– Но точно не с нашей стороны, – ответил Ромео. Он бросил на меня быстрый взгляд и слизнул струйку крови в уголке своей разбитой губы. – Прости меня, дружище. Но Розалина и вправду прекрасна, разве нет?

– Да, – произнес я. – Она прекрасна.

И я снова поднял свой кубок и потребовал еще вина, чтобы избавиться от мучающих меня образов и мыслей.

Я пробудился с гудящей головой и ощущением, будто во рту у меня нагадила стая кошек. Мой слуга каким-то образом умудрился переодеть меня в ночную рубашку и уложить спать. Пение птиц за окном и крики уличных торговцев свидетельствовали о том, что я спал слишком долго, а в следующее мгновенье я сообразил, что грохот, который меня разбудил, был не в моей голове: кто-то колотил в дверь моей спальни.

Пока я пытался пошевелиться и стонал, стараясь сесть в постели, зевающий Бальтазар вскочил со своей низкой, жесткой лежанки и подбежал к двери. Я понял, что у меня неприятности, как только он распахнул дверь и склонился в самом глубоком поклоне перед вошедшей.

Моя мать, Элиза Монтекки, вошла, окутанная облаком розовой воды и сверкающая, словно ее осыпали золотой пудрой. Она остановилась в ногах моей постели, Бальтазар кинулся к ставням и одним движением распахнул их, чтобы впустить свет. Я зажмурился от яркого солнца и от блеска золотого ожерелья на шее моей матери и драгоценных серег, покачивающихся в ее ушах. Ее волосы цвета зрелой пшеницы, густые и тоже очень блестящие, как всегда были безупречно уложены в гладкую прическу, которая делала ее все еще прекрасное лицо совершенным. Я унаследовал от нее свои нездешние зеленые глаза, вот только волосы и кожа у меня были по-итальянски темными, а она, даже после стольких лет, проведенных в Вероне, выглядела бледной и светлокожей. И очень изящной в своем темном, элегантном наряде.

Она окинула меня бесстрастным, оценивающим взглядом.

– Хорошего дня, матушка, – сказал я и сел. – Я пропустил мессу?

– Да, – ответила она. – И твое отсутствие было замечено. Что с тобой?

– У меня… болит живот.

– Так, – она кивнула и щелкнула пальцами, не глядя на Бальтазара, а тот бросился подставлять ей кресло, в которое она и опустилась, по-прежнему не глядя на слугу, – фокус, который, как мне кажется, могут себе позволить только по-настоящему богатые и уверенные в себе люди, которые не боятся оказаться в глупом положении. – Слишком много выпил. Это все объясняет. Бенволио…

– Матушка, если вы оставите меня, я смогу привести себя в подобающий вид и навестить вас в ваших покоях, – перебил я. – Я уже не ребенок.

– Нет, ты не ребенок. Ты взрослый человек – и вести себя должен соответственно, – сказала она. – Твой отец был ненамного старше тебя, когда мы поженились.

Я знал это. Ему было всего девятнадцать, а ей семнадцать, когда он умер, пронзенный мечом Капулетти. Она была беременна – но не мной: я тогда уже был здоровеньким двухлетним мальчишкой и поэтому сохранил пусть и очень расплывчатые, но все же хоть какие-то воспоминания об отце, а вот моя сестра Вероника, в тот момент пребывавшая в утробе матери, была лишена даже этого.

Я застонал и потер лоб:

– Если вы хотите усугубить мое состояние беседой о женитьбе…

Мать повернула голову и одарила бедного Бальтазара равнодушным взглядом.

– Принесите ему что-нибудь поесть, – велела она. – В таком состоянии он абсолютно ни на что не годен.

Она выпроводила его из комнаты холодным кивком, и слуга со всех ног бросился выполнять ее приказ.

Мои покои, я думаю, это одно из немногих мест в Вероне, где моя мать могла повелевать, и ей будут подчиняться без всяких вопросов: в других местах, даже в залах дворца Монтекки, она была всего лишь вдова, чужеземный цветок, волею случая пересаженный в ядовитую землю одной из самых богатых и влиятельных семей города. Моя бабушка ее никогда не любила и не одобряла – хотя кто знает, что лучше и безопаснее: одобрение или неодобрение нашей бабушки.

Мы с Бальтазаром всегда подчинялись матери, и я позволял ей разыгрывать роль иностранной аристократки сколько ее душе угодно было.

– Мне нужно принять ванну, матушка, – сказал я.

– Я велю ее приготовить, – ответила она с ледяным спокойствием. – Но сначала ты поговоришь со мной, сын мой. Нам столько надо обсудить.

Такое начало не предполагало ничего хорошего.

Я сел, запахивая рубашку на груди и изо всех сил стараясь не походить на капризного ребенка, каким, вероятно, навсегда останусь в ее глазах.

– Я в вашем распоряжении, как всегда.

Тень улыбки тронула уголки ее губ, но в то же мгновение исчезла.

– Ты подумал о той девице? Она безупречного происхождения, ее семья обладает огромным состоянием, и родственники хотят обеспечить ей хорошую партию, пока она не вышла из возраста.

– Ей пятнадцать, – ответил я. – И она скучная.

– Она очень воспитанная, смиренная и красивая.

– А как же девушка из семьи Торетти?

Мать послала мне один из таких взглядов.

– Она больше не является подходящей партией.

– О, вот теперь я чувствую к ней интерес!

– Бенволио, не будь таким легкомысленным. Она… она скомпрометировала себя. Ее репутация под вопросом.

– У интересных всегда репутация под вопросом.

– Именно поэтому, сын мой, я и предлагаю тебе скучных. Поверь мне, в конце концов ты поймешь, что это для твоей же пользы, а «интересные», как ты изволишь про них выражаться, повисли бы у тебя на шее камнем. Ты никогда не смог бы избавиться от сплетен и слухов.

– Уличные сплетни и слухи… для меня они значат меньше, чем гусиный гогот, – заявил я. – Меня они вообще не заботят.

– Думаю, что ты бы озаботился, если бы они исходили из уст Тибальта Капулетти, – сказала она с уверенностью. – Я стараюсь защитить тебя, сын мой. Если не девица из дома Скала, тогда кто же? Ты уже отверг лучших кандидаток, который я предлагала тебе. Может быть, тебе милее церковная стезя?

Учитывая, что одним из краеугольных камней нашей веры является заповедь «Не укради!» – скорее всего, нет.

– Я не так давно примерил монашескую рясу – и мне это не понравилось, – ответил я. – А может быть, лучше поискать подходящую партию в других городах? Или даже на вашей родине, матушка?

– Меньше всего на свете я желала бы тебе жену, настолько чуждую тебе и твоей семье, – сказала она. – Ты и так носишь на себе клеймо, которое так хорошо знакомо мне. И я совсем не хочу лишать юную девушку родного дома и семьи без особых на то причин.

– А разве я – не особая причина? – поинтересовался я, и, видимо, мне удалось сделать это с долей обаяния Меркуцио, ибо матушка впервые за утро по-настоящему улыбнулась. На сердце у меня потеплело: она редко улыбалась. Англичане вообще серьезные и очень спокойные люди, а она всегда была особенно сдержанной, даже со мной. И я прекрасно понимал почему: в Вероне «любовь» и «война» – это синонимы.

– Я высоко ценю вашу опытность, матушка, но, может быть, девушка из Флоренции или Милана могла бы?..

– Может быть, – прервала она меня. – Но твоя бабушка очень четко дала понять, что ты должен жениться до конца этого года. Твой друг Меркуцио уже обручен. Она сейчас как раз занимается поисками невесты для Ромео. Она хочет знать, что молодое поколение Монтекки пристроено и надежно блюдет свое место под солнцем, – до того, как она сама оставит земную юдоль и уйдет в мир иной.

– Да она никогда не оставит этот мир, – возразил я. – Разве может ходячий мертвец, питающийся жгучей ненавистью, умереть? Судя по жаре в ее покоях – она уже давно горит в аду.

Мать напряглась, а глаза ее вспыхнули тревогой:

– Бенволио!

– Здесь нет ее шпионов. Я могу говорить, что думаю. Бог свидетель, больше я нигде не могу себе такого позволить.

Я вдруг разозлился и почувствовал странную опустошенность, поэтому обрадовался при виде Бальтазара, протискивающегося в дверь с подносом в руках – на подносе были хлеб, сыр, вода, фрукты и сок. Он поставил поднос на постель и поскорее отошел на подобающее расстояние, заняв позицию у двери.

– Вы завтракали, матушка?

– Да. Несколько часов назад, – резко ответила мать. – Перед мессой, которую ты пропустил и на которую тебе следовало бы явиться. Я очень надеюсь, что ты примерно накажешь своего слугу за то, что он дал тебе проспать.

– Я буду сечь его без жалости, пока он не устанет кричать, – солгал я и впился зубами в сочный персик.

Ленивая оса зажужжала на окне, привлеченная сладким запахом персикового сока, и Бальтазар тут же кинулся ее выгонять. Битва между слабыми крылышками и мощными неуклюжими ручищами была по меньшей мере забавной.

– А что нового в церкви?

– Ничего интересного, – ответила матушка. – Ходят слухи о каких-то неприятностях во дворце Капулетти с одной из девиц: они обе сегодня сказались больными, хотя синьора Капулетти и ее свита на мессу пришли.

– А Тибальт?

– Он присутствовал. Хотя скорее отсутствовал – если ты понимаешь, о чем я. Он выглядел так же плохо, как и ты. Руки у него разбиты. Ты ведь не дрался с ним, правда? Ты ведь знаешь, что герцог высказался резко против общественных беспорядков. И, разумеется, твоя бабушка вправе ожидать гораздо более серьезных последствий для Тибальта, если ты все-таки дрался с ним.

– Я не дрался ни с кем, – заявил я, но она бросила недоверчивый взгляд на костяшки моих пальцев. Я тоже взглянул на них – и с удивлением заметил, что они разбиты и даже есть небольшая рана.

– Ну… то есть, возможно, я дрался. Я помню из прошлой ночи только… вино.

Впрочем, кое-что я помнил.

Я же ударил Ромео за его непростительную безрассудность в отношении Розалины Капулетти.

Сейчас, в ярком утреннем свете и под пристальным взглядом своей матушки, я счел свой поступок направленным на защиту семейной чести.

– Это не был Капулетти.

Ее взгляд был слишком острым, чтобы я мог чувствовать себя спокойно.

– Девицы Капулетти сегодня отсутствовали на мессе. Имеет ли это к ним какое-то отношение?