Сабрина Пейдж - Принц Альберт

- Ты груб для принца, - говорит она.

- Ты уже говорила это.

- Очевидно, что ничего не изменилось.

- Надеюсь, что нет, - говорю я. – Настойчивость – одно из моих самых сильных качеств.

Небольшая улыбочка появляется на её лице, и она качает головой. – Так что, ты просто изнуряешь женщин? – спрашивает она. – Я думаю, что кому-то вроде тебя, не нужно прибегать к этому.

- Как правило, нет, - говорю я. – Но ты - особый случай.

На этот раз она смеётся. – Потому что я нахожу тебя раздражающим?

Я положил руку себе на грудь. – Это причиняет боль, Белль, - говорю я. – По-настоящему. Но я не верю тебе.

- Те не веришь тому, что я считаю тебя отвратительным? – спрашивает она. – Потому что я могу тебя заверить, что это так. Особенно сейчас.

- Только потому, что наши родители женятся? – спрашиваю я. – Ты не считала меня раздражающим в Вегасе.

- У текилы есть способность делать кого-то интересным, - говорит она. – И вообще, я почти ничего не помню. Это всё, как в тумане.

- Всё? – спрашиваю я. Её голос слегка колеблется, и то, как она это говорит, вызывает у меня сомнения. Даже сквозь дымку алкоголя, вряд ли это фантазия в моей голове.

- Правда или вызов, - говорит она, опускаясь на кожаные сиденья лимузина. Её волосы рассыпаются по плечам, каштановый каскад, настолько шелковистый, что я хочу протянуть руку и коснуться его. – Или… я никогда не… да. Это оно. Я ничего о тебе не знаю, и я сижу в твоём лимузине, разъезжая по Вегасу. Это безумие.

- Я никогда не, - говорю я. – Ты проиграешь в эту игру, дорогуша. Есть много вещей, которые я никогда не делал. Уверяю.

Она закатывает глаза. – Да, верно. Потому что ты такой земной, - саркастически произносит она. – Я никогда не ездила по Вегасу с совершенно незнакомым человеком.

- Не так надо играть, - говорю я, мой взгляд слегка задерживается на её лице, и её рот слегка приоткрывается. Тонкие лямки её платья наполовину спустились с её плеч, и я хочу стянуть их до конца, но не делаю этого. Она пьяна. Неважно, насколько она горячая штучка - это делает её недоступной. Несмотря на это, я не могу не подшутить над ней. - Я никогда не была настолько мокрой, разъезжая по Вегасу на заднем сиденье лимузина с незнакомцем.

Она долго смотрит на меня, и её губы раскрываются ещё шире. Она приподнимает брови, как будто бы потрясена, но проводит языком по своей нижней губе, и я знаю без сомнения, что, когда доберусь до её местечка между ног, то обнаружу, что она такая же влажная, как я и думаю. Но не делаю этого. – Не так надо играть, - произносит она. – Кроме того, это неправда.

- Обманщица.

- Всё это - как будто в тумане, - говорит она. Но её голос дрожит.

- Обманщица, - шепчу я около её уха, наблюдая, как её кожа на руках покрывается мурашками в ответ на моё теплое дыхание. – Ты всё помнишь.

Я отстраняюсь от неё, достаточно далеко, чтобы увидеть, как на её щеках появляется румянец, и это заставляет меня задаться вопросом, как она выглядит после оргазма? Будет ли этот румянец усиливаться, и появится ли у неё такое же яркое сияние, как и сейчас.

Я не могу удержаться, однако, чувствую самоудовлетворение от того, как я вызвал румянец на её щеках.

Затем она сжимает губы и смотрит на меня. – Едва ли, - произносит она.

Едва ли. Что означает «определённо».

- Я мог бы помочь тебе вспомнить, – говорю я.

- Спасибо за предложение, - произносит она. – Но я занята. И, кроме того, ты принц. Разве тебе нечем больше заняться? Я уверена, что где-то есть бедняжка, нуждающаяся в спасении.

- Ты бродила по этим залам, как будто нуждалась в спасении.

Она смеётся, но в этом нет радости. – Если у тебя нет возможности выдать мне мой паспорт, то ты ничем не сможешь мне помочь.

- Твой паспорт? Ты уезжаешь? – Ничего не могу поделать, раздражаясь возможностью её отъезда, когда она только приехала сюда. Могу ли я помочь, если меня заинтриговала мысль о том, чтобы провести всё лето рядом с этой девушкой?

Белль пожимает плечами. – Возможно, - говорит она. – Я не знаю. Но я не могу его найти. И, по крайней мере, я хочу убедиться, что он у меня есть.

- У тебя есть лучшее место на лето?

- Что-то, что лучше, чем быть выставленной напоказ, как какой-то трофей в интервью для СМИ и всё остальное, что я должна сделать, как ребёнок новой королевы Протровии? – спрашивает она.

- Как насчёт знакомства с новой семьёй? – интересуюсь я. – Познакомиться с моим отцом? Или Протровией? Это не такое уж и плохое место. Ты могла бы много чего найти, что понравится тебе в нашей стране.

Её лицо смягчается. – Я не хотела быть неблагодарной, - говорит она. – Просто всё происходит слишком быстро. И ты уже знал о помолвке. Я была единственной в той комнате, кто услышал эту новость впервые.

- Что ж, это было сюрпризом для меня, когда я вернулся из Афганистана, - произношу я. – Меня давно здесь не было, знаешь ли. Поездка в Вегас заключалась в том, чтобы выпустить пар с друзьями, в американском стиле.

- Ты был в Афганистане? – спрашивает она.

- В армии, - отвечаю я. – Королевская армия Протровии.

Она мгновение изучает моё лицо. – Я не знала, что они посылают таких людей, как ты, в Афганистан.

- Людей вроде меня? – спрашиваю я, смеясь.

- Это не то, что я подразумевала, - говорит она, и на её лице распространяется румянец совершенно другого оттенка красного.

- О? – спрашиваю я. – Значит, ты хотела сказать, что это не снисходительное, не унизительное отношение.

- Я имела в виду благородных кровей, - отвечает она. – Ты знаешь, что я хотела сказать. Тебе просто нравится заставлять меня помучаться.

Это ещё не всё, что мне хотелось ей дать. Слова крутились на кончике моего языка, но я так их и не сказал. Не трахаясь более двух недель, с тех пор, как был в Вегасе, я был слишком возбуждён, и едва мог сосредоточиться. Вот в чём проблема. Вот почему я стою с жёстким стояком перед этой девушкой, её лицо обращено вверх, а глаза выдают раздражение на меня.

- Я признаю, что заставляю тебя помучаться, как ты изящно выразилась, и это вызывает определённую привлекательность, - говорю я, специально снисходительно.

- Извини, что я не такая изящная, как ты, - сказала она, закатывая глаза.

- В Протровии есть американское посольство, - говорю я. – Если тебе нужно, то можешь получить там новый паспорт.

- Пытаешься сейчас от меня избавиться? – спрашивает она. – Ты не собираешься убедить меня остаться?

- Ты взрослая женщина, - говорю я. – Если ты не хочешь остаться этим летом на фейерверки, то уверен, что у тебя найдутся более интересные занятия.

- Фейерверки? – спрашивает она, когда я разворачиваюсь, чтобы уйти. – Ты имеешь в виду, весь этот театр со свадьбой?

Я не имел в виду свадьбу.

- Конечно, - говорю я. – Это тоже.

Я наблюдаю, как тот же самый румянец распространяется по её щекам.

Я разворачиваюсь и, насвистывая, ухожу, оставляя её стоять в коридоре.

Если Белль останется на лето, то фейерверки, безусловно, на повестке дня.

Я скрываюсь в своей комнате. Комната – это невероятное преуменьшение. Я остаюсь в одной из семейных резиденций во дворце – огромный люкс размером с квартиру, с нелепой гардеробной, наполненной дизайнерской одеждой и обувью моего размера. Это всё, что вы ожидаете от дворца – невероятно роскошный, с антикварной мебелью, тканями винного цвета и позолоченными аксессуарами.

Прошлой ночью я спала как убитая, дольше, чем за последние несколько лет. И я провела целый день, отсиживаясь в своей комнате, изо всех сил стараясь сделать вид, что ничего из этого на самом деле не происходит.

Я избегала всего, что касалось повестки дня.

В прямом смысле, повестка дня – это настоящая программа о том, как бы вы хотели организовать свадьбу или выпускной вечер. Это было напечатано на бумаге нежно-кремового цвета с тиснением и королевским гербом на заднем плане.

Я удивлюсь, если они делают это каждый день, либо, если они успешно проходят маршрут, придерживаясь плана мероприятий, для того, чтобы оправдать ожидания.

Это целиком и полностью нелепо.

Это всё абсурдно.

Я не принцесса, и даже не близко. Конечно, я Кенсингтон – имя мой семьи узнаваемо в определённых кругах – но я даже близко не являюсь членом королевской семьи.

Мой отец был ребёнком польских эмигрантов, которые изменили фамилию с Кендзерский на Кенсингтон, когда прибыли в Америку. Оливер Кенсингтон начал работать в возрасте восьми лет, по утрам он чистил обувь на тротуаре в Нью-Йорке, прежде чем отправляться в школу. Он заработал свой первый миллион долларов до того, как ему исполнилось двадцать. К тому времени, это уже была недвижимость, а не чистка обуви.

Моя мать была его школьной любовью. Когда я была ребёнком, я помню, как они ужинали в нашей гостиной каждую пятницу поздно ночью при свечах. Иногда это было после события – благотворительного вечера или чего-то в этом роде – а иногда и просто так. Я выскальзывала из своей комнаты и пряталась за углом, наблюдая, как они держались за руки, а моя мама хихикала, как школьница, разговаривая с ним.

«У тебя будет одна великая любовь в жизни, детка, - сказал мне однажды отец. – Если тебе повезёт. Так что сделай всё, как следует. Помни об этом».