Рене Карлино - Прежде чем мы стали чужими

Я. Значит, ты сама не хотела меня найти? Только ради Эш?

Она промолчала.

Через два часа я стоял у них на пороге в клетчатых пижамных штанах, тапках и пальто. Было шесть вечера, и солнце начинало садиться. Эш вышла в белой фланелевой пижаме с узором из зеленых черепах. Она распахнула дверь с криком: «Привет, отец!»

– Привет, дочь.

Указав большим пальцем себе за спину, она понизила голос:

– Спросить ее, не хочет ли она с нами?

Я помотал головой. Эш опустила взгляд, как бы раздумывая, что делать, но потом крикнула:

– Пока, мам! Скоро вернусь! Люблю!

– И я тебя. Будь осторожна, – отозвалась Грейс из другой комнаты.

– Готова?

– Ага. – Она захлопнула дверь.

– Мы идем в ресторан, где подают завтрак в любое время, – сказал я.

– Прикольно. Я буду черничные оладьи. Это в стиле ренессанс, – непререкаемо объявила она. Я на секунду замер, и тут она начала хихикать.

– Ты меня чуть не напугала. Я уж начал опасаться за твой ай-кью.

– Я слышала эту шутку по телевизору.

Я засмеялся:

– Вот теперь я всерьез опасаюсь за твой ай-кью.

Места, куда ходили мы с Грейс, уже давно не было, так что я повел Эш в небольшое заведение по соседству.

– Мама рассказывала, что вы ходили в такое место, где давали завтрак на ужин, когда учились в колледже.

– Ну да. – Я улыбнулся воспоминанию, но не стал углубляться в прошлое. – Как дела в школе?

– Хорошо. Но скучно, кроме керамики.

– Ты любишь лепить?

– Очень.

– Моя мама – твоя бабушка – тоже любила. У нее была маленькая студия, которую она устроила на участке за своим домом в Калифорнии. Она называла ее Лувр, – я улыбнулся, вспоминая.

– Я знаю.

– Твоя мама все тебе рассказала, да?

– Почему ты не захотел зайти?

Моя дочь не пропускала ни одной мелочи.

– Я уже говорил, тут все сложно.

– Вы любите друг друга, так какого же черта вы не вместе?

– Эш, не все так просто. Мне нужно время.

– Ну а я думаю, что ты его просто тупо теряешь.

Почему эта пятнадцатилетка умнее нас всех?

Потому что ее взгляды не завалены десятилетиями дерьма.

Мы заказали оладьи и молочный коктейль, и Эш рассказала мне про школу и мальчиков, которые ей нравились.

– Все мальчишки – свиньи. Ты это знаешь, правда? Держись от них подальше.

Она задумчиво пила свой коктейль:

– Ты можешь этого не делать. Серьезно.

– Я буду. Я хочу видеть твоих друзей и приходить в школу. И это не просьба.

– Знаю.

Когда мы наелись до отвала, я заплатил, и мы направились к выходу. По пути Эш остановилась возле холодильника с десертами.

– Хочешь кусок торта? – спросил я.

Она порылась в висящей на плече сумочке.

– Нет, я хотела купить кусочек маме.

– Я куплю. Какой она любит?

Она подняла бровь:

– Ты знаешь какой.

– Кусок с шоколадным кремом и кусок с арахисовым маслом, пожалуйста, – сказал я женщине за стойкой. Она завернула их, протянула мне, и мы с Эш вышли из ресторана.

Всю дорогу домой мы говорили о музыке. Неудивительно, что у Эш был отличный вкус и она прекрасно разбиралась в жанрах. Мы договорились сходить на концерт «Радиохэд» в следующий раз, когда они приедут в Нью-Йорк. Я подумал, сколько же раз Грейс играла Radiohead или Джеффа Бакли Эш за все эти годы. Я сам не слышал их со времен колледжа.

Я поднялся с Эш по ступенькам. Она широко распахнула дверь, обернулась и поцеловала меня в щеку. «Спасибо за ужин, отец». И вдруг, оставив меня с тортом на пороге, кинулась в дом с криком:

– Мам, там у двери стоит какой-то мужик с тортом!

Я замер в дверном проеме.

Вот же хитрюга.

ГРЕЙС

Всякий раз, когда я смотрела на Мэтта, меня охватывали два противоречивых чувства: потрясение от его привлекательности – он был стройным, сильным, а с возрастом стал еще более сексуальным – и полная невозможность поверить в его присутствие здесь и сейчас. Я была уверена, что сейчас проснусь, и все снова будет как раньше.

Но я хотела быть сильной. Я и так проплакала целую неделю из-за того, как он воспринял новости. Хватит с меня сходить с ума за нас за всех. Честно говоря, я начала уставать от этого бесконечного копания в грязи – я и так занималась этим полтора десятка лет. Если ему нравится обвинять меня в поступках своей психопатки-жены, ну что же… Хватит с меня слез и извинений.

Настроившись таким образом, я смотрела, как он изучал меня с ног до головы. На мне была короткая шелковая ночнушка, в глазах светилось выражение «меня-не-колышет». Я взяла у него пакет.

– Шоколад и арахисовое масло? – сухо спросила я. Он кивнул. – Спасибо.

– Всегда пожалуйста.

– Ладно. И уже поздно.

Он моргнул и опустил глаза на свои тапки.

– Э-э… Да, я пойду домой.

– Вот и хорошо.

Он направился к двери, и я пошла за ним, чтобы закрыть. Но перед тем как выйти, он обернулся, положил руки мне на бедра и поцеловал чуть ниже уха.

Я вскрикнула.

– Спокойной ночи, Грейси, – прошептал он и исчез. Я несколько минут простояла в двери, стараясь отдышаться. Как раз когда я решила не обращать внимания…

На следующий день после занятий я отправилась в «Зеленые поля», заведение, которое даже близко не соответствовало своему названию. Это был дом престарелых в Бронксе, куда дочь Орвина устроила его несколько лет назад, после смерти его жены.

Здание давно требовало ремонта. Стены были покрашены в ядовитый оттенок тошнотно-зеленого, и все вокруг воняло прокисшими дрожжами из соседней хлебопекарни. «Зеленые поля» были ужасны. Позади здания ютился небольшой дворик, чтобы обитатели могли там гулять, но там не росло ни травинки. Я забирала Орвина оттуда хотя бы раз в неделю. Мы шли в ближайший парк, играли в шахматы, и даже при том, что он не помнил больше моего имени, я была уверена, что он узнает меня.

Присев в парке, мы слушали шелест ветра в листве.

– Ты все еще слышишь это? – спросила я.

– Что – это, куколка?

– Музыку.

– Да-а, слышу. Я всегда ее слышу.

– Как ты думаешь, что может означать, если я больше ее не слышу?

Он съел моего слона.

– Шах. Я не знаю, что это значит. Может, ты просто плохо слушаешь?

Как получается, что он всегда выигрывает? Я сделала ход королем.

– Я слушаю.

– Нет, ты слишком занята тем, что жалеешь сама себя.

– Я никогда не жалею сама себя.

– Может, раньше и нет, а сейчас да. Шах и мат.

Я сложила доску. Мы играли на плохонькой картонной доске с пластмассовыми фигурками, которая складывалась и помещалась в мою сумку.

– Я не жалею себя. Просто я устала и мне грустно.

– Почему тебе грустно?

Я посмотрела Орвину в лицо. Сейчас мне было трудно считать его одним из пациентов «Зеленых полей», потому что он казался совершенно вменяемым и разумным. Но иногда он все забывал и спрашивал, когда надо идти в магазин, который, к сожалению, был закрыт уже более десяти лет. Сегодня у него был один из хороших дней, но он с легкостью мог в любую минуту снова соскользнуть в забывчивость.

– Ты бы хотел не возвращаться в «Зеленые поля»?

– Грейс, дорогая моя, позволь мне напомнить тебе одну пословицу.

Я опешила. Он не называл меня по имени… Я уж и не помнила, сколько лет.

– Да, конечно.

– Я считал себя бедняком, не имея ботинок, но потом встретил человека без ног…

Я глупо улыбнулась.

– Я все-таки жалею себя, да?

– Более того. Ты неблагодарна. У тебя прекрасная дочь, отличная работа, и человек, которого ты всегда любила, вернулся в твою жизнь.

– Да, но он больше не хочет меня.

– Захочет. Просто будь собой. Найди музыку.

Этим вечером мы с Эш ужинали у Тати. Тати пыталась освоить домашнее хозяйство. Она наконец нашла мужчину, с которым хотела встречаться, и собиралась произвести на него впечатление. Мы с Эш не в первый раз играли роль ее подопытных свинок, и не могу сказать, что это приносило нам радость. Готовила Тати ужасно. Точка.

Тати подошла к столу с большим блюдом:

– Таджин из ягненка с кускусом по-мароккански.

– Ой, Тати, я терпеть не могу есть ягненка.

Она казалась оскорбленной:

– Это еще почему?

– Они слишком милые, чтоб их есть.

– Ничего, этого больше милым не назовешь.

Покачав головой, я положила себе совсем немножко. Эш, сморщив нос, положила себе еще меньше, а Тати бегала вокруг и искала штопор.

– Можно мне вина? – спросила Эш.

– Нет, – ответили мы с Тати хором.

– Ну глоточек? Папа сказал, когда мы будем у него обедать, он даст мне немножко попробовать.

– А ты уже зовешь его папой? – спросила Тати.

– Ну, не прямо в лицо, но как еще мне его называть? Мэтт? Он же не виноват, что у него не получилось быть моим папой.

– А он хочет, чтобы ты его так называла? – осторожно спросила я.

– Мне кажется, он не возражает. Он хочет приходить ко мне в школу и познакомиться с моими друзьями.

– Мне кажется, он будет рад, что ты его так называешь. Бедолагу и так обокрали – он пропустил все твое детство, – заметила Тати.

– Что случилось с твоим мужененавистничеством? – вспылив, отрезала я.

– Я перевернула страницу. Тебе бы тоже не помешало.

– Зови его папой, если хочешь, – сказала я Эш, протягивая ей мой бокал. – Один глоток.

Она отпила крошечный глоточек и наморщила нос:

– Фу.

Тати мечтательно подняла глаза к потолку:

– Мне так нравится, как он одевается.

Я закатила глаза.

– А вы дружили с моим папой тогда, в колледже? – спросила Эш у Тати.

– Ну конечно. Твои мама с папой были неразлучны, так что, если я хотела видеть Грейс после занятий, я была вынуждена общаться с ним тоже. Но мы отлично ладили, и нам было весело. – Обернувшись ко мне, Тати вдруг добавила: – Кстати, о добрых старых временах. Я думаю, тебе хорошо бы прийти порепетировать с нами на той неделе после школы.