасности или плести интриги, которые могут поставить под угрозу ее замужество, это уже не мое дело. Хотя бабушка, несомненно, обвинила бы меня и в этом. Поэтому я все-таки послал двух наемников присматривать за моей сестрой и ее горничной. Каких бы глупостей ни натворила Вероника, они будут хранить это в тайне: им за это очень хорошо платят и, кроме того, они хорошо знают, как мой дядюшка относится к предателям. Так что Вероника была в безопасности настолько, насколько это было возможно – по крайней мере, от моих врагов.

А вот защитить ее от нее самой… это была совсем другая забота и одно из тех дел, которыми я не хотел и не собирался заниматься.

Ромео был не в настроении и в скором времени удалился – я послал одного из моих ребят, чтобы прикрыть его со спины. Меркуцио пытался с ним поговорить, но Ромео, как и весь день до этого, не горел желанием разговаривать, и наш общий друг вернулся ко мне, качая головой.

– Он удалился, чтобы подумать, – сообщил мой приятель. – Некоторым мужчинам не везет в любви, Бенволио.

Я задумался, уж не себя ли он имеет сейчас в виду, но он развеял мои сомнения с кривой усмешкой:

– Я знаю, куда он поскакал. Я вчера вечером за ним следил, – добавил Меркуцио. – Его любовь – это густое вино, и теперь он страдает похмельем… он залезает на деревья, усаживается меж ветвей и пишет там свои стихи. Ну, по крайней мере, теперь ему хватает ума рвать их сразу после того, как он их напишет.

Не могу сказать, что меня это очень порадовало, но я решил оставить все как есть. Если сейчас начать охоту на Ромео – это только еще глубже загонит его в тоску. Он должен был сам разобраться с собой.

Я наконец выбрал продавца шелка для матери и сообщил ему, что его скоро вызовут. Меркуцио присмотрел для себя пару прекрасных кожаных перчаток, но они продавались в лавке, где висел штандарт Капулетти, и купец начал глумиться над нами.

Я украл перчатки для Меркуцио, просто спокойно взял и спрятал их в тот момент, когда купец отвернулся. Я вручил их новому владельцу сразу же, как мы вышли из лавки, и Меркуцио радостно закудахтал и укоризненно погрозил мне пальцем – но только после того, как натянул перчатки.

Мы купили у разносчика с тележки мясной рулет и получили вино бесплатно, так как торговец надеялся стать поставщиком Монтекки. Уличный шут из Флоренции доставал голубей из своей грязной бороды, вызывая восторженные крики столпившихся вокруг него детей: у него был довольно дикий вид, что заставило меня предположить, что монеты, которые летели в его шляпу, пойдут скорее на вино, чем на пропитание, но руки у него были ловкие и крепкие. Этот фигляр пел какие-то бессмысленные песенки и довольно рискованно дразнил толпу шуточками на грани приличия, но все было нормально, пока он не выбрал объектом для своих издевательств одного из Капулетти, остановившегося посмотреть представление.

Это был не Тибальт – кто-то менее важный, один из его бездельников-кузенов, но он очень быстро разозлился, и на его вопль «Капулетти, ко мне!» сбежалась целая стая людей в красно-черных одеждах, которые окружили шута. На раскрашенном лице артиста появилось тревожное выражение, глаза его заметались в поисках выхода или спасения – но тщетно. Кто-то из Капулетти выбил у него из-под ног стойку, но акробатика – это хлеб уличных артистов, поэтому он сделал сальто и приземлился на землю невредимым. И тут другой Капулетти двинул ему кулаком прямо в лицо.

– Грубияны! – воскликнул Меркуцио, хватаясь за рукоять меча. – Шуты бьют шута – это же просто непристойно! Мы должны вмешаться, Бен.

– Нет, – остановил я его. – Сегодня утром убили двоих Капулетти, и подозревают, что это сделал кто-то из Монтекки. На сегодня достаточно столкновений.

Но Меркуцио явно сочувствовал шуту – по меньшей мере, он был против Капулетти, которые его сейчас избивали.

– Нельзя позволить им просто избить его! Мы же ведем себя как трусы!

– Он не нашего рода и не один из нас, – возразил я, тем не менее вздрогнув всем телом при виде того, как шут отлетает назад от мощного удара сапогом. – Бальтазар, беги за городской стражей. Приведи их.

– Да, синьор. – И Бальтазар испарился.

Прошло довольно много времени, но он все же вернулся вместе с людьми, одетыми в цвета герцога. Капулетти, услышав окрики стражников, разбежались в разные стороны и растворились в толпе, оставив на земле скорчившееся тело шута и его сломанную стойку. Но он хотя бы был жив.

Я вдруг осознал, что Капулетти сегодня были более нервными и готовыми к стычкам по любому поводу, чем обычно. Определенно сегодня был не лучший день для прогулки в цветах Монтекки.

Я успел заметить взгляд того самого кузена Капулетти, который и начал потасовку. Это был очень нехороший взгляд.

И поэтому, когда колокола стали сзывать всех к мессе, я сказал:

– А ну-ка марш все в церковь, безбожники. Каждый из вас нуждается в хорошей проповеди, а то и в двух!

Этим походом в храм я убивал сразу двух зайцев: во-первых, я мог таким образом оправдаться за свое непоявление на утренней мессе, а во-вторых, это уберегло бы нас, хотя бы на время, от столкновений с Капулетти. В жаркий полдень, после мессы, никто не стал бы ввязываться в драку.

– Без меня! – поспешно произнес Меркуцио с та– ким ужасом, будто увидел самого дьявола. – Я исповедался только сегодня утром, и мне отпустили все грехи. Я просто не выдержу двойной благодати.

Он подмигнул мне, озорно и легкомысленно, и мне вдруг подумалось, что его «отпущение грехов» было мало связано с духовностью. Я кашлянул, стараясь отогнать неприятные мысли по этому поводу, и кивнул, и Меркуцио тут же смешался с неистово бурлящей толпой и сразу затеял легкий флирт с молоденькой миловидной торговкой – он часто делал подобные вещи, хотя я не думал, что он мог оценить женскую красоту в полной мере. С тем же успехом мой друг мог флиртовать с граблями.