— Я хотела подышать воздухом.

— Пойдемте со мной, — сказал он тихо. Он прошел мимо нее и вышел из дверей. — Я хочу вам кое-что показать.

Он пошел через неосвещенный двор. Поколебавшись, она последовала за ним. В самом темном углу двора, у стены, он остановился и повернулся к ней. Ли невольно натолкнулась на него, и он обнял ее одной рукой, в то время как другая сомкнулась на мешочке с лекарствами.

Минуту, наверное, она сопротивлялась, чисто из упрямства. Затем сдалась.

— Я промывала глаза лошади, — сказала она с вызовом, ревнуя к его умению обращаться с животными. Он осторожно взял у нее из рук мешочек.

— Я знаю.

Она не видела, что он с ним делает. Его рука снова обняла ее.

— Ма bonne fille [51], я знаю.

Ли учащенно задышала.

— Молчите! — резким шепотом сказала она. — Я не ваша дорогая девочка, уверяю вас.

— Добрая и нежная, — сказал он, нагибаясь к ней. — Такая нежная. — Губы его коснулись ее виска. — Такая очень нежная.

— Перестаньте, — сказала она, но голос ее предательски дрожал. Она чувствовала его тело рядом с собой, хотя и не видела его в темноте — словно к ней прильнула, сама ночь, теплая, живая. — Не сейчас.

Руки его сдавили ее плечи.

— Ли… — Он поцеловал уголки ее губ. — Сердце мое, прекрасная моя…

Губы его слились с ее губами. Необычайно сильное удовольствие поднялось откуда-то из глубины в ее душе. Она припала к нему, позволяя обнимать себя; она позволила ему взять верх — с его горячностью, с его страстным желанием.

Руки его скользнули ниже, прижимая ее к себе.

— Jet'aime [52], — простонал он, не переставая целовать ее. — Ты мне нужна. Я хочу тебя.

Страсть, и гнев, и боль взметнулись в ней, когда она вся трепетала в его объятиях. Она уперлась руками ему в грудь и резко оттолкнула, вырываясь. Он поймал ее за локоть.

— Уберите руки, — проговорила она сквозь зубы, — иначе я убью вас.

— Пистолеты на рассвете, месье? — Голос его звучал глухо. — Когда ты купишь себе платье и положишь конец этому фарсу.

— Когда будет угодно мне, — она выдернула руку. — А не вам.

Он не пытался ее остановить. Сжав руки в кулаки и расставив ноги, она боролась с чувствами, которые огнем жгли ее глаза и грудь.

— Ли, — сказал он из темноты. — Не уходи. Спина ее окаменела.

— Неужели вы не нашли себе сегодня другую, согласную провести с вами ночь? Что же, я полагаю, если вам нужно получить удовольствие, я…

— Не смей говорить так! — гневно промолвил он. — Он сделал несколько шагов, чтобы уйти, — но вдруг вернулся. — Лекарства, — сказал он, и сунул мешочек в руки. — Может, промывания и помогают.

— Может быть, — сказала она. И добавила прерывающимся голосом: — но… это ерунда… по сравнению с тем, что сделали для нее вы. Научили ее этаким штукам. — Она коснулась ладонью его руки. — Спасибо за это.

Он стоял неподвижно: только силуэт его был виден на фоне освещенной гостиницы; дыхание на морозном воздухе окружало его ореолом. Он молчал. Лица его она не видела.

— Вы меня с ума сведете! — сказал он, наконец, недобро засмеялся и пошел прочь.

Они достигли побережья у Дюнкерка и продали там кобылу. С.Т. провел несколько дней, изучая город и присматриваюсь к возможным покупателям. Когда наконец он передал лошадь горделивому новому владельцу, пожилому лудильщику с веселыми глазами — хозяину пятнистой собаки, он смог смело надеяться, что ее будут ценить и кормить досыта за ее таланты.

Ли не так легко было расстаться с кобылой. После Руана она не пыталась вылечить глаза лошади и даже не подкармливала ее, хотя С.Т. обо всем знал. Это угощение — то конфеты, то яблоко, — получаемое лошадью просто так, только мешало дрессировке, но он молчал. А когда она прекратила это делать, когда не стала больше гладить лошадь и разговаривать с ней, даже смотреть в ее сторону, он захотел, чтобы все было по-прежнему: пусть бы она продолжала нарушать строгие правила воспитания, бездумно балуя лошадь.

В то утро, когда он должен был передать кобылу лудильщику, Ли хмуро сказала, что у нее есть более важные дела, и оставила С.Т. и лошадь у причала Дюнкерка. Ушла и не оглянулась.

Отведя лошадь в ее новую конюшню, С.Т. зашел в портовую лавку. Он выглянул из дверей на пристань. Блестела вода, холодная и яркая. Мимо проехала маленькая повозка, запряженная собакой. Ли не было видно. Он повернулся к прилавку и стал разглядывать медальон, потом взял его в руки. Это была серебряная вещица — звезда тонкой работы, в центре которой был помещен крошечный страз. С.Т. вопросительно посмотрел на продавца.

— Сто пятьдесят, — сказадйчвот по-французски с фламандским акцентом.

— Дьявол! — С.Т. рассмеялся и уронил медальон на прилавок. — Пятьдесят, — сказал он твердо. — И мне нужна ленточка для него.

— Какого цвета? — спросил продавец, тут же переключаясь на английский. Он выдвинул ящик и вытащил целую радугу атласных лент. — Я не представляю, как можно продать такой медальон дешевле сотни. Серебро, понимаете? Regardez [53]… какого цвета ее глаза, мсье?

С.Т. улыбнулся.

— Южное море. Небо на закате. Пятьдесят пять, mon ami [54]. Я влюблен, но беден.

Продавец развел руками, держа ленточки всех оттенков сапфира.

— Ах, любовь! Я понимаю. Девяносто, и я даю вам ленточку в подарок.

С.Т. покусал губы. У него оставалось сто двадцать ливров — пять английских гиней, включая сюда и деньги, вырученный за слепую кобылу. Но нужно было еще платить за постой, а потом за то, чтобы пересечь Ла-Манш, — для этого необходимо было подкупить кое-кого из контрабандистов, — чтобы они молчали.

— Восемьдесят пять, месье, — предложил продавец. — Восемьдесят пять, ленточку всех цветов — под все ее красивые платья.

Уголки губ С.Т. уныло опустились. Он и одно красивое платье не удостоился увидеть за столько недель путешествия с Ли Страхан по Франции. Он нехотя покачал головой.

— Я не могу этого позволить. Дайте мне только бритву.

— Шестьдесят, милорд, — быстро сказал продавец. — Шестьдесят за медальон, бритву и сапфировую ленточку. Беспошлинно. Дюнкерк — свободный порт. Большего я не могу для вас сделать.

С.Т. снова выглянул наружу. Он побарабанил пальцами по прилавку:

— La peste [55], — он вздохнул. — Даже не знаю. Ладно, давайте.

— Ее голубые глаза — они будут сиять, как звезды, месье. Я вам обещаю.

— Certainement [56], — сухо сказал С.Т. Он заплатил, взял расписку об освобождении от французских налогов, затолкал сверток в жилетный карман и вышел. Некоторое время он стоял и смотрел на воду, на лодки, сонно покачивающиеся перед красиво раскрашенными лавками и домами с арками на фронтонах, во французском стиле. Непостоянство северной погоды заставило его призадуматься. В памяти всплыло то, как плохо он себя чувствовал, пересекая пролив в предыдущий раз. Он вернулся в лавку и спросил, где найти аптекаря.

Ли встретила его через четверть часа, когда он выходил из лавки фармацевта. Он просто не мог понять, почему на улице не останавливаются прохожие и не смотрят на нее, раскрыв рты от удивления: ведь было совершенно очевидно, что это красивая молодая женщина, переодетая в мужской костюм. Волосы ее были зачесаны назад, забраны в косичку и припудрены, и это только усиливало нежную синеву ее глаз. Она шла так грациозно, как едва ли удавалось бы какому-нибудь шестнадцатилетнему юнцу. Она просила дать ей его шпагу, но он не разрешил. Пользоваться ею она не умела, а он не хотел подвергать ее риску, делая легкой мишенью для нападения других.

Ли посмотрела на бумажный сверток в его руке.

— Что вы купили? — спросила она своим неестественным якобы мужским голосом.

У нее было какое-то умение заставлять его сразу оправдываться.

— Сушеные фиги. — Он стал возиться с кольцом на портупее — безо всякой необходимости поправлять его.

— А, фиги. — Она пожала плечами, а потом даже наградила его слабой улыбкой. — Я боялась, что вы купите какое-нибудь лекарство у этого шарлатана.

С.Т. нахмурился.

— Шарлатана?

— Я заходила к нему, у меня почти кончился сушеный можжевельник. У него на наперстянке было написано «магнезия», а его подорожник заплесневел. Такие, как он, могут дать больному, вместо обычного, ядовитый паслен… А фрукты мне показались у него вполне съедобными. Можно попробовать?

С.Т. пару раз подбросил пакет в руке.

— Видите ли, это не совсем… фиги… совсем не фиги. — Прищурившись, он посмотрел на нее. — Вы уверены, что он шарлатан?

— Вы все-таки купили лекарства, да?

— А вы купили юбку? — парировал он.

— Это к делу не относится. Что там у вас? Я не желаю, чтобы вы принимали лекарства, купленные здесь. Это небезопасно.

— Осторожно, Солнышко. А то я могу подумать, что тебе не все равно, как я себя чувствую.

Она презрительно фыркнула.

— Я бы ломовой лошади не дала за его снадобья.

— А, спасибо. А то у меня голова от восторга пошла кругом. — Он повернулся и пошел по улице к набережной. Ли не отставала от него.

— Зачем вам лекарства? Вам нужно было спросить меня.

— Где ваша новая одежда? Что-то я не вижу свертков. Ни платьев, ни шляп, ни шалей. Эта проклятая куртка уже протерлась до дыр, вы не находите?

Она насупилась, не отвечая. Он понимал, что ей хочется отругать его за то, что он говорит о женской одежде на улице, но не решилась. На улицах Дюнкерка вполне можно было встретить людей, знающих английский, и поэтому говорить о чем-то секретном по-английски здесь было нельзя, в отличие от крошечных деревушек Франции.

С.Т. оставил ее кипеть от возмущения. Он помахал рукой телеге молочника и дал крестьянину су, чтобы тот их вывез из города вместе с пустыми молочными флягами. Поездка прошла в каменном молчании, за исключением пересечения таможенной заставы на выезде из города, где он предъявил квитанцию и вполголоса поговорил со стражником. С.Т. не очень-то стал бы возражать и против обыска, ведь тогда Ли пришлось бы признаться, что она женщина, но этого с ними не случилось.