Он с трудом сел. Его сонный, ничего не понимающий вид еще больше рассердил ее. Она отвернулась, глядя на придорожную канаву, в которой стояли лужи.

— Время поесть, — сказала она хмуро.

Он потер ладонями глаза.

— Eh bien [48]. — Голос его был тих и спокоен. — Остановите лошадь вот под тем каштаном.

Ли подвела кобылу к дереву, где пожелтевшие листья и длинные ветки давали хоть какую-то защиту от холодного моросящего дождя. Приподнявшись с сиденья, он сошел вниз, и она сразу почувствовала холод там, где его тепло согревало ее.

Он подошел к кобыле.

— Есть хочешь? — спросил он лошадь.

Кобыла подняла морду, а потом дважды кивнула, совсем как человек.

В изумлении Ли перевела взгляд с лошади на него. Он потрепал кобылу по шее, не глядя на Ли. Она насупилась. Затем она слезла на землю. Потянувшись, она повернулась к нему спиной и начала искать еду.

Порядок таких остановок был уже заведен. Накрыв лошадь попоной. Сеньор обошел кабриолет, чтобы выпустить сгорающего от нетерпения Немо. Волк затанцевал от волнения, а затем понесся по пустынной дороге, разбрызгивая во все стороны лужи. По свистку он подлетел обратно, высоко подпрыгнул, приземляясь в облаке брызг, а затем повернулся вокруг своей оси и прыгнул снова.

Против своей воли Ли смотрела, как они, играя, медленно движутся вдоль дороги. Сеньор бросал каштаны, а Немо их ловил. Волк был великолепен. Он взмывал в воздух за своей добычей, показывая в оскале невероятно длинные зубы, щелкая ими так, что это было слышно Ли даже на расстоянии. Несколько раз Сеньор делал знак рукой, и волк падал на брюхо. Они смотрели друг на друга довольно долго, а потом Сеньор, чуть наклонял голову влево или вправо, и Немо мчался в этом направлении. Волк скрылся в кустах, а Сеньор шел как ни в чем не бывало по дороге, пока Немо не выскочил из своего укрытия, взвизгивая и возбужденно прыгая от восторга, когда его друг деланно вскрикнул от удивления.

Ли привалилась к экипажу. Сощурившись, она смотрела на ковер из мокрых желтых листьев, укрывших землю. Она сердито смахнула слезы и порылась в сумке, ища свои лекарства. Она вынула флакон с глазными каплями, которые сделала сама из порошка ляписа, розовой воды и белого вина. Подойдя к кобыле, она оттянула шоры и из тонкой трубочки капнула по две капли жидкости в каждый глаз лошади. Когда она увидела, что Сеньор возвращается, она торопливо запихнула лекарство в сумку.

Из-под клапана дорожной сумки выглядывал уголок альбома. Укладывая лекарство, она взглянула на потрепанную обложку. Затем она снова посмотрела на Немо, на то, как волк взмывает в воздух, — весь из мышц, переливающейся шерсти, дикой радости, а Сеньор щелчком подбрасывает в воздух каштаны.

Она потрогала альбом, а потом внезапно вынула его из сумки. У Сеньора всегда были под рукой карандаши и уголь для набросков, которые он ни разу так и не окончил: дома, деревья, старые крестьянки, мимо которых они проезжали. Ли села на ступеньки кабриолета и открыла альбом, быстро перелистывая акварели, чтобы дойти до последних пустых страниц. Она сжимала в пальцах карандаш.

Перед ней была чистая страница, на которой было старое пятно, отпечаток ее пальца, оставшийся с прежних дней, — какая-то сцена тогда привлекла ее внимание. Забытое, так и не запечатленное событие… день рождения, вечерний чай, — в один из обычных дней, которые она запечатлевала, когда хотела получше запомнить мгновение, взять его с собой в будущее.

Она поднесла карандаш к бумаге, подумав о волке, о пропорциях, правильном свете и тени — у нее многое не получалось, ведь она была всего лишь любителем…

Ли крепче сжала губы. Внезапно она резким движением карандаша прорвала страницу. Сцепив зубы, она с силой вдавливала заточенный кончик все глубже и глубже в альбом, черкая линии.

Ее рука, казалось, движется сама по себе, не рисуя, а атакуя — избивает, набрасываясь на пустую страницу, рвет и портит бумагу. Она задыхалась, сгибаясь над альбомом, и не останавливалась, пока не превратила страницу в уродливые лохмотья.

Она очнулась: посмотрела на альбом, на карандаш, на свои трясущиеся руки. Потом встала и постаралась как можно дальше зашвырнуть альбом.

Она привалилась к поцарапанному облупившемуся боку кабриолета, прерывисто дыша, словно долго бежала, или с усилием карабкалась на вершину горы. Сжав ладони, она поднесла их ко рту.Ее трясло. Судорожно глотала она воздух, но постепенно ее дыхание выровнялось. Сила, которая сковала ее мышцы, отступила. Она снова могла двигаться и размышлять.

Долго стояла она с закрытыми глазами; слышала, как мимо, тяжело дыша, пробежал волк. А когда открыла глаза, увидела Сеньора, и, хотя она заставила себя отвернуться, но заметила, как он подошел к луже на дороге и поднял раскрытый альбом, лежавший наполовину в мутной воде, наполовину на земле, у края лужи.

Он не взглянул на Ли. Он стряхнул молодые листья, прилипшие к обложке, а затем осторожно разделил страницы, вытирая уголки рукавом куртки. Объявление о поимке преступников выпало и лежало неподалеку; он и его поднял и вытер, а затем, вынув острый стилет, тщательно обкромсал обрывки изувеченной страницы.

Он скомкал рваные куски бумаги и бросил их в лужу. Потом он подошел к экипажу и упаковал альбом в свою сумку, аккуратно поместив его между рубашками, просовывая полы рубашки между самыми мокрыми страницами, подкладывая их под уголки обложки. Затем он снова застегнул саквояж.

Он по-прежнему не смотрел на Ли. Он ничего не говорил. Если бы не это, она бы не выдержала, забилась бы в рыданиях — безумных, мучительных.

Но он молчал, и она сдержалась.

За едой они разговаривали, впрочем, они почти никогда не говорили. Ли сидела в экипаже, он прислонился к стволу каштана, а Немо свернулся у его ног. Было покойно и холодно, дорога выглядела пустынной. Немо дремал, положив голову на мокрые лапы.

Когда Сеньор кончил есть, он подошел к лошади, снимая торбу с ее морды.

— Вы удовлетворены обедом, мадам? — спросил он.

Лошадь с энтузиазмом кивнула.

— Это вы ее научили, — сказала Ли, нарочито резким голосом, чтобы он не подумал, что может обезоружить ее таким детским трюком.

Кобыла снова кивнула.

— Я не понимаю, как вы это делаете, — сказала она. Он потрепал лошадь по лбу.

— Ну, как только я узнал, что она говорит по-английски, было достаточно просто завязать беседу.

— Как смешно, — саркастически сказала Ли. Он слегка улыбнулся.

— Я рад слышать, что вам это нравится, — сказал он, сворачивая попону.

Еще пять тоскливых дней, и они оказались в Руане в гостинице «Сосновая шишка». Ли тихо пошла в конюшню, прежде чем идти в свою комнату ложиться спать. Она взяла с собой все необходимое, чтобы закапать лошади лекарство в глаза, хотя прошло уже две недели — и большого результата от своего лечения она не замечала. Она не очень на него и надеялась, но не могла не думать, что станет с преданным животным, когда они достигнут побережья.

Сегодня она выбралась позднее, чем всегда. Обычно она дожидалась, когда Сеньор начнет болтать с какой-нибудь вертихвосткой, которую он присмотрел себе на ночь, и после ужина заходила в конюшню. Лечение отнимало несколько минут, а потом она поднималась к себе в комнату.

Однако в этот вечер, после ужина за общим столом, двенадцатилетний мальчик, сын англичан, остановившихся в «Сосновой шишке», уговорил ее сыграть в шахматы. Сеньор был так добр, что сообщил ему, что Ли замечательно играет, и от ее имени бросил вызов: кулек конфет против банки маринованных вишен, которые Сеньору привезли из Орлеана. Ли проиграла, но, по крайней мере, на этот раз умышленно.

Сеньор, конечно, давно уже исчез, как обычно, в поисках развлечений.

Ли взяла с собой лампу, но она ей не понадобилась — из щели в двери на булыжник двора лился свет. Над крышами домов возвышались остроконечные темные башни собора. Колокола эхом разносили призыв на вечернюю мессу. Изо рта у нее вырывался пар, пока она переходила двор.

В конюшне раздавались смех и громкие голоса. Там собралось несколько конюхов. Они смотрели, как между стойлами, в самом центре конюшни, сидит чалая кобыла: сидит как человек: разбросав передние ноги на глинобитном полу.

Ли остановилась в дверях, опуская лампу. Никто не заметил ее, и уж, конечно, не Сеньор. Один из грумов что-то громко спросил, и кобыла энергично кивнула. Немногочисленная публика заревела от восторга, что слегка напугало лошадь, но, прежде чем она поднялась, Сеньор прикоснулся к ее крестцу кончиком хлыста и тихо проговорил:

— Non, поп, a bas, cherie! [49]

Та опять села, с недовольным видом. Он потрепал ее за уши и угостил печеньем, называя нежными именами по-французски. Затем отступил назад.

— A-vant! [50]

Кобыла с усилием встала на ноги, вызвав новый взрыв восторга. Среди шума и гогота Сеньор поднял голову и увидел Ли.

Он улыбнулся и подвел к ней кобылу. Слепая лошадь выставила вперед ногу и опустилась на одно колено в безукоризненном поклоне.

Конюхи захлопали в ладоши.

И видя их восторженные лица. Ли внезапно поняла, что он сумел сделать. Он обучил слепую кобылу фокусам, подарил ей новую жизнь; придал ей ценность в то время, как недавно она представляла для всех лишь обузу. Ли увидела, как кобыла встала, вытянув вперед морду, понюхала треуголку Сеньора, затем, схватив ее длинными желтыми зубами, осторожно стянула с головы. Она трясла ею, поднимая вверх и опуская, а конюхи вопили от восхищения и чуть не плакали от смеха.

Ли опустила глаза. Она не смогла сдержать улыбку.

— Хорошо, — сказала она тихо.

Сеньор наклонил голову. Он энергично почесал уши кобылы, улыбнувшись Ли, а затем взял у кобылы шляпу и надел ее на голову. Он передал повод в руки одного из конюхов.

— Что это вас сюда так поздно привело? — спросил он, подходя к ней. — Я думал, вы уже давно сладко спите.

Ли пожала плечами. Она открыла дверь, держа за спиной мешочек с лекарствами.