Еще дым. Еще двери. Он снова закричал. И снова застыл, обливаясь потом, поворачивая голову из стороны в сторону в надежде услышать за треском и шумом пламени ее голос. Дым был всюду. Он висел низким мутным облаком с проблесками оранжевого и желтого, горький вкус сажи стоял в горле. Для того чтобы вздохнуть, ему пришлось согнуться. Внезапно дымовая волна, окаймлявшая подоконник, взорвалась морем пламени. Он отскочил назад, загораживая лицо от обжигающего жара.

Дохромав до ближайшей двери, он нашел за ней холл и утреннюю комнату, нетронутые огнем и лишь освещенные отблесками пламени из соседних помещений. Ее голос слабо звучал в дыму, высокий, приглушенный. Он закричал, позвал ее, и ее голос донесся громче. В нем была паника, которая заставила его опрометью кинуться в темноту дымного холла.

Он наткнулся на что-то, ударился раненым бедром и согнулся от боли. Какое-то время он вообще не мог двигаться и только прижимал ладонь к ране, кашляя и задыхаясь. Когда он затем поднял руку к глазам, чтобы протереть их, то почувствовал запах свежей крови и ощутил на коже ее обильную влажность.

— Черт бы все подрал, — хрипло пробормотал он и оттянул галстук ото рта, — Ли! — кричал он, задрав голову к потолку, — Бога ради, где ты?

Ответа не было слышно. Слабо чертыхаясь, он снова перевязал галстук поверх лица, повернулся и направился опять туда, где полыхал огонь.

Дым становился гуще по мере его приближения к двери. Он набрал в грудь побольше воздуха, морщась от жара, кашляя нагнулся, пропуская волны дыма и тепла над собой.

В голове его стучало от дыма, раненая нога дрожала и подламывалась. Он оперся руками о колени, дышать было больно.

С бессмысленным рыданием он заставил себя выпрямиться поправил накинутый коврик и снова нырнул в красную гостиную. Он добрался до других дверей, стал в них и прокричал ее имя в огненную коробку горящих драпировок соседней комнаты.

Никакого ответа.

Он снова закричал, галстук приглушал его голос. Но ответом были только рев и треск пламени. На каждом шагу нога его спотыкалась и его качало. Так он дошел до последних дверей. Снова зеленый салон, окаймленный пламенем снаружи.

Он звал ее, но пламя ревело громче, он не мог бы расслышать ее даже, если бы она ответила.

Горящая золоченая пальметта с грохотом упала на пол на середине комнаты. С.Т. заставил себя идти вперед. Он полуковылял, полуполз, слезы текли по его лицу от дыма и отчаяния. Каждая комната была кошмаром, освещенным горящими драпировками и занавесями, сверкавшими сквозь слепящий дым.

Он не знал, сколько еще продержится, сколько выдержит его нога. Голос уже не звучал, а хрипел, но он продолжал звать ее, ободранным горлом, пока у него совсем не осталось голоса, а дыхания хватало только на то, чтобы идти сквозь дым и зарево от двери к двери.

Больше всего он боялся, что потеряет сознание.

Дым и слезы слепили его, превращали и свет и тени в какую-то единую мутную тьму. Открыв последнюю дверь, он не смог закрыть ее: он повис на ручке, колени его подогнулись и он упал ничком.

— Сеньор! Ты здесь?

Он услышал ее голос, близкий и ясный. Его глаза отказывались открываться в этом дымном аду. Она снова позвала и закашлялась. Когда в голове у него немного прояснилось, он понял, что огонь остался за ним и, что он вдыхает обычный воздух и оживает от льющегося мимо его лица потока прохлады.

Он заставил себя открыть глаза и увидел впереди холодную темноту, он ввалился туда и захлопнул за собой дверь, отрезая путь огню.

— Ли, — он едва мог издавать звук. В сумраке перед ним поднимались вверх колонны.

— Я здесь наверху, — она выдавливала из себя слова. Он неуклюже поднялся, нога задрожала от боли.

— Где? — прохрипел он, срывая с лица галстук.

— Наверху, — слово прокатилось эхом и завершилось приступом кашля, — на галерее. Ты в домашней часовне.

Думать он не мог. И дышать-то было трудно, просто втягивать воздух в обожженное горло и легкие.

— Как? — прошептал он, — как мне, — он еле поднял голову, — пройти наверх?

— Лестница… в комнате… в часовне, — ее хрипловатый голос призрачно плыл над его головой, — налево. Дверь налево. Соседняя… комната.

Он облизал губы и посмотрел налево. Он увидел дверь, о которой она говорила, по свечению вдоль пола. Дым пробивался из-под филенок, поднимаясь по дереву вверх.

Он ощупью доковылял до нее и схватился за латунную ручку. Резкая боль заставила его отдернуть руку, он отшатнулся и дверь распахнулась.

Клубы дыма и пламени отбросили его назад. В комнате ревела стихия. Он упал навзничь и ударился спиной, но кое-как оттолкнувшись, поторопился встать в страхе, что вал огня высосет из часовни воздух и жизнь. Тело саднило, там где одежда касалась кожи, было ощущение ожога. Он поднялся на колени, почти не обращая внимания на пламя, которое подсвечивало деревянные панели странным переливчатым светом, скручивало и очищало чешуйками лак, тут же обугливавшийся и рассыпавшийся в пыль. Пинком ноги он захлопнул дверь в этот хаос. Его качнуло, он наткнулся на колонну и обнял ее, прижался к ее мрамору, охлаждая обожженное лицо.

— Сеньор! — она тревожно воскликнула, — Ты здесь?

— Я не могу… пройти тем путем, — задыхался он, — Солнышко…

— Кафедра, — слова плавно опускались к нему с мрачной вышины. — Можешь взобраться на кафедру?

Воспаленными глазами он поискал и обнаружил темную массивную груду дерева под галереей. Резные ступени вели к кафедре, поднятой почти на человеческий рост. Тяжелый резной навес удваивал ее высоту. Верхушка его почти касалась пола галереи.

Он положил руку на перила резной лестницы и втащил себя по ступенькам, пользуясь необожженной рукой, чтобы снять тяжесть с раненой ноги.

Из черной глубины кафедры он ухватился за край навеса и подтянулся вверх. Коленом он упирался в деревянную резьбу сбоку кафедры. Вложив все силы в толчок он попытался взобраться наверх, гримасничая от боли.

Внезапный приступ кашля потряс его, легкие протестовали против такого усилия в сгущающемся дыму. Захват его ослаб, он попытался ухватиться еще обожженной рукой, но упал обратно, хватая пустоту судорожно сведенными пальцами.

— Сюда, — сказала она. — Можешь дотянуться до моих рук? Только освободи мне руки.

Он, прищурясь, посмотрел вверх, увидел в темноте какое-то движение и услышал отчаянные глухие удары: она пыталась подкатиться к краю. Бледное пятно ее рук просунулось сквозь перила.

Он выпустил все из рук, упал на пол кафедры и прислонил голову затылком к подиуму. От него потребовалось гигантское усилие, чтобы выпрямиться и вытащить из ножен стилет.

В темноте он едва-едва видел, поэтому ему пришлось нащупывать веревку, и Ли вскрикнула, когда он просунул лезвие под узел.

— Прости, — пробормотал он, осторожно разрезая шнур.

Он распался. Ли отодвинулась раньше, чем он смог его распутать.

— Дай мне нож, — свистящим шепотом произнесла она, протягивая руку сквозь перила. — Мои ноги!

Он перехватил стилет и вложил его рукоятку в ее руку.

— Будь осторожна.

— Да уж… Я не хочу, чтобы у меня лодыжки были порезаны, — пробормотала она со смешком. — Сейчас, вот так… Готово. Давай сюда! — она снова протянула руку сквозь перила.

— Туда вверх? — прохрипел он.

— Ты собираешься выйти тем же путем, каким вошел? Другого пути внизу нет.

Он посмотрел на закрытую дверь часовни. Пламя пробивалось вдоль косяка, приглушенное только дымом.

— Я помогу тебе, Сеньор, — она встала и перегнулась через перила. — Хватай мои руки.

— Ты собираешься втащить меня наверх? — сухо сказал он.

— Мы сделаем это вместе. Неужели ты думаешь, что я тебя оставлю?

— Вместе.

— Давай! — понукала она. — Встань на стул проповедника и дай мне твою руку!

— Нет. Тебе меня не удержать.

Он пригляделся к черноте кафедры под навесом и встал на стул. Коленом он нащупал резьбу.

— Я сам смогу это сделать.

Рывком он оттолкнулся вверх, пытаясь в темноте ухватиться за резьбу над кафедрой, но его обожженные пальцы не смогли удержать вес его тела навесу. Он напрягся, стиснув зубы и упал назад.

— Дай мне твою руку! — закричала она, — что с тобой случилось?

Он снова взгромоздился на сиденье и, ухватившись за резьбу, сильно оттолкнулся здоровой ногой. Мгновенье он висел на руках и пытался перекинуть свое тело на крышу кафедры. На языке был вкус сажи и свежей крови. Он услышал свои собственные всхлипы, такие щенячьи, раненая нога горела от боли, а в пальцах было такое ощущение, будто он сунул их в раскаленный горн.

И тут он почувствовал ее руки на своих руках, крепко ухватившие его. Она тащила его с такой силой, какую он никогда не предполагал в женщине.

Этот ее рывок вверх дал ему необходимый дюйм. Он поставил колено на верх кафедры, не в силах удержать рыдание, когда подтянул за ним второе. А затем он уже оказался наверху и тяжело дышал ободранным горлом.

— Торопись! — руки Ли ощупью искали его. — Сюда. Здесь окно.

Он перебрался через перила и, спотыкаясь, пошел за ней. Она уже высовывалась из открытого окна. Перекинув ноги через подоконник, она спрыгнула вниз. С.Т. выглянул наружу и с облегчением увидел, что до земли только два ярда.

Перекинув раненую ногу через подоконник, он повернулся, оперся ногой о стену и аккуратно спустился в сорняки. Он стоял, держась за ноющее бедро, и жадными глотками глубоко втягивал в себя сладкий чистый воздух и не мог надышаться. Ли вцепилась ему в руку и тащила за собой. — Скорее пойдем отсюда… надо уйти от дома! — Он позволил ей тащить себя, кашляющего и спотыкающегося в холодном мраке. Когда его движение выровнялось, он выпрямился, ощупью нашел ее плечи, схватил обеими руками ее лицо и грубо поцеловал.

К его удивлению, она зарылась пальцами в его волосах и вернула ему поцелуй, возвращая ему такой же вкус сажи и крови, прижимаясь телом к его обожженному телу, пока он чуть не свалился, потеряв равновесие от силы этого поцелуя. Он отчаянно сжимал ее плечи, как вдруг она вырвалась.